Александр Мень
Магия, оккультизм, христианство

Что про­ро­чит сон? А что линия ладо­ни? А рас­по­ло­же­ние звезд? А кофей­ная гуща? Авгу­ры гада­ли по поле­ту птиц. Если пред­по­ло­жить, что мир един, то все вли­я­ет на все. Под­смот­реть, под­гля­деть тай­ну, стать посвя­щен­ным, овла­деть поту­сто­рон­ним зна­ни­ем, поз­во­ля­ю­щим вли­ять на зем­ные судь­бы, и заста­вить сверхъ­есте­ствен­ные силы слу­жить себе, — все это раз­ли­то в нынеш­ней куль­ту­ре точ­но так же, как тыся­чи лет назад.

Меня­ют­ся куль­тур­ные фор­мы, интел­лек­ту­аль­ное осна­ще­ние, но суть оста­ет­ся преж­ней: под­смот­реть (оккуль­тизм) и исполь­зо­вать (магия)…

Есть сло­ва, кото­рые спо­соб­ны будо­ра­жить вооб­ра­же­ние: пара­пси­хо­ло­гия, ясно­ви­де­ние, теле­па­тия, теле­ки­нез, при­ви­де­ния, метем­пси­хоз, духов­ное цели­тель­ство… Обо всем этом и идет речь в пред­ла­га­е­мом сборнике.

От составителя 

Чело­ве­че­ство все­гда при­хо­дит в неизъ­яс­ни­мое вол­не­ние на рубе­же веков. Люди свя­зы­ва­ют с гря­ду­щим сто­ле­ти­ем надеж­ду на более гуман­ный, спра­вед­ли­вый, гар­мо­нич­ный миро­по­ря­док. Как пра­ви­ло, это­му сопут­ству­ет общий кри­зис цен­но­стей, кото­рый сей­час пере­жи­ва­ем и мы. Кру­ше­ние преж­них иде­а­лов, поля­ри­за­ция обще­ства порож­да­ют рас­те­рян­ность, боязнь быть сме­тен­ны­ми лави­ной собы­тий, жела­ние достичь успе­ха и ста­биль­но­сти в новой ситу­а­ции, нако­нец, попро­сту выжить. И тогда люди начи­на­ют искать раз­ре­ше­ния сво­их про­блем в дей­стви­ях, часто лежа­щих за рам­ка­ми тра­ди­ци­он­ной куль­ту­ры или рели­гии: в гада­нии, ворож­бе, обще­нии с душа­ми умерших.

Не толь­ко у нас в стране книж­ные при­лав­ки навод­ни­ла лите­ра­ту­ра по аст­ро­ло­гии, хиро­ман­тии и оккуль­тиз­му, а газе­ты пол­ны объ­яв­ле­ний бес­чис­лен­ных кол­ду­нов и зна­ха­рей. То же мож­но наблю­дать и в бла­го­по­луч­ных, с нашей точ­ки зре­ния, стра­нах. Поль­ский жур­нал «W drodze» (N5 за 1994 г.) при­во­дит такие дан­ные: в США насчи­ты­ва­ет­ся око­ло 10 млн аст­ро­ло­гов; в Англии 35% насе­ле­ния регу­ляр­но чита­ют горо­ско­пы в попу­ляр­ной прес­се, а 45% — нере­гу­ляр­но; в одном толь­ко Пари­же дей­ству­ют 3000 аст­ро­ло­гов, хиро­ман­тов, ясно­ви­дя­щих, еже­днев­но изда­ет­ся 2—3 кни­ги по магии и оккуль­тиз­му. Поче­му же мы, дети высо­ко­раз­ви­той циви­ли­за­ции, так тянем­ся ко все­му необъ­яс­ни­мо­му, тем­но­му, иррациональному?

В осно­ве совре­мен­но­го, а на самом деле ста­ро­го как мир магиз­ма лежит стрем­ле­ние достичь зем­ных благ, сде­лать окру­жа­ю­щий мир пред­ска­зу­е­мым, управ­ля­е­мым, под­власт­ным воле чело­ве­ка. Порою, не вни­кая в под­лин­ный смысл риту­аль­ных дей­ствий, их совер­ша­ют совер­шен­но авто­ма­ти­че­ски. Осо­бен­но печаль­но, когда «воз­вра­ще­ние к вере», о кото­ром сего­дня так пыл­ко гово­рят, на самом деле ока­зы­ва­ет­ся воз­вра­ще­ни­ем к обря­до­ве­рию. Раз­ве для наших нуво­ри­шей освя­ще­ние офи­сов и фирм — не маги­че­ский обряд, при­зван­ный огра­дить от взрыв­ных устройств и про­чих непри­ят­но­стей? Раз­ве вен­ча­ние нево­цер­ко­в­лен­ных моло­дых людей или кре­ще­ние мла­ден­цев неве­ру­ю­щи­ми роди­те­ля­ми — не суе­вер­ная «под­стра­хов­ка»? А бес­чис­лен­ные све­чи у икон, кото­рые щед­ро ста­вят люди, забе­жав­шие в цер­ковь мимо­хо­дом, что­бы «помочь» кому-то из род­ных изба­вить­ся от болез­ни? Такие дей­ствия людей, пре­не­бре­га­ю­щих молит­вой, испо­ве­дью и Евха­ри­сти­ей, — не что иное как магизм, сле­пая вера в могу­ще­ство ритуала.

«Наше сто­ле­тие, — гово­рил о. Алек­сандр Мень, — это сто­ле­тие идо­ло­по­клон­ни­ков. Нико­гда еще с пер­во­быт­ных вре­мен чело­век с таким безум­ным исступ­ле­ни­ем не покло­нял­ся тому, чему покло­нять­ся не долж­но». После­до­ва­тель­но, упор­но доби­ра­ясь до пер­во­ис­то­ков маги­че­ских веро­ва­ний чело­ве­ка, о. Алек­сандр слой за сло­ем, подоб­но архео­ло­гу, сни­мал с наше­го созна­ния пла­сты иска­жен­ных пред­став­ле­ний, очи­щал под­лин­ную веру от коро­сты суе­ве­рий. Не обли­чая и не осуж­дая тех, кто про­яв­лял инте­рес к таин­ствен­ным явле­ни­ям бытия, он про­све­щал в самом глу­бо­ком смыс­ле это­го сло­ва, про­све­щал сво­и­ми кни­га­ми, бесе­да­ми, лек­ци­я­ми, про­по­ве­дя­ми. Он рисо­вал гран­ди­оз­ную кар­ти­ну духов­но­го ста­нов­ле­ния чело­ве­че­ства в исто­рии, неустан­но­го бого­ис­ка­тель­ства и богопознания.

Магизм в этом про­цес­се зани­ма­ет осо­бое место. Он чрез­вы­чай­но жиз­не­сто­ек, пото­му что свя­зан с пер­во­род­ным гре­хом чело­ве­ка — его попыт­кой при­сво­ить себе власть над миром. Магизм — не про­сто магия, кол­дов­ство и гада­ние, но образ мыш­ле­ния, поро­див­ший в конеч­ном сче­те такие, каза­лось бы, дале­кие от магии явле­ния, как культ лич­но­сти. А это самым непо­сред­ствен­ным обра­зом каса­ет­ся каж­до­го из нас.

Состав­ляя насто­я­щую кни­гу по тру­дам о. Алек­сандра Меня, мы, разу­ме­ет­ся, не зада­ва­лись целью пре­под­не­сти чита­те­лю прак­ти­че­ское руко­вод­ство по аст­ро­ло­гии, гада­нию, спи­ри­тиз­му или новей­ший сон­ник. Ниче­го похо­же­го в насле­дии пра­во­слав­но­го свя­щен­ни­ка нет. Зато есть, повто­рим, глу­бо­кий ана­лиз исто­ков подоб­ных явле­ний и ясный путь осво­бож­де­ния от «сна разу­ма»: путь твор­че­ско­го при­ло­же­ния тая­щих­ся в чело­ве­ке сил во имя сози­да­ния того, что хри­сти­ан­ство назы­ва­ет «новым небом и новой зем­лей». Ибо, по сло­вам о. Алек­сандра, «вопрос о воз­мож­но­стях чело­ве­ка есть вопрос о его бессмертии».

Занавеска Хайяма

Что там за зана­вес­кой тьмы?
В гада­ни­ях запу­та­лись умы.
Когда ж порвет­ся с трес­ком занавеска,
Уви­дим все, как заблуж­да­лись мы.

Омар Хай­ям

И все-таки очень хочет­ся загля­нуть за зана­вес­ку, поку­да она еще не порва­лась. Что же там нахо­дит­ся — “за”? Как это все вли­я­ет на нашу жизнь. Уви­деть и про­честь знак -“отту­да”. Что про­ро­чит сон? А что линия ладо­ни? А рас­по­ло­же­ние звезд? А кофей­ная гуща? Авгу­ры гада­ли по поле­ту птиц. Ниче­го уди­ви­тель­но­го. Если пред­по­ло­жить, что мир един, то все вли­я­ет на все.

При­под­нять зана­вес­ку, под­смот­реть, под­гля­деть тай­ну, стать посвя­щен­ным, овла­деть поту­сто­рон­ним зна­ни­ем, поз­во­ля­ю­щим вли­ять на зем­ные судь­бы, и заста­вить поту­сто­рон­ние силы слу­жить себе — все это раз­ли­то в нынеш­ней куль­ту­ре точ­но так же, как и тыся­чи лет назад. Меня­ют­ся куль­тур­ные фор­мы, интел­лек­ту­аль­ное осна­ще­ние, но суть оста­ет­ся преж­ней: под­смот­реть (оккуль­тизм) и исполь­зо­вать (магия).

Преж­ни­ми оста­ют­ся и гра­ни­цы: от неве­же­ствен­ной кре­стьян­ки, боя­щей­ся чер­ной кош­ки, до фило­со­фа-гно­сти­ка, сто­я­ще­го на вер­шине куль­ту­ры сво­е­го вре­ме­ни. Нынеш­ние маги и гно­сти­ки исполь­зу­ют новей­шие инфор­ма­ци­он­ные технологии.

Этот устой­чи­вый инте­рес (порой чуть зату­ха­ю­щий, порой вспы­хи­ва­ю­щий, как лес­ной пожар, что и про­ис­хо­дит сего­дня) свой­ствен всем вре­ме­нам и наро­дам. А зна­чит, при­зван удо­вле­тво­рить глу­бо­кие потреб­но­сти чело­ве­че­ской души.

Все-таки если зана­вес­ка Хай­я­ма скры­ва­ет от нас не пусто­ту, а какую-то непод­власт­ную (или почти непод­власт­ную) нашим орга­нам чувств реаль­ность, то долж­на же она каким-то обра­зом вза­и­мо­дей­ство­вать с нашей? Или не долж­на? Может быть, зана­вес­ка все же про­ни­ца­е­ма? Может быть, она колы­шет­ся, когда там дует ветер? Может быть, тре­ни­ро­ван­но­му гла­зу на ней вид­ны тени? Может быть, суще­ству­ет какой-то мате­ри­аль­но-духов­ный меха­низм, какая-то тех­но­ло­гия тон­ких воз­дей­ствий, посред­ством кото­рых зана­вес­ку мож­но немно­го ото­дви­нуть. И если какие-то вза­и­мо­дей­ствия меж­ду там и здесь дей­стви­тель­но суще­ству­ют, то поче­му бы тогда не изу­чить их и не поста­вить на служ­бу человеку?

Есть сло­ва, одно про­из­не­се­ние кото­рых спо­соб­но будо­ра­жить вооб­ра­же­ние: пара­пси­хо­ло­гия, ясно­ви­де­ние, теле­па­тия, теле­ки­нез, при­ви­де­ния, метем­пси­хоз, духов­ное целительство…

Обо всем этом и идет речь в пред­ла­га­е­мом сбор­ни­ке. Ее автор — пра­во­слав­ный свя­щен­ник отец Алек­сандр Мень, тра­ги­че­ски погиб­ший в 1990 году, — хоро­шо зна­ком чита­те­лям, инте­ре­су­ю­щим­ся рели­ги­оз­ны­ми про­бле­ма­ми. Его наи­бо­лее зна­чи­тель­ные рабо­ты: шести­том­ник “В поис­ках пути, исти­ны и жиз­ни”, посвя­щен­ный рели­ги­оз­ным поис­кам чело­ве­че­ства, и кни­га об Иису­се — “Сын чело­ве­че­ский”. Эта кни­га пере­ве­де­на на мно­гие язы­ки и толь­ко в Рос­сии изда­на общим тира­жом более мил­ли­о­на экземпляров.

Алек­сандр Мень соче­тал цер­ков­ную куль­ту­ру с широ­кой свет­ской обра­зо­ван­но­стью, мисти­че­скую ода­рен­ность с трез­вым раци­о­наль­ным взгля­дом, откры­тость, широ­ту и заин­те­ре­со­ван­ность всем, что про­ис­хо­дит в мире, с твер­до­стью духов­ной пози­ции, с кото­рой он смот­рел на жизнь вооб­ще и на хай­я­мо­ву зана­вес­ку — в частности.

У истоков

Из бесе­ды в теат­ре «На досках»

<…> Так что же было вна­ча­ле? Дикость, тем­но­та, суе­ве­рия или нечто иное? Одна из школ этно­гра­фии (австрий­ская) иссле­до­ва­ла фор­мы пер­во­быт­ных веро­ва­ний сре­ди людей, сохра­нив­ших быт дои­сто­ри­че­ских вре­мен. И почти во всех куль­ту­рах обна­ру­жи­лось пред­став­ле­ние о неко­ем еди­ном выс­шем Нача­ле, кото­рое назы­ва­ет­ся, ска­жем, у индей­цев вакан, или орен­да, или еще как-то. Все эти назва­ния обо­зна­ча­ют бла­гое и выс­шее Нача­ло. Каза­лось бы, при­ми­тив­ные люди, но при­ми­тив­на у них лишь тех­ни­ка. Закон раз­ви­тия заклю­ча­ет­ся в том, что исход­ная точ­ка содер­жит в себе даль­ней­шее посту­па­тель­ное дви­же­ние. Вла­ди­мир Соло­вьев опи­сы­ва­ет это так: в зерне, в семе­ни уже содер­жат­ся эле­мен­ты и кор­ня, и ство­ла, и листьев, и пло­да. Потом из это­го един­ства диф­фе­рен­ци­ру­ют­ся кор­ни, ствол, побе­ги, листья, а даль­ше рас­те­ние дает новый плод, то есть воз­ни­ка­ет новый син­тез. То же самое про­ис­хо­дит в исто­рии куль­ту­ры, в исто­рии духовности.

Когда чело­ве­ку толь­ко при­от­кры­ва­ет­ся духов­ный мир, он вос­при­ни­ма­ет его целост­но, у него воз­ни­ка­ет смут­ная инту­и­ция неко­е­го Выс­ше­го един­ства, кото­рая потом начи­на­ет дробиться. <…>

В пер­во­быт­ном мире было такое поня­тие — <…> мана. Это недиф­фе­рен­ци­ро­ван­ная духов­ная энер­гия, раз­ли­тая во всем, кото­рая может быть при­част­на чело­ве­ку, дере­ву, кам­ню. Чело­век пре­кло­ня­ет­ся перед ней и тем самым дела­ет шаг в сто­ро­ну обо­го­тво­ре­ния при­ро­ды. Начи­на­ет раз­ви­вать­ся идо­ло­по­клон­ство, кото­рое впо­след­ствии, в гре­че­ской фило­со­фии, завер­ша­ет­ся мате­ри­а­лиз­мом, про­воз­гла­ша­ю­щим един­ствен­ной выс­шей реаль­но­стью пляс­ку ато­мов, не име­ю­щую ни цели, ни смысла.

Сна­ча­ла чело­век вос­при­ни­ма­ет при­ро­ду как кра­со­ту, силу, при­сут­ствие Боже­ствен­но­го. Навер­ное, неко­то­рые из вас позна­ко­ми­лись с кни­гой Дани­и­ла Андре­ева «Роза мира». Там есть гла­вы, где гово­рит­ся о при­ро­де как о носи­те­ле духов­но­сти. Это опыт, доступ­ный каж­до­му из нас, осно­ва наше­го бла­го­го­ве­ния перед при­ро­дой, нашей эко­ло­ги­че­ской эти­ки. Она живая, при­ро­да, неда­ром ее назы­ва­ют матерью.

Но когда чело­век оста­нав­ли­ва­ет­ся на этом, при­ро­да все боль­ше засло­ня­ет от него иные цен­но­сти. Харак­тер­но, что почти во всех пер­во­быт­ных веро­ва­ни­ях Выс­шее нача­ло как бы ото­дви­ну­то куда-то дале­ко, а сво­и­ми непо­сред­ствен­ны­ми пере­жи­ва­ни­я­ми люди свя­за­ны преж­де все­го с при­ро­дой, с ее мно­го­об­раз­ны­ми сила­ми. И здесь зарож­да­ет­ся мно­го­бо­жие, поли­те­изм, язы­че­ство. Язы­че­ство живет в каж­дом из нас как оста­ток, как глу­хое эхо тех вре­мен, когда чело­век, обо­го­тво­рив при­ро­ду, стал посте­пен­но утра­чи­вать Того, Кто ее создал.

Каза­лось бы, это дегра­да­ция, про­цесс, веду­щий вниз. Но на самом деле это про­цесс диф­фе­рен­ци­а­ции: в созна­нии при­ро­да отде­ля­ет­ся от Боже­ствен­но­го нача­ла, потом разум начи­на­ет тре­бо­вать свои пра­ва. Как ответ на все это про­ис­хо­дит пер­вая вели­кая духов­ная рево­лю­ция. Чело­век понял, что кро­ме окру­жа­ю­ще­го мате­ри­аль­но­го мира есть нечто самое для него глав­ное — цар­ство Духа. Вот эта фаза духов­но­го вос­при­я­тия Боже­ствен­но­сти, эта эпо­ха, кото­рую Карл Ясперс назвал «осе­вым вре­ме­нем», и созда­ла вели­кие миро­вые рели­гии, такие, как брах­ма­низм, буд­дизм, китай­скую фило­со­фию и мно­гое дру­гое. На их осно­ве впо­след­ствии сфор­ми­ро­ва­лась вся рели­ги­оз­ная куль­ту­ра мира.

Источ­ни­ком науч­ных тео­рий явля­ет­ся при­ро­да. Источ­ни­ком про­из­ве­де­ний искус­ства — при­ро­да и дух чело­ве­ка. А где источ­ник мыс­ли чело­ве­ка о веч­ном, о бес­смерт­ном, о Боже­ствен­ном? Ее порож­да­ет само Боже­ствен­ное и отра­же­ние его в чело­ве­че­ском сердце.

Неред­ко зада­ют вопрос: поче­му же воз­ник­ло мно­же­ство веро­ва­ний? Это вполне понят­но. Бес­ко­неч­ное, без­мер­ное едва ли может быть втис­ну­то в узкие рам­ки, в про­кру­сто­во ложе наше­го зем­но­го, чело­ве­че­ско­го мыш­ле­ния. Мы вос­при­ни­ма­ем и пони­ма­ем толь­ко его незна­чи­тель­ную часть. А для биб­лей­ско­го, осо­бен­но хри­сти­ан­ско­го, созна­ния преж­де все­го важ­но то, что сама Веч­ность откры­ва­ет­ся чело­ве­ку, может с ним гово­рить, стать участ­ни­ком диа­ло­га. И чело­век спо­со­бен внять это­му Сло­ву и всту­пить в диа­лог. Здесь — осно­ва всей рели­ги­оз­ной истории.

Отде­лен­ный от Веч­но­сти, чело­век тянет­ся к ней созна­тель­но или бес­со­зна­тель­но. <…> Мы созна­ем, что живем в каком-то недолж­ном мире, что наше состо­я­ние не такое, како­го бы хотел наш дух. Живот­но­му чуж­до пони­ма­ние раз­ни­цы меж­ду иде­а­лом и реаль­но­стью. Чело­век же, стал­ки­ва­ясь с быти­ем, позна­ет доб­ро и зло, позна­ет в сво­ем внут­рен­нем опы­те иной миро­вой поря­док. Этот кон­траст рож­да­ет в нем стрем­ле­ние к истин­ной жизни.

Чело­век запро­грам­ми­ро­ван на то, что­бы соеди­нить­ся со сво­им Пер­во­ис­точ­ни­ком. Но это не жест­кая про­грам­ма — для нас оста­ет­ся сво­бо­да выбо­ра. И мы были бы не пра­вы, если бы из исто­рии рели­гии, из исто­рии духов­ных иска­ний рода чело­ве­че­ско­го и из того, как отве­тил Бог на эти иска­ния, вычерк­ну­ли бы сво­бод­ное реше­ние чело­ве­ка. Бог при­зы­ва­ет, Он ждет наше­го отве­та. Наш ответ — это вся исто­рия рели­ги­оз­но­го сознания.

Единый

Из кни­ги «Исто­ки религии»

Дина­ми­че­ский эле­мент пер­во­быт­ной куль­ту­ры сле­ду­ет искать ско­рее в сфе­ре непо­сред­ствен­но­го рели­ги­оз­но­го опы­та, чем в созна­тель­ных раци­о­наль­ных поисках.

К. Дау­сон

Рели­гия появи­лась как резуль­тат ослаб­ле­ния непо­сред­ствен­ной свя­зи чело­ве­ка с Богом. В сущ­но­сти, она была вызва­на к жиз­ни стрем­ле­ни­ем людей пере­бро­сить мост меж­ду ними и Запре­дель­ным. По-види­мо­му, вна­ча­ле она еще отра­жа­ла какие-то чер­ты исход­но­го состо­я­ния чело­ве­че­ско­го созна­ния; но этот ран­ний пери­од духов­ной исто­рии едва раз­ли­чим в сумра­ке прошлого.

<…> Неко­то­рый свет на загад­ки духов­но­го про­шло­го чело­ве­че­ства может про­лить изу­че­ние миро­со­зер­ца­ния тех наро­дов, кото­рые как бы не име­ли исто­рии и кото­рые в наш атом­ный век живут в веке камен­ном. В преж­ние вре­ме­на их счи­та­ли низ­ши­ми суще­ства­ми — пере­ход­ной сту­пе­нью меж­ду чело­ве­ком и обе­зья­ной — и пере­но­си­ли это невер­ное пред­став­ле­ние так­же на древ­не­го чело­ве­ка. В част­но­сти, им неред­ко отка­зы­ва­ли и в нали­чии рели­гии. Утвер­жде­ние о суще­ство­ва­нии наро­дов, буд­то бы лишен­ных рели­гии, было одним из суще­ствен­ных аргу­мен­тов про­тив хри­сти­ан­ско­го миро­со­зер­ца­ния в устах побор­ни­ков ста­ро­го раци­о­на­лиз­ма и просветительства.

Гео­гра­фи­че­ские откры­тия, начав­ши­е­ся с XVI века, вве­ли в поле зре­ния евро­пей­цев мно­же­ство наро­дов и пле­мен, сто­яв­ших на низ­ком уровне мате­ри­аль­ной циви­ли­за­ции. Но путе­ше­ствен­ни­ки, посе­щав­шие ново­от­кры­тые стра­ны, ока­зы­ва­лись зача­стую весь­ма поверх­ност­ны­ми, а порой неве­же­ствен­ны­ми наблю­да­те­ля­ми, и они-то и повин­ны в созда­нии мифа о без­ре­ли­ги­оз­ных наро­дах. Часто здесь име­ли место пора­зи­тель­ные курье­зы, свя­зан­ные с незна­ни­ем язы­ка и куль­ту­ры тузем­цев или с узким пони­ма­ни­ем тер­ми­на «рели­гия». Напри­мер, рус­ский путе­ше­ствен­ник XVI века В. Атла­сов писал о жите­лях Кам­чат­ки: «А веры ника­кой нет, толь­ко одни шама­ны», тогда как имен­но при­сут­ствие шама­нов сви­де­тель­ство­ва­ло о нали­чии у кам­ча­да­лов рели­гии. Подоб­ные ошиб­ки были свой­ствен­ны и иссле­до­ва­те­лям наше­го времени. <…>

В насто­я­щее вре­мя сре­ди уче­ных всех направ­ле­ний уже никто не наста­и­ва­ет на суще­ство­ва­нии без­ре­ли­ги­оз­ных народов. <…>

Но если подоб­ные попыт­ки остав­ле­ны по отно­ше­нию к наро­дам исто­ри­че­ских вре­мен, то ате­и­сты про­дол­жа­ют наста­и­вать на том, что без­ре­ли­ги­оз­ность яко­бы харак­тер­на для чело­ве­ка камен­но­го века. Его объ­яв­ля­ют «с т и х и й н ы м м а т е р и а л и с т о м». При этом не выдви­га­ет­ся реши­тель­но ника­ких серьез­ных дока­за­тельств. Ведь если н а л и ч и е рели­гии уста­нав­ли­ва­ет­ся пред­ме­та­ми куль­та, най­ден­ны­ми архео­ло­га­ми, то отсут­ствие этих пред­ме­тов никак не может дока­зать о т с у т с т в и е религии. <…>

* * *

Наи­бо­лее рас­про­стра­нен­ной до насто­я­ще­го вре­ме­ни гипо­те­зой о пер­во­на­чаль­ной фор­ме рели­гии явля­лась тео­рия а н и м и з м а (от латин­ско­го «ани­ма» — душа) <…>. Соглас­но этой тео­рии пер­во­быт­ный чело­век, раз­мыш­ляя над сво­и­ми сно­ви­де­ни­я­ми, при­шел к выво­ду о нали­чии в нем неко­ей духов­ной сущ­но­сти; такую же духов­ную сущ­ность он пред­по­ло­жил и во всех окру­жа­ю­щих пред­ме­тах. Так воз­ник­ла в е р а в д у х о в, из кото­рой раз­ви­ва­лись все про­чие виды рели­гии, а позд­нее все­го — вера в Еди­но­го Бога. Этот взгляд был раз­вит Э. Тай­ло­ром в кни­ге «Пер­во­быт­ная куль­ту­ра» <…>. Тай­лор пола­гал, что откры­тый им тип при­ми­тив­ной «дет­ской фило­со­фии» коре­нит­ся в пси­хо­ло­гии всех людей и что все наро­ды в сво­ей рели­ги­оз­ной эво­лю­ции долж­ны были прой­ти эту «ани­ми­сти­че­скую» стадию.

Непо­сред­ствен­ное изу­че­ние пси­хо­ло­гии при­ми­тив­ных наро­дов пока­за­ло, что тео­рия ани­миз­ма необос­но­ван­но пере­но­си­ла евро­пей­ские осо­бен­но­сти мыш­ле­ния на мысль дои­сто­ри­че­ско­го чело­ве­ка. «Фак­ты из жиз­ни пер­во­быт­ных наро­дов, — пишет выда­ю­щий­ся фран­цуз­ский иссле­до­ва­тель Люсьен Леви-Брюль (1857—1939), — пока­за­ли, что эта тео­рия ни на чем не осно­ва­на. При­ми­тив­ная мысль ори­ен­ти­ро­ва­на совсем ина­че, чем наша, преж­де все­го она напря­жен­но мистична».

К тео­рии ани­миз­ма при­мы­ка­ет и дру­гой круп­ный англий­ский уче­ный Джеймс Фрэ­зер (1854—1941), автор мно­го­том­но­го тру­да по мифо­ло­гии и исто­рии рели­гии «Золо­тая ветвь» <…>. Он внес в тай­ло­ров­ское поня­тие о «началь­ной рели­гии» вто­рой эле­мент поми­мо веры в духов: м а г и ю и к у л ь т.

Все про­чие тео­рии, счи­та­ю­щие пер­во­на­чаль­ным веро­ва­ни­ем поли­те­изм, очень близ­ки к ани­ми­сти­че­ской. И тео­рия ф е т и ш и з м а, кото­рая объ­яв­ля­ет пер­вы­ми объ­ек­та­ми покло­не­ния мате­ри­аль­ные пред­ме­ты, и п с и х о а н а л и т и ч е с к а я, выво­дя­щая рели­гию из подав­лен­ных пси­хи­че­ских ком­плек­сов, и т о т е м и ч е с к а я, свя­зы­ва­ю­щая рели­гию с родо­вым созна­ни­ем, и мно­гие дру­гие кон­цеп­ции схо­дят­ся в одном: у исто­ков рели­гии они видят лишь суе­вер­ное покло­не­ние духам, богам, силам, то есть поли­те­изм, а воз­ник­но­ве­ние моно­те­из­ма отно­сят к самым позд­ним исто­ри­че­ским вре­ме­нам, свя­зы­вая его с уста­нов­ле­ни­ем еди­но­дер­жав­ной цар­ской вла­сти. Пока­за­тель­но, что этот тезис настоль­ко уко­ре­нил­ся в умах, что даже уче­ные-мыс­ли­те­ли рели­ги­оз­но­го направ­ле­ния гото­вы были с ним согла­сить­ся как с непре­лож­ным выво­дом науки.

* * *

<…> В XX сто­ле­тии куль­тур­ная изо­ли­ро­ван­ность наро­дов ста­ла осла­бе­вать. Несмот­ря на то что наш век явил­ся веком насиль­ствен­ных пере­во­ро­тов, войн и жесто­ко­стей, кон­так­ты меж­ду наро­да­ми и куль­ту­ра­ми все же необы­чай­но укре­пи­лись и воз­рос­ли. Для совре­мен­но­го зри­те­ля пещер­ная живо­пись Аль­та­ми­ры, наскаль­ные изоб­ра­же­ния дои­сто­ри­че­ской Саха­ры, еги­пет­ская скульп­ту­ра и древ­не­рус­ские ико­ны — не про­сто памят­ни­ки про­шло­го, они при­об­ре­ли жизнь под­лин­ных про­из­ве­де­ний искус­ства: евро­пей­цы вос­хи­ща­ют­ся выстав­ка­ми масте­ров Афри­ки, Индии, Мек­си­ки; рит­мич­ные мело­дии афри­кан­ских и индей­ских тан­цев вошли в плоть и кровь совре­мен­ной музы­ки Евро­пы и США. Азия, Афри­ка и евро­пей­ские стра­ны интен­сив­но обме­ни­ва­ют­ся куль­тур­ны­ми цен­но­стя­ми и начи­на­ют пони­мать друг дру­га. Куль­ту­ра «дика­рей» уже не кажет­ся мерт­вым пере­жит­ком камен­но­го века, инте­рес­ным лишь для специалистов.

Армия уче­ных, мис­си­о­не­ров, иссле­до­ва­те­лей устрем­ля­ет­ся в те запо­вед­ные миры, где люди еще живут жиз­нью наших дале­ких пред­ков. Мно­гие белые на десят­ки лет посе­ля­ют­ся сре­ди «дика­рей» и соби­ра­ют обшир­ные мате­ри­а­лы об их веро­ва­ни­ях и обы­ча­ях, заво­е­вы­ва­ют дове­рие тузем­цев, про­ни­ка­ют в их тайны. <…>

Резуль­та­ты само­от­вер­жен­но­го тру­да иссле­до­ва­те­лей пре­взо­шли все ожи­да­ния. Перед евро­пей­ца­ми открыл­ся новый уди­ви­тель­ный мир бога­тей­шей духов­ной куль­ту­ры тех, кого еще совсем недав­но не хоте­ли при­зна­вать насто­я­щи­ми людьми.

И преж­де все­го рух­ну­ла леген­да о пре­сло­ву­том «сти­хий­ном мате­ри­а­лиз­ме» дика­рей. Напри­мер, вся жизнь тако­го при­ми­тив­но­го наро­да, как австра­лий­ские або­ри­ге­ны, ока­за­лась сплош­ной мисте­ри­ей. Цель и смысл сво­ей жиз­ни австра­ли­ец видит в обще­нии и в конеч­ном соеди­не­нии с незри­мым духов­ным миром, кото­рый для него гораз­до более реа­лен, чем мир материальный. <…>

Искус­ство совре­мен­ных так назы­ва­е­мых дика­рей есть отра­же­ние их бога­той духов­ной жиз­ни. Во мно­гом оно ана­ло­гич­но искус­ству камен­но­го века, про­из­ве­де­ния кото­ро­го созда­ва­лись, оче­вид­но, не толь­ко в целях эсте­ти­че­ских. Есть все осно­ва­ния пола­гать, что твор­че­ство древ­ней­ших худож­ни­ков сто­я­ло, подоб­но твор­че­ству нынеш­них при­ми­тив­ных пле­мен, под зна­ком рели­гии. Ста­туи, рез­ные фигур­ки и пещер­ные рос­пи­си были куль­то­вым искус­ством, и мож­но думать, что вера игра­ла в их жиз­ни такую же реша­ю­щую роль, как и у австра­лий­ских або­ри­ге­нов или бушменов.

* * *

Совре­мен­ные этно­гра­фи­че­ские иссле­до­ва­ния при­ве­ли к заме­ча­тель­но­му откры­тию: поня­ти­ем о еди­ной выс­шей Силе обла­да­ют мно­гие наро­ды, нахо­дя­щи­е­ся на началь­ной ста­дии циви­ли­за­ции. Это откры­тие опро­ки­ды­ва­ет тра­ди­ци­он­ные пред­став­ле­ния ста­рой ани­ми­сти­че­ской шко­лы. «Схе­ма, — гово­рит круп­ней­ший этно­граф В. Коп­перс, — кото­рая и поныне довер­чи­во пре­под­но­сит­ся в кол­ле­джах и соглас­но кото­рой рели­гия нача­лась с покло­не­ния кам­ням и дере­вяш­кам, а затем, через почи­та­ние дере­вьев и живот­ных, раз­ви­лась в культ божеств с полу­че­ло­ве­че­ски­ми, полу­зве­ри­ны­ми чер­та­ми и, нако­нец, под­ня­лась до божеств с чисто чело­ве­че­ским обли­ком, — схе­ма эта сто­ит бли­же по науч­но­му уров­ню к Герод­о­ту, чем к совре­мен­но­му исследованию».

Напри­мер, кар­ли­ко­вые народ­но­сти: бам­бу­ти Кон­го, буш­ме­ны, анда­ман­цы и др. сохра­ни­ли нам в сво­ем мате­ри­аль­ном быте чер­ты наи­бо­лее древ­них эта­пов чело­ве­че­ской исто­рии. Они не обра­ба­ты­ва­ют зем­лю, не зани­ма­ют­ся ско­то­вод­ством, не стро­ят посто­ян­ных жилищ. Их жизнь про­хо­дит в непре­стан­ном коче­вье, охо­те и соби­ра­нии гото­вых даров при­ро­ды. Неко­то­рые из этих наро­дов не зна­ют огня, а осталь­ные добы­ва­ют его путем тре­ния. Нет ника­ко­го сомне­ния, что имен­но такой образ жиз­ни вели пер­во­быт­ные охот­ни­ки на заре чело­ве­че­ства. Мож­но не без осно­ва­ния пола­гать, что духов­ный облик этих наро­дов, отде­лен­ных от циви­ли­зо­ван­но­го мира сте­ной тро­пи­че­ских лесов и саван­на­ми, дол­жен в какой-то сте­пе­ни вос­про­из­во­дить мыш­ле­ние палео­ли­ти­че­ской эпо­хи. И что же мы нахо­дим? Пиг­мей­ские народ­но­сти харак­те­ри­зу­ют­ся чер­та­ми, кото­рых никто не мог ждать от «дика­рей».

«В обла­сти соци­аль­ной жиз­ни, — пишет круп­ней­ший линг­вист и этно­граф, като­ли­че­ский свя­щен­ник В. Шмидт, — мы нахо­дим у них преж­де все­го вполне опре­де­лен­ное устрой­ство отдель­ной семьи. У них раз­ви­тая моно­га­мия, и брак зна­чи­тель­но более под­хо­дит к иде­а­лу нераз­рыв­ной свя­зи, чем у позд­ней­ших народ­но­стей. Заме­ча­ет­ся так­же насто­я­щая нрав­ствен­ная упо­ря­до­чен­ность, при­зна­ние р а з л и ч и я м о р а л ь н о г о д о б р а и з л а. <…> Отно­си­тель­но их рели­ги­оз­ных веро­ва­ний доста­точ­но ска­зать, что народ­но­сти эти обла­да­ют насто­я­щей, вполне раз­ра­бо­тан­ной рели­ги­ей, с опре­де­лен­ны­ми веро­ва­ни­я­ми, опре­де­лен­ным куль­том, состо­я­щим из молитв и жерт­во­при­но­ше­ний, и неко­то­ры­ми мораль­ны­ми уче­ни­я­ми. Далее мы можем доба­вить, что рели­гия эта хотя и про­ста, но все же срав­ни­тель­но столь же чиста и высо­ка, что поло­жи­тель­но явля­ет­ся еще вопрос — могут ли счи­тать­ся неко­то­рые свой­ствен­ные ей чер­ты антро­по­мор­физ­ма пре­пят­стви­ем к тому, что­бы при­знать ее насто­я­щим э т и ч е с к и м м о н о т е и з м о м» (Раз­ряд­ка моя. — А. М.).

Таким обра­зом, у исто­ков куль­ту­ры и рели­гии сто­ит миро­воз­зре­ние, кото­рое преж­ни­ми авто­ра­ми отно­си­лось к самым позд­ним эта­пам. И чем менее народ затро­нут про­грес­сом мате­ри­аль­ной циви­ли­за­ции, тем более силь­ны в нем искон­ные чер­ты духов­ной жиз­ни: вера в вер­хов­ную Силу, нрав­ствен­ность, моно­га­мия и др. Впро­чем, <…> не толь­ко пиг­меи, но и боль­шин­ство народ­но­стей сохра­ни­ли в сво­ей рели­гии с л е д ы пер­во­быт­но­го монотеизма <…>.

* * *

<…> Оста­ет­ся под­ве­сти итог. Его мож­но сфор­му­ли­ро­вать сло­ва­ми австрий­ско­го исто­ри­ка Лео­поль­да Шредера:

«Если мы бли­же всмот­рим­ся в рели­ги­оз­ные пред­став­ле­ния при­ми­тив­ных наро­дов, то нам в гла­за бро­сит­ся заме­ча­тель­ное обсто­я­тель­ство, иду­щее враз­рез с гос­под­ству­ю­щи­ми тео­ри­я­ми о про­ис­хож­де­нии рели­гии из почи­та­ния душ или при­ро­ды. Это имен­но широ­ко рас­про­стра­нен­ная, если не все­об­щая, вера в Выс­шее Бла­гое Суще­ство, кото­рое по боль­шей части пред­став­ля­ет­ся Творцом <…>».

Мисти­че­ская инту­и­ция, при­во­дя­щая душу в тре­пет перед непо­сти­жи­мым и таин­ствен­ным Нача­лом, — осно­ва вся­кой «есте­ствен­ной» рели­гии и, разу­ме­ет­ся, первобытной.

«Любые сомни­тель­ные тео­рии, — гово­рит Р. Отто, — пыта­ю­щи­е­ся объ­яс­нить про­ис­хож­де­ние рели­гии ани­миз­мом, маги­ей либо народ­ной пси­хо­ло­ги­ей, с само­го нача­ла обре­че­ны на про­вал, на блуж­да­ние в потем­ках, на поте­рю иско­мой реаль­ной цели, пока все они не при­зна­ют, что этот фак­тор нашей при­ро­ды, изна­чаль­ный, един­ствен­ный в сво­ем роде и ни из чего не выво­ди­мый, есть суще­ствен­ный фак­тор, важ­ней­ший импульс, лежа­щий в осно­ва­нии все­го про­цес­са рели­ги­оз­ной эволюции».

При этом необ­хо­ди­мо при­знать, что вера в духов и богов — это лишь одна сто­ро­на миро­со­зер­ца­ния пер­во­быт­но­го чело­ве­ка; для него духи толь­ко про­яв­ле­ния, за кото­ры­ми сто­ит Еди­ный Дух. <…> Если «дикарь» не может еще чет­ко сфор­му­ли­ро­вать свое бого­по­зна­ние, то это отнюдь не сни­жа­ет его реаль­но­сти и цен­но­сти. И пер­во­быт­ные охот­ни­ки на мамон­тов, так же как и совре­мен­ный чело­век, пости­га­ли всем сво­им суще­ством выс­шую Реаль­ность, сокры­тую за миром пре­хо­дя­щих явле­ний. Их мисти­че­ская инту­и­ция была не сла­бее, а, может быть, даже силь­нее, чем у совре­мен­но­го чело­ве­ка: они были бли­же и к при­ро­де, и к Богу. <…>

* * *

Одна­ко, при­зна­вая воз­вы­шен­ный харак­тер пер­во­быт­ной рели­гии, мы не долж­ны упус­кать из виду р е г р е с с и в н ы х ее эле­мен­тов. Они свя­за­ны с тем, что чело­век в рели­гии стал делать упор на свое­ко­рыст­ных целях, и в первую оче­редь стре­мил­ся полу­чить охра­ну и помощь от боже­ствен­ных сил. <…>

Этот про­цесс раз­ло­же­ния пер­во­быт­ной рели­гии отра­жен и в Биб­лии, кото­рая не огра­ни­чи­ва­ет Гре­хо­па­де­ние одним толь­ко момен­том. Ее пер­вые десять глав в сим­во­ли­че­ских кар­ти­нах пока­зы­ва­ют посте­пен­ное отда­ле­ние чело­ве­ка от Бога, сво­е­го рода эта­пы бого­от­ступ­ни­че­ства. Каин, испо­ли­ны и стро­и­те­ли баш­ни все боль­ше теря­ют связь с Небом, про­ти­во­по­ла­гая Ему свою злую волю.

Харак­тер­но, что, по Кни­ге Бытия, Каин ста­рал­ся с помо­щью пре­ступ­ле­ния и лжи вырвать у Бога бла­го­сло­ве­ние, пред­на­зна­чав­ше­е­ся бра­ту. И дей­стви­тель­но, в душе древ­не­го чело­ве­ка воз­ни­ка­ет скры­тая глу­хая враж­деб­ность к Выс­ше­му, пере­ме­шан­ная с зави­стью и раб­ским стра­хом. Он готов, как Про­ме­тей, похи­тить огонь с неба и одно­вре­мен­но пол­за­ет в пыли сре­ди сво­их табу и суе­ве­рий. Сле­ды это­го «бун­та на коле­нях» есть почти во всех дохри­сти­ан­ских религиях.

Боже­ство в гла­зах древ­них неред­ко пред­став­ля­лось как враг, сопер­ник и кон­ку­рент. В жела­нии овла­деть Его сила­ми и поста­вить их себе на служ­бу заклю­че­на самая суть магии, про­то­ти­пом кото­рой был Пер­во­род­ный грех. Магия исхо­дит из мыс­ли, что все в мире, в том чис­ле и Боже­ствен­ное, свя­за­но жест­кой при­чин­но-след­ствен­ной свя­зью, что опре­де­лен­ные риту­а­лы могут дать в руки чело­ве­ка рычаг управ­ле­ния при­ро­дой и бога­ми. В этом магия, как пока­зал Дж. Фрэ­зер, была пред­ше­ствен­ни­цей науки.

В м а г и з м е более все­го выра­зи­лось эго­и­сти­че­ское само­утвер­жде­ние чело­ве­ка, его в о л я к в л а с т и. Он все боль­ше при­леп­лял­ся к плот­ско­му, посю­сто­рон­не­му. Поэто­му обо­жеств­лен­ная при­ро­да — Боги­ня-Мать — лег­ко вытес­ня­ла Бога из его серд­ца. Чело­век ждал от нее пищи, побед, насла­жде­ний и готов был покло­нять­ся ей и ее детям — богам. Тако­вы кор­ни нату­ра­ли­сти­че­ско­го идолопоклонства.

Но отно­ше­ние чело­ве­ка к при­ро­де было двой­ствен­ным. Он не толь­ко молил­ся ей, но и настой­чи­во тре­бо­вал. И если его тре­бо­ва­ние оста­ва­лось без отве­та, он посту­пал как насиль­ник, он нака­зы­вал и истя­зал сво­е­го идола.

Кни­га Бытия гово­рит о нару­ше­нии гар­мо­нии меж­ду чело­ве­ком и при­ро­дой в резуль­та­те Пер­во­род­но­го гре­ха. Осквер­нен­ная гре­хом Зем­ля рож­да­ет «тер­нии и вол­ч­цы». Людям при­хо­дит­ся добы­вать себе пищу «в поте лица». Начи­на­ет­ся дол­гая вой­на за поко­ре­ние мате­ри-при­ро­ды; и после каж­дой побе­ды сына она будет мстить ему.

Толь­ко теперь, в тех­ни­че­скую эру, выяв­ля­ют­ся страш­ные послед­ствия этой вой­ны. Вме­сте с угро­зой ядер­ных джин­нов, выпу­щен­ных на сво­бо­ду, «гибель сре­ды» ста­но­вит­ся апо­ка­лип­си­сом XX века. При­зрак пла­не­ты, пре­вра­щен­ной в пусты­ню, уже вста­ет перед человеком-триумфатором.

Чем-то это вос­ста­ние про­тив Отца и овла­де­ние Мате­рью напо­ми­на­ет фрей­дов­ский «ком­плекс Эди­па», толь­ко вырос­ший до мас­шта­бов исто­рии. Кро­ме того, и сама риту­аль­ная систе­ма магиз­ма наво­дит на мысль о навяз­чи­вых дей­стви­ях, при­су­щих нев­ро­зу. Одна­ко про­ис­хож­де­ние маги­че­ских цере­мо­ний нель­зя объ­яс­нить толь­ко болез­ня­ми души: здесь недуг ско­рее духов­ный. При­род­ный детер­ми­низм пад­ше­го мира чело­век пере­нес на отно­ше­ние к Боже­ству. Он искал меха­ни­че­ских спо­со­бов и при­е­мов, кото­рые мог­ли бы з а с т а в и т ь незри­мые суще­ства под­чи­нить­ся ему, ибо глав­ный дви­га­тель магии — самость, этот извеч­ный анти­под любви.

Отчуж­де­ние от Бога вело к раз­об­ще­нию и в чело­ве­че­ском роде. Пер­во­быт­ные и арха­и­че­ские обще­ства — это чаще все­го «закры­тые» груп­пы, враж­деб­ные всем про­чим. В них цари­ли боязнь «чужа­ков» и нена­висть к ним, да и в наши дни эти инстинк­ты дают о себе знать. Во мно­гом люди жили по вол­чьим зако­нам борь­бы за суще­ство­ва­ние. Лич­ность была чаще все­го оттес­не­на на зад­ний план; пле­мя дик­то­ва­ло все: пра­ви­ла, веру, образ жиз­ни. И толь­ко кол­дун или вожак сто­ял над этой «чело­ве­че­ской ста­ей», посте­пен­но пре­вра­ща­ясь в новый объ­ект идо­ло­по­клон­ства. Ины­ми сло­ва­ми, пер­во­быт­ное язы­че­ство созда­ло про­об­раз т о т а л и т а р н о г о с т р о я.

<…> Мы про­сле­дим, как будет про­ис­хо­дить этот посте­пен­ный рост магиз­ма, кото­рый на мно­гие тыся­чи лет замед­лит ход духов­ной исто­рии чело­ве­ка. Мы уви­дим, как живое чув­ство Бога будет заглу­шать­ся нату­ра­ли­сти­че­ски­ми куль­та­ми, как эти куль­ты и вера в магию созда­дут поч­ву для м а т е р и а л и з м а  с его пол­ным отка­зом от все­го, что выхо­дит за рам­ки чувственного.

Но одно­вре­мен­но мы узна­ем и о другом.

Гре­хо­па­де­ние не смог­ло уни­что­жить образ Божий в Ада­ме. Поэто­му актив­ность чело­ве­ка будет про­яв­лять­ся и как под­лин­ное твор­че­ство. Ноосфе­ра ока­жет­ся не толь­ко раз­ру­ши­тель­ной, но и сози­да­тель­ной силой. Она вне­сет в ланд­шафт Зем­ли пло­ды разу­ма, а сле­до­ва­тель­но — смысл и цель. Циви­ли­за­ция будет, выра­жа­ясь сло­ва­ми С. Бул­га­ко­ва и Тей­я­ра де Шар­де­на, о ч е л о в е ч и в а н и е м  п р и р о д ы. В хозяй­ствен­ной и куль­тур­ной дея­тель­но­сти чело­ве­ка явит­ся — пусть блед­ное и несо­вер­шен­ное — пред­чув­ствие ново­го Эде­ма, о кото­ром воз­ве­стят про­ро­ки Библии.

И в отно­ше­ни­ях к Твор­цу Адам не оста­нет­ся до кон­ца ослеп­лен­ным враж­дой, недо­ве­ри­ем и коры­стью. В нем про­бу­дит­ся тос­ка по Небу, по боже­ствен­ной Люб­ви и сво­бо­де бого­сы­нов­ства. Как река, оста­нов­лен­ная нано­са­ми, про­кла­ды­ва­ет рука­ва в дель­те, что­бы напра­вить свои воды к морю, так и дух будет искать пути, веду­щие в дом небес­но­го Отца.

Еди­ный Бог сно­ва нач­нет воз­вра­щать­ся в созна­ние чело­ве­ка. Сна­ча­ла Его будут счи­тать лишь гла­вой пан­тео­на, но посте­пен­но образ Его ста­нет про­яс­нять­ся, осво­бож­да­ясь от язы­че­ской копоти.

В кон­це кон­цов отзву­ки пер­во­на­чаль­ной инту­и­ции Еди­но­го и новые духов­ные поис­ки при­ве­дут к вели­ким миро­вым рели­ги­ям и вос­ста­нию про­тив тира­нии магиз­ма. А эти рели­гии, в свою оче­редь, явят­ся пре­лю­ди­ей и под­го­тов­кой к Ново­му Заве­ту, кото­рый откро­ет миру Суще­го в лице Богочеловека.

Богиня-мать

Из кни­ги «Магизм и Единобожие»

Зем­ля-Вла­ды­чи­ца! К тебе чело скло­нил я,
И сквозь покров бла­го­ухан­ный твой
Род­но­го серд­ца пла­мень ощу­тил я,
Услы­шал тре­пет жиз­ни мировой.

Вл. Соло­вьев

Кто не заме­чал той уди­ви­тель­ной пере­ме­ны, кото­рая про­ис­хо­дит в при­ро­де при наступ­ле­нии ночи?

Эта пере­ме­на осо­бен­но чув­ству­ет­ся в лет­нем лесу. Днем его огла­ша­ет мно­го­го­ло­сое щебе­та­нье птиц; лег­кий ветер, раз­дви­гая вет­ви берез, откры­ва­ет без­об­лач­ную сине­ву; сол­неч­ные бли­ки про­скаль­зы­ва­ют сквозь зеле­ный сумрак листьев, игра­ют сре­ди мха. Поля­ны напо­ми­на­ют угол­ки тихо­го и вели­че­ствен­но­го хра­ма. Яркие пят­на бабо­чек и цве­тов, стре­ко­та­ние куз­не­чи­ков, аро­мат меду­ни­цы — все это сли­ва­ет­ся в радост­ную сим­фо­нию жиз­ни, кото­рая захва­ты­ва­ет каж­до­го и неволь­но застав­ля­ет дышать пол­ной грудью…

Совсем ина­че выгля­дит тот же лес ночью. Дере­вья при­об­ре­та­ют зло­ве­щие и фан­та­сти­че­ские очер­та­ния, голо­са ноч­ных птиц похо­жи на жалоб­ные сто­ны, каж­дый шорох пуга­ет и застав­ля­ет насто­ра­жи­вать­ся, все про­ник­ну­то тай­ной угро­зой и враж­деб­но­стью, а мерт­вен­ный свет луны при­да­ет порой этой кар­тине отте­нок, близ­кий к виде­нию бре­да или кош­ма­ра. При­ро­да, такая гар­мо­нич­ная и дру­же­люб­ная при све­те солн­ца, вне­зап­но как бы под­ни­ма­ет­ся про­тив чело­ве­ка, гото­вая мстить, упо­доб­ля­ясь древ­не­му чудо­ви­щу, с кото­ро­го сня­ты чары заклятия.

Этот кон­траст мог бы стать сим­во­лом той пере­ме­ны, кото­рая про­изо­шла в миро­ощу­ще­нии наших дале­ких пред­ков на заре чело­ве­че­ства. Вра­та миро­вой тай­ны закры­лись перед ними, их ста­ло поки­дать ясно­ви­де­ние и духов­ная власть над цар­ством при­ро­ды. Они очу­ти­лись одни в огром­ном враж­деб­ном миро­вом лесу, обре­чен­ные на тяже­лую борь­бу и испытания.

Не толь­ко свой хлеб чело­век стал добы­вать «в поте лица», но и духов­ные богат­ства ему при­шлось заво­е­вы­вать напря­жен­ны­ми уси­ли­я­ми мно­гих поко­ле­ний. Перед ним лежа­ла скорб­ная доро­га исто­ри­че­ско­го раз­ви­тия, на кото­рой ему пред­сто­я­ло падать и вста­вать, оши­бать­ся и при­бли­жать­ся к истине, искать и пре­одо­ле­вать преграды.

Вели­чие и кра­со­та исто­рии чело­ве­че­ских поис­ков утра­чен­но­го Бога заклю­ча­ет­ся в том, что чело­век все­гда испы­ты­вал неудо­вле­тво­рен­ность, нико­гда (пусть и бес­со­зна­тель­но) не забы­вал той «рай­ской стра­ны», кото­рую поки­нул. Тогда, когда он впер­вые осо­знал себя в мире, он «гово­рил с Богом лицом к лицу». Теперь эта непо­сред­ствен­ность обще­ния нару­ши­лась. Духов­ная ката­стро­фа воз­двиг­ла сте­ну меж­ду людь­ми и Небом. Но чело­век не утра­тил сво­е­го бого­по­до­бия, не утра­тил спо­соб­но­сти хотя бы в сла­бой сте­пе­ни позна­вать Бога. На ран­них эта­пах в пер­во­быт­ном бого­по­зна­нии еще ясно жило ощу­ще­ние Боже­ствен­но­го Един­ства. Мы уже виде­ли, что у мно­гих при­ми­тив­ных пле­мен, сохра­нив­ших быт сво­их дале­ких пред­ков, сохра­ни­лись и сле­ды пер­во­на­чаль­но­го еди­но­бо­жия. Даже у наро­дов, всту­пив­ших на путь раз­ви­тия циви­ли­за­ции, мы смо­жем обна­ру­жить сле­ды этой древ­ней­шей веры.

Но каков бы ни был культ, како­вы бы ни были фор­мы бого­по­чи­та­ния — это не было уже пер­во­на­чаль­ное лице­зре­ние Еди­но­го. Рели­гия — т.е. вос­ста­нов­ле­ние свя­зи меж­ду чело­ве­ком и Богом — начи­на­ет­ся в исто­рии чело­ве­че­ства после Гре­хо­па­де­ния. «Пафос рели­гии, — гово­рит С. Бул­га­ков, — есть пафос рас­сто­я­ния, и вопль ее — вопль бого­остав­лен­но­сти». То, что еди­но, нет нуж­ды свя­зы­вать, связь воз­ни­ка­ет как резуль­тат стрем­ле­ния пре­одо­леть раз­рыв. Чело­век камен­но­го века, как и чело­век наших дней, ост­ро чув­ству­ет тяжесть Вели­ко­го Раз­ры­ва. А на про­тя­же­нии веков он порой уве­ли­чи­вал­ся и про­пасть углуб­ля­лась. Про­ис­хо­ди­ло это не пото­му, что Бог поки­дал чело­ве­ка, но пото­му, что чело­век уда­лял­ся от Бога. Прав­да, уже с самых пер­вых шагов мы нахо­дим выра­же­ние чув­ства вины перед Богом и жела­ние ее иску­пить. Биб­лия не слу­чай­но в нача­ле вся­ко­го про­яв­ле­ния рели­ги­оз­но­го чув­ства, т.е. куль­та, ста­вит жерт­во­при­но­ше­ние. В нем отра­зи­лось пусть смут­ное, но силь­ное стрем­ле­ние чело­ве­ка загла­дить свой грех и вос­ста­но­вить един­ство с Богом. Жерт­вуя Незри­мо­му часть сво­ей пищи, кото­рая добы­ва­лась с таким тру­дом, люди как бы заяв­ля­ли о сво­ей готов­но­сти сле­до­вать веле­ни­ям Выс­шей Воли.

Но обре­сти преж­нюю гар­мо­нию было труд­нее, чем поте­рять ее. Поэто­му мы видим, как люди в сво­ей повсе­днев­ной жиз­ни все боль­ше и боль­ше уде­ля­ют вни­ма­ния при­род­но­му миру. Духов­ные силы, кото­рые свя­за­ны со сти­хи­я­ми, начи­на­ют казать­ся им более близ­ки­ми, более нуж­ны­ми помощ­ни­ка­ми в жиз­ни. Ведь от них зави­сит успех охо­ты, они вла­сти­те­ли оча­га и рода.

Посте­пен­но Бог в созна­нии пер­во­быт­но­го чело­ве­ка начи­на­ет отсту­пать на зад­ний план, ста­но­вит­ся дале­ким и без­лич­ным. Харак­тер­но, что у боль­шин­ства пле­мен, даже сохра­нив­ших сле­ды древ­не­го еди­но­бо­жия, мы почти не видим куль­та Выс­ше­го Боже­ства. О Нем зна­ют, что Оно суще­ству­ет, но Оно бес­ко­неч­но уда­ле­но от мира, от жиз­ни людей и кажет­ся без­раз­лич­ным к их судьбам.

У неко­то­рых наро­дов образ Бога еще боль­ше рас­плы­ва­ет­ся и сохра­ня­ет­ся лишь в виде смут­но­го пред­став­ле­ния о некой миро­вой духов­ной силе. Она без­лич­на, ибо чело­век уже утра­тил лич­ный кон­такт с ней. К этой силе, в сущ­но­сти, невоз­мож­но обра­щать­ся с молит­вой, хотя в какой-то сте­пе­ни она все же вли­я­ет на жизнь.

Так, индей­цы-алгон­ки­ны под име­нем Мани­ту почи­та­ют не столь­ко лич­но­го Бога, сколь­ко над­мир­ную Силу. Пред­став­ле­ния о ней мы встре­ча­ем и у жите­лей Малайи. Эта Сила носит опре­де­лен­но сверхъ­есте­ствен­ный харак­тер. Ее назы­ва­ют Мана. У папуа­сов, по сви­де­тель­ству Миклу­хо-Маклая, эта таин­ствен­ная сти­хия име­ну­ет­ся Оним.

По воз­зре­ни­ям австра­лий­ских або­ри­ге­нов, суще­ству­ет некая «Ван­гарр — веч­ная, неопре­де­лен­ная, без­ли­кая сила, кото­рая про­яви­ла себя во дни созда­ния и про­дол­жа­ет ока­зы­вать бла­го­твор­ное вли­я­ние на жизнь по сей день». Эски­мо­сы так назы­ва­ют эту сверхъ­есте­ствен­ную энер­гию — Хила. У афри­кан­ских наро­дов мы так­же нахо­дим поня­тие о Мана. У оби­та­те­лей Запад­но­го Суда­на ее имя — Нья­ма, у пиг­ме­ев — Мег­бе, у зулу­сов — Умойя, у уган­дий­цев — Жок, у север­ных кон­го­лез­цев — Эли­ма. <…> Весь­ма инте­рес­но и глу­бо­ко по смыс­лу пред­став­ле­ние о Выс­шем нача­ле у севе­ро­аме­ри­кан­ских индей­цев. «Рели­ги­оз­ная вера дако­тов, — пишет один иссле­до­ва­тель, — не в боже­ствах как тако­вых, она — в таин­ствен­ном непо­зна­ва­е­мом Нечто, кото­ро­го они суть вопло­ще­ния… Каж­дый будет покло­нять­ся неко­то­рым из этих божеств и пре­не­бре­гать дру­ги­ми, но вели­чай­шим объ­ек­том покло­не­ния, каков бы ни был его про­вод­ник, явля­ет­ся Таку Вакан, кото­рый сверхъ­есте­стве­нен и таин­стве­нен. Ни один тер­мин не может выра­зить пол­но­го смыс­ла дакот­ско­го сло­ва «Вакан». Оно охва­ты­ва­ет пол­но­ту Тай­ны, скры­тую власть и боже­ствен­ность». Эта сила, кото­рая у иро­ке­зов назы­ва­ет­ся Орен­да, у юлен­го­ров — Ван­гарр, про­ни­зы­ва­ет собою всю при­ро­ду. Она объ­еди­ня­ет в духов­ном един­стве людей, живот­ных, рас­те­ния, кам­ни. Она тож­де­ствен­на с иде­ей Мана у полинезийцев.

Сила эта рас­пре­де­ля­ет­ся в мире нерав­но­мер­но, люди могут обла­дать ею в боль­шей или в мень­шей сте­пе­ни. Тот чело­век, кото­ро­го сопро­вож­да­ет уда­ча, кото­рый отли­ча­ет­ся лов­ко­стью и кра­со­той, — тот име­ет «мно­го Маны». Она может пере­да­вать­ся от одно­го пред­ме­та к дру­го­му, чело­век может стать при­ча­стен к ней посред­ством при­кос­но­ве­ния и посвящения.

Наря­ду с этим про­цес­сом обез­ли­чи­ва­ния Выс­ше­го Един­ства, пре­вра­ще­ния его в неопре­де­лен­ную Силу все боль­шую и боль­шую роль в пер­во­быт­ном миро­воз­зре­нии начи­на­ет играть Все­об­щая сти­хия при­ро­ды, или Душа мира.

* * *

Вл. Соло­вьев в сво­ем иссле­до­ва­нии о мифо­ло­гии дал бле­стя­щий ана­лиз это­го выде­ле­ния из Боже­ствен­но­го Един­ства Боги­ни-Мате­ри. Она начи­на­ет рисо­вать­ся как общая Роди­тель­ни­ца всех живу­щих, как супру­га Боже­ствен­но­го Отца.

В про­ти­во­по­лож­ность дале­ко­му Богу, утра­тив­ше­му чер­ты лич­но­го суще­ства, это жен­ское боже­ство вполне кон­крет­но и неустан­но печет­ся о нуж­дах людей. Она — вла­ды­чи­ца леса и моря, посы­ла­ю­щая уда­чу в охо­те и даю­щая изоби­лие. В этом веро­ва­нии нашло свое вопло­ще­ние острое чув­ство мистич­но­сти при­ро­ды, оду­хо­тво­рен­но­сти все­го мироздания.

Архео­ло­гия дает нам пора­зи­тель­ные сви­де­тель­ства все­об­ще­го рас­про­стра­не­ния куль­та Боги­ни-Мате­ри в эпо­ху камен­но­го века. На огром­ном про­стран­стве от Пире­не­ев до Сиби­ри и по сей день нахо­дят жен­ские фигур­ки, выре­зан­ные из кам­ня или кости. Все эти изоб­ра­же­ния, древ­ней­шее из кото­рых най­де­но в Австрии, услов­но назы­ва­ют «вене­ра­ми». Всех их объ­еди­ня­ет одна важ­ная чер­та. Руки, ноги, лицо — едва наме­че­ны. Глав­ное, что при­вле­ка­ет пер­во­быт­но­го худож­ни­ка, — это орга­ны дето­рож­де­ния и кормления. <…>

«Порою, — писал П. Фло­рен­ский о «вене­рах», — под­чер­ки­ва­ние осо­бен­но­стей жен­ско­го орга­низ­ма пре­вос­хо­дит пре­де­лы даже шар­жи­ров­ки, и ста­ту­эт­ка изоб­ра­жа­ет уже жен­ский без­го­ло­вый торс, в кото­ром осо­бен­но выде­ле­ны бед­ра и гру­ди. Нако­нец, послед­ний пре­дел упро­ще­ния — ста­ту­эт­ка, пред­став­ля­ю­щая одни толь­ко гру­ди, — чистая дея­тель­ность рож­де­ния и вскарм­ли­ва­ния без малей­ше­го наме­ка на мыш­ле­ние. Это — древ­ней­шее вопло­ще­ние идеи «веч­ной женственности»».

Раз­гад­ка необы­чай­ных черт в фигур­ках «венер» кро­ет­ся в том, что они были, как дума­ет боль­шин­ство иссле­до­ва­те­лей, куль­то­вы­ми изоб­ра­же­ни­я­ми. Это не что иное, как идо­лы или аму­ле­ты Богини-Матери.

Изоб­ра­же­ния «венер» обиль­ны и в исто­ри­че­ских сло­ях. Они най­де­ны и в доарий­ской Индии, и в доиз­ра­иль­ской Пале­стине, и в Фини­кии, и в Шуме­ре. Сход­ство их сра­зу бро­са­ет­ся в гла­за. Созда­ет­ся впе­чат­ле­ние, что культ Мате­ри носил почти уни­вер­саль­ный характер.

Это под­твер­жда­ет и этно­гра­фия. У наро­дов, сохра­нив­ших пере­жит­ки отда­лен­ных нео­ли­ти­че­ских вре­мен, почти повсе­мест­но нахо­дим культ все­об­щей Матери.

У маори она име­ну­ет­ся Пэпа, Мать-зем­ля, супру­га Бога Небес­но­го. У эвен­ков Под­ка­мен­ной Тун­гус­ки — Буга­ды Эни­ни­тын. Она мыс­лит­ся хозяй­кой Все­лен­ной и одно­вре­мен­но мате­рью зве­рей и людей. <…>

В Индии она извест­на под име­на­ми Шак­ти и Пра­кри­ти. В одном древ­нем индий­ском тек­сте она пря­мо свя­зы­ва­ет­ся с ростом и рож­де­ни­ем. А на одной печа­ти из Харап­пы (доарий­ский пери­од) мож­но рас­смот­реть изоб­ра­же­ние жен­щи­ны, из лона кото­рой под­ни­ма­ет­ся растение.

В Перед­ней Азии и Афри­ке Вели­кая Боги­ня-Мать почи­та­лась почти у всех куль­тур­ных наро­дов пери­о­да нача­ла пись­мен­но­сти. «Та, кото­рая рож­да­ет пло­ды зем­ли» — еги­пет­ская Иси­да, мало­ази­ат­ская Кибе­ла, чья скорбь несет уми­ра­ние рас­ти­тель­но­сти, ее двой­ник в Элла­де — Демет­ра, кар­фа­ген­ская Танит, сидон­ская Астар­та, Арте­ми­да Эфес­ская, изоб­ра­жав­ша­я­ся с десят­ком гру­дей, как бы гото­вая накор­мить весь мир, — все это лишь пере­во­пло­ще­ния древ­ней Мате­ри мира. В язы­че­ской Руси сло­во «Мать-зем­ля» име­ло не про­сто мета­фо­ри­че­ское зна­че­ние. Оно обо­зна­ча­ло душу при­ро­ды, боги­ню, супру­гу «Хозя­и­на неба».

Боги­ня-Мать пра­вит все­ми при­род­ны­ми про­цес­са­ми. Это она застав­ля­ет ожи­вать семя, погру­жен­ное в зем­лю; она все­ля­ет любовь в людей и живот­ных, ей поют пес­ни в дни весен­не­го уха­жи­ва­ния пти­цы. По ее мано­ве­нию рас­пус­ка­ют­ся цве­ты и нали­ва­ют­ся пло­ды. Ее радость — это радость все­го живу­ще­го; ее гла­за смот­рят на нас с небес­ной лазу­ри, ее рука неж­но лас­ка­ет лист­ву, она про­но­сит­ся над миром в дуно­ве­нии весен­не­го ветра.

Име­ем ли мы пра­во счи­тать эту веру древ­них лишь пло­дом неве­же­ства и заблуж­де­ний? Не сви­де­тель­ству­ет ли она о том, что Душа При­ро­ды была бли­же и понят­ней людям, кото­рые обла­да­ли более силь­ной инту­и­ци­ей, чем мы? Да впро­чем, и в более позд­ние вре­ме­на в рели­гии и фило­со­фии идея Души мира не умер­ла. Она про­дол­жа­ла жить и в миро­воз­зре­нии гре­ков, и в мисти­че­ской фило­со­фии новой Евро­пы. Она зву­чит горя­чим убеж­де­ни­ем в извест­ных сло­вах Тютчева:

Не то, что мни­те вы, природа:
Не сле­пок, не без­душ­ный лик;

В ней есть душа, в ней есть свобода,
В ней есть любовь, в ней есть язык…

* * *

Теперь ста­но­вит­ся понят­ным тот факт, что в глу­бо­кой древ­но­сти жре­че­ские функ­ции при­над­ле­жа­ли пре­иму­ще­ствен­но жен­щи­нам. Так, у север­ных индей­цев закли­на­ния совер­ша­лись жен­щи­на­ми. У неко­то­рых индей­цев суще­ству­ет ска­за­ние о том, что «обря­ды пло­до­ро­дия» были учре­жде­ны жен­щи­на­ми. По одно­му иро­кез­ско­му пре­да­нию, пер­вая жен­щи­на, осно­ва­тель­ни­ца зем­ле­де­лия, уми­рая, заве­ща­ла про­та­щить свое тело по зем­ле, и там, где оно каса­лось поч­вы, вырас­тал обиль­ный уро­жай. Шама­нок и жриц зна­ют наи­бо­лее при­ми­тив­ные куль­ту­ры. Там, где это явле­ние уже исчез­ло, мож­но най­ти сле­ды его. Так, у чук­чей и дру­гих север­ных наро­дов шаман-муж­чи­на оде­вал­ся в жен­скую одеж­ду. А таин­ствен­ные фрес­ки с о. Кри­та сви­де­тель­ству­ют о том, что в осо­бо свя­щен­ные момен­ты муж­чи­на дол­жен был обла­чать­ся в жен­ский костюм.

Да и кто как не жен­щи­на — живое вопло­ще­ние миро­вой Мате­ри — долж­на дер­жать в руках тай­ны куль­та? Не носит ли она в сво­ем теле тай­ну рож­де­ния? Гла­вен­ство жен­щин в рели­гии было у гал­лов, древ­них гер­ман­цев и мно­гих дру­гих наро­дов. Культ пло­до­ро­дия, кото­рый сто­ял у исто­ков рели­гии Дио­ни­са, так­же воз­глав­лял­ся жри­ца­ми. А рим­ские вестал­ки в древ­но­сти име­ли гораз­до боль­шее зна­че­ние, чем впо­след­ствии. Вспом­ним, что важ­ней­ший гре­че­ский ора­кул в Дель­фах осно­вы­вал­ся на про­ри­ца­ни­ях жрицы.

Мно­го­чис­лен­ные народ­ные пове­рья о кол­ду­нах, воро­же­ях и ведь­мах есть лишь отго­ло­сок тех древ­них вре­мен, когда жерт­во­при­но­ше­ние, закля­тия и магия были в руках у женщин.

Вполне есте­ствен­но, что при таком важ­ном куль­то­вом зна­че­нии жен­щин они ока­зы­ва­лись в роли вождей и руко­во­ди­те­лей пле­ме­ни. Как отзвук этих вре­мен мож­но рас­смат­ри­вать власть Вели­кой Жри­цы на о. Кри­те. Хотя в насто­я­щее вре­мя уче­ные не при­шли к еди­но­му мне­нию отно­си­тель­но про­ис­хож­де­ния мат­ри­а­ха­та, тем не менее ясно, что он был свой­ствен боль­шин­ству древ­них племен.

Мат­ри­ар­халь­ные веро­ва­ния про­ли­ва­ют свет на те изоб­ра­же­ния камен­но­го века, где жен­щи­на ста­вит­ся рядом с бизо­ном, оле­нем или дру­гим про­мыс­ло­вым зве­рем. Это маги­че­ские сим­во­лы, свя­зан­ные с закли­на­ни­я­ми, кото­рые про­из­но­си­ли жен­щи­ны перед охо­той. Если судить по наскаль­ным релье­фам Лос­се­ля, то мож­но пред­по­ла­гать, что суще­ство­ва­ли осо­бые охот­ни­чьи обря­ды, совер­ша­е­мые хором женщин.

Мате­ри­а­ли­сти­че­ские авто­ры пыта­ют­ся дать свое объ­яс­не­ние мат­ри­ар­ха­ту. С одной сто­ро­ны, они гото­вы выво­дить его из «про­из­вод­ствен­ных отно­ше­ний», а с дру­гой — ссы­ла­ют­ся на груп­по­вой брак, извест­ный у неко­то­рых отста­лых пле­мен, при кото­ром труд­но уста­но­вить, кто отец ребен­ка. При груп­по­вом бра­ке линия род­ства велась по мате­ри. Но так как груп­по­вой брак совре­мен­ных отста­лых пле­мен доволь­но слож­ное и, в сущ­но­сти, позд­нее явле­ние, то выска­зы­ва­лось пред­по­ло­же­ние о пер­во­на­чаль­ном про­мис­ку­и­те­те, т.е. бес­по­ря­доч­ных поло­вых отно­ше­ни­ях в пер­во­быт­ном обществе.

На это мож­но воз­ра­зить, что, во-пер­вых, от род­ства по мате­рин­ской линии до гла­вен­ства жен­щи­ны в пле­ме­ни еще очень дале­ко, а во-вто­рых — гипо­те­за о пер­во­на­чаль­ном про­мис­ку­и­те­те, в сущ­но­сти, ничем не доказана.

Если хотят видеть здесь «насле­дие живот­ных пред­ков», то не сле­ду­ет забы­вать, что у мно­гих живот­ных и, в част­но­сти, у антро­по­и­дов мы нахо­дим зачат­ки семьи (с гла­вен­ством сам­ца). Даже такие дале­кие от чело­ве­ка суще­ства, как копыт­ные, хищ­ни­ки или неко­то­рые виды птиц, на пери­о­ды спа­ри­ва­ния и вос­пи­та­ния дете­ны­шей обра­зу­ют пары, кото­рые часто при­об­ре­та­ют посто­ян­ный характер.

Когда дума­ют, что любовь дво­их — это какое-то выс­шее дости­же­ние циви­ли­зо­ван­но­го чело­ве­ка, то в этом глу­бо­ко оши­ба­ют­ся. Близ­кое зна­ком­ство с бытом отста­лых наро­дов заста­ви­ло при­знать у них те же чув­ства, что и у нас. Для при­ме­ра при­ве­дем одну австра­лий­скую леген­ду. «Жили в дале­кие вре­ме­на юно­ша и девуш­ка. Они очень люби­ли друг дру­га. Когда юно­ша достиг совер­шен­но­ле­тия, его вне­зап­но ото­рва­ли от дома и от девуш­ки: он дол­жен был прой­ти обря­ды посвя­ще­ния, про­дол­жа­ю­щи­е­ся год или боль­ше. Раз­лу­ка силь­но подей­ство­ва­ла на девуш­ку. Она смут­но пред­став­ля­ла себе те болез­нен­ные испы­та­ния, кото­рые жда­ли ее воз­люб­лен­но­го, и боя­лась за него. Когда нача­лось посвя­ще­ние и всем жен­щи­нам при­ка­за­ли уда­лить­ся, девуш­ка, нару­шив самый суро­вый закон або­ри­ге­нов, под покро­вом тем­но­ты про­бра­лась к свя­щен­но­му месту. Позд­но вече­ром один из ста­ри­ков увел юно­шу в сто­ро­ну от сто­ян­ки. Там они устро­и­лись на ночь. Но парень не мог спать — очень боле­ли све­жие раны. При виде стра­да­ний сво­е­го воз­люб­лен­но­го девуш­ке захо­те­лось уве­сти его от ста­ри­ков и уйти с ним куда-нибудь дале­ко-дале­ко, где бы они мог­ли жить спо­кой­но и счаст­ли­во. Подо­брав­шись побли­же к кост­ру, она, что­бы при­влечь вни­ма­ние юно­ши, ста­ла под­ра­жать кри­кам зве­рей. Когда юно­ша заме­тил ее, девуш­ка веле­ла ему сле­до­вать за собой. Но не успе­ли они очу­тить­ся вме­сте, как проснул­ся страж и начал раз­жи­гать костер. Зная, что их обо­их ожи­да­ет смерть, если их пой­ма­ют, девуш­ка обви­ла рука­ми юно­шу и поле­те­ла с ним на небо». Эти австра­лий­ские Ромео и Джу­льет­та доста­точ­но ярко пока­зы­ва­ют, что чело­ве­че­ское серд­це все­гда и всю­ду живет по сво­им зако­нам. Путе­ше­ствен­ни­ки очень часто с удив­ле­ни­ем отме­ча­ли, что отно­ше­ния муж­чин и жен­щин у самых диких пле­мен уди­ви­тель­но похо­жи на те, кото­рые име­ют место у нас. Об этом сви­де­тель­ству­ет, напри­мер, англий­ский иссле­до­ва­тель Адри­ен Коуэлл, побы­вав­ший сре­ди тузем­цев непро­хо­ди­мых лесов Южной Аме­ри­ки. Эти наблю­де­ния не дают нам пра­ва счи­тать, что пер­во­быт­ный муж­чи­на обра­щал­ся со сво­ей женой хуже, чем его потом­ки. Ско­рее наобо­рот — под­чи­нен­ное поло­же­ние жен­щи­ны есть резуль­тат более позд­не­го эта­па, пери­о­да патриархата.

Моно­гам­ный брак был обна­ру­жен у пиг­ме­ев Кон­го и у диких тузем­цев Малак­ки, у одно­го из наи­бо­лее при­ми­тив­ных пле­мен Колум­бии и у наро­да вед­да — оби­та­те­лей Цей­ло­на, у папуа­сов Доре, у тузем­цев Канар­ских ост­ро­вов и мно­гих австра­лий­ских племен.

Разу­ме­ет­ся, при этом доста­точ­но раз­ви­то и чув­ство вер­но­сти, и чув­ство рев­но­сти. А. Коуэлл в бесе­дах с тузем­ца­ми убе­дил­ся, что и у них есть изме­ны и свои Отел­ло. «Ведь муж убьет, если узна­ет», — гово­рил один из тузем­цев, рас­ска­зы­вая о сво­их похождениях.

* * *

Иссле­до­ва­ния этно­гра­фов пока­за­ли, что поли­га­мия и поли­ан­дрия в целом были вто­рич­ны­ми явле­ни­я­ми, кото­рые обя­за­ны сво­им воз­ник­но­ве­ни­ем осо­бым, спе­ци­фи­че­ским усло­ви­ям жиз­ни того или ино­го наро­да, того или ино­го пле­ме­ни. И даже в слу­ча­ях уза­ко­нен­ной поли­га­мии все­гда выде­ля­ет­ся «глав­ная» или «стар­шая» жена, в чем лег­ко усмот­реть отзвук изна­чаль­ной моногамии.

«Ока­за­лись сла­бы­ми все аргу­мен­ты, — гово­рит В. Вундт, — при помо­щи кото­рых ста­ра­лись из суще­ству­ю­ще­го поло­же­ния пер­во­быт­ных наро­дов выве­сти пер­во­на­чаль­ное состо­я­ние чело­ве­че­ства в виде орды, обхо­див­шей­ся без бра­ка и семьи. Ско­рее и при груп­по­вом бра­ке, кото­рый ценит­ся как важ­ней­шая часть это­го дока­за­тель­ства, и при более про­стых фор­мах поли­га­мии фак­ты вез­де ука­зы­ва­ют на моно­га­мию как на осно­ву раз­ви­тия этих образований».

Пусть есте­ствен­ная моно­га­мия сохра­ни­лась не вез­де и не все­гда, пусть исто­рия чело­ве­че­ской семьи слож­на и запу­тан­на, ясно одно: посколь­ку груп­по­вой брак не был изна­чаль­ным и все­об­щим, он и не мог послу­жить осно­вой для воз­ник­но­ве­ния мат­ри­ар­халь­ных представлений.

Не в про­из­вод­ствен­ных отно­ше­ни­ях и хозяй­стве и не в осо­бен­но­стях пер­во­быт­но­го бра­ка сле­ду­ет усмат­ри­вать корень мат­ри­ар­ха­та. Воз­рас­та­ние роли жен­щи­ны в дои­сто­ри­че­ском обще­стве было, несо­мнен­но, свя­за­но с рас­цве­том куль­та Боги­ни-Мате­ри и веду­щей ролью шама­нок и жриц.

Эту связь на при­ме­ре дои­сто­ри­че­ской Гре­ции с уди­ви­тель­ным про­ник­но­ве­ни­ем в дух веро­ва­ний про­сле­дил Вяч. Ива­нов. «Чем в отда­лен­ней­шую вос­хо­дим мы древ­ность, — писал он, — тем вели­ча­вее рису­ет­ся нам образ вещу­ньи корен­ных изна­чаль­ных тайн бытия, вла­ды­чи­цы над про­зя­ба­ю­щей из их тем­но­го лона жиз­нью, при­двер­ни­цы рож­де­ний и похо­рон, роди­тель­ни­цы, вос­при­ем­ни­цы, кор­ми­ли­цы мла­ден­ца, пла­каль­щи­цы и ума­сти­тель­ни­цы умершего.

…Эпо­ха наи­боль­шей чут­ко­сти к под­со­зна­тель­но­му и вер­но­сти тем­ной, отри­ца­ю­щей инди­ви­ду­а­ли­за­цию Зем­ле была эпо­хой вла­ды­че­ства мате­рей… Вся­кое иссле­до­ва­ние исто­рии жен­ских божеств, под каким бы име­нем ни таи­лась Мно­го­имян­ная, …наво­дит нас на сле­ды пер­во­на­чаль­но­го феми-моно­те­из­ма, жен­ско­го еди­но­бо­жия. Все жен­ские боже­ствен­ные лики суть раз­но­вид­ность еди­ной боги­ни, а эта боги­ня — жен­ское нача­ло мира, один пол, воз­ве­ден­ный в абсолют».

И подоб­но тому, как родо­на­чаль­ни­ца пле­ме­ни была его общей мате­рью, так и пер­во­быт­ный культ Боги­ни-Мате­ри поро­дил все после­ду­ю­щие фор­мы язычества.

В мире демонов и духов

Из кни­ги «Магизм и Единобожие»

Все пол­но богов.

Фалес Милет­ский

Боги­ня-Мать — все­об­щая пра­ро­ди­тель­ни­ца. Из ее лона вышли рас­те­ния, живот­ные, люди. Поэто­му в мыш­ле­нии пер­во­быт­но­го чело­ве­ка живет чув­ство род­ства, кото­рое свя­зы­ва­ет все живые суще­ства. Для охот­ни­ков камен­но­го века зуб­ры и мед­ве­ди, орлы и боб­ры — это такие же дети при­ро­ды, как и они сами. Даже опас­ные зве­ри, даже объ­ек­ты про­мыс­ла пред­став­ля­лись им тако­вы­ми. Сле­ды это­го чув­ства мы нахо­дим у мно­гих при­ми­тив­ных народов.

Когда эвен­ки охо­тят­ся на мед­ве­дя, они окру­жа­ют его бер­ло­гу, про­из­но­ся фор­му­лы «уго­во­ров», и, когда мед­ведь убит, дол­го изви­ня­ют­ся перед ним и уве­ря­ют, что они не вино­ва­ты в его гибе­ли. У север­ных наро­дов есть обы­чай, по кото­ро­му после раз­де­ла туши тюле­ня какую-нибудь часть ее бро­са­ют в воду со сло­ва­ми: «Тюлень ушел в море!» Чере­па уби­тых зве­рей при­но­сят в дом и вся­че­ски убла­жа­ют их, как доро­гих «гостей». Охот­ни­ки тан­цу­ют вокруг и поют: «Не мы вас уби­ли, нет, нет! Кам­ни ска­ти­лись с горы и уби­ли вас».

Идея брат­ства чело­ве­ка и живот­но­го нашла свое выра­же­ние в широ­ко рас­про­стра­нен­ных мифах, соглас­но кото­рым пред­ки людей име­ли сме­шан­ные чело­ве­ко-зве­ри­ные чер­ты. Индей­цы верят, что эти суще­ства мог­ли лег­ко менять свой облик. В подоб­ных леген­дах проч­но уста­но­ви­лось поня­тие «живот­ные-люди».

По веро­ва­ни­ям австра­лий­цев, эти полу­че­ло­ве­че­ские пред­ки бро­ди­ли по всей стране ура­бун­на, совер­шая свя­щен­ные обря­ды, а впо­след­ствии неко­то­рые из них пре­вра­ти­лись в муж­чин и женщин.

В этом мифе зву­чит как бы смут­ная догад­ка об общ­но­сти про­ис­хож­де­ния живот­ных и людей.

<…> В пеще­рах — местах оби­та­ния пер­во­быт­ных людей — обна­ру­же­но мно­го стран­ных рисун­ков. Они изоб­ра­жа­ют неве­ро­ят­ных чудо­вищ с нога­ми людей и мор­да­ми коз, с оле­ньи­ми рога­ми и чело­ве­че­ским туло­ви­щем. Неко­то­рые пола­га­ли, что это порт­ре­ты загри­ми­ро­ван­ных кол­ду­нов. Но даже если согла­сить­ся с таким тол­ко­ва­ни­ем, то лег­ко дога­дать­ся, что сам этот необыч­ный костюм закли­на­те­ля ведет свое про­ис­хож­де­ние от мифа о человеко-зверях.

Кро­ме того, неко­то­рые рисун­ки дают настоль­ко фан­та­сти­че­ское пере­пле­те­ние зве­ри­ных и чело­ве­че­ских при­зна­ков, что труд­но пред­по­ла­гать здесь какую-либо мас­ки­ров­ку. Оче­вид­но, вера в зооморф­ных пред­ков вос­хо­дит еще к пещер­ным жителям.

Эта вера ока­за­ла огром­ное вли­я­ние на обще­ствен­ный уклад древ­них людей. Она объ­яс­ня­ет воз­ник­но­ве­ние тако­го свое­об­раз­но­го явле­ния, как тоте­мизм. Тотем — это, как пра­ви­ло, живот­ное, кото­рое счи­та­ет­ся пред­ком и покро­ви­те­лем дан­но­го пле­ме­ни. Тоте­мизм харак­те­рен почти для всех австра­лий­ских пле­мен. В его осно­ве лежит вера в то, что люди кров­но свя­за­ны с миром живот­ных, а дан­ное пле­мя — с опре­де­лен­ным видом живот­но­го. Одна из важ­ных черт тоте­миз­ма — это связь его с ощу­ще­ни­ем кол­лек­тив­но­сти. Семья, пле­мя созна­ют себя чем-то еди­ным в самом глу­бо­ком смыс­ле сло­ва. Обострен­ный инди­ви­ду­а­лизм — дети­ще циви­ли­за­ции. Пер­во­быт­ный чело­век еще не уте­рял клю­ча к тайне Един­ства чело­ве­че­ства. Зало­гом это­го един­ства явля­ет­ся общий тоте­ми­че­ский пре­док и дух-покро­ви­тель рода. Когда ребе­нок ста­но­вит­ся чле­ном общи­ны, то, по сло­вам П. Гэсо, «в момент его посвя­ще­ния откры­ва­ет­ся эта вели­кая кол­лек­тив­ная сила. Он отка­зы­ва­ет­ся от сво­ей инди­ви­ду­аль­но­сти, что­бы стать чле­ном этой общи­ны… кото­рая сопри­част­на… духу и отож­деств­ля­ет­ся с живот­ным миром через свой тотем».

<…> Неко­то­рые уче­ные выдви­га­ли гипо­те­зу, что тоте­мы — это не что иное, как объ­ек­ты охо­ты пле­ме­ни или живот­ные, вну­ша­ю­щие осо­бый страх. Но это не соот­вет­ству­ет дей­стви­тель­но­сти. Живот­ные-тоте­мы — совсем не обя­за­тель­но опас­ны и цен­ны для промысла. <…>

Источ­ник тоте­миз­ма — вера в духов­ное един­ство с при­ро­дой. Он имел широ­кое рас­про­стра­не­ние в раз­лич­ных частях све­та. Сле­ды его обна­ру­жи­ва­ют­ся не толь­ко у при­ми­тив­ных пле­мен Азии, Афри­ки и Аме­ри­ки, но и у циви­ли­зо­ван­ных исто­ри­че­ских наро­дов. Запрет на убий­ство коро­вы в Индии, табу на сви­ней у изра­иль­тян и мусуль­ман — отда­лен­ные отго­лос­ки седой ста­ри­ны, когда эти живот­ные были свя­щен­ны­ми тотемами.

Кро­ме кол­лек­тив­но­го родо­во­го тоте­ма суще­ство­ва­ли и тоте­мы инди­ви­ду­аль­ные. Связь чело­ве­ка с избран­ным духом-покро­ви­те­лем, кото­рую мы нахо­дим в рели­гии афри­кан­цев, эски­мо­сов, индей­цев, не менее древ­няя, чем груп­по­вой тотемизм.

Посте­пен­но груп­по­вые тоте­мы ста­ли утра­чи­вать свой зве­ро­по­доб­ный харак­тер, пре­вра­ща­ясь в духов-патро­нов пле­ме­ни или народа.

* * *

Было бы непра­виль­но счи­тать тоте­мизм какой-то осо­бой фор­мой рели­гии. Он — лишь про­яв­ле­ние осо­бо­го миро­чув­ствия, когда вся при­ро­да пред­ста­ет перед чело­ве­ком оду­шев­лен­ной. Сила «Маны» про­ни­зы­ва­ет ее повсю­ду, види­мый мир есть тело неви­ди­мой Боже­ствен­ной Силы. Имен­но этот ани­мизм есть рели­ги­оз­ная осно­ва тотемизма.

Что же под­дер­жи­ва­ло это миро­чув­ствие в пер­во­быт­ном чело­ве­ке? Страх — отве­ча­ют нам. Чело­век боял­ся ядо­ви­тых змей, хищ­ных зве­рей, боял­ся поэто­му тем­но­ты. Кри­ки ноч­ных птиц он отно­сил за счет лес­ных духов. Но такое объ­яс­не­ние есте­ствен­но в устах чело­ве­ка город­ской циви­ли­за­ции. Наив­но было бы думать, что люди, века­ми охо­тив­ши­е­ся в лесах и тунд­рах, так пло­хо зна­ли их жизнь, что лег­ко при­ни­ма­ли фили­на за леше­го, а обе­зья­ну за зло­го духа.

Вся­кий охот­ник чув­ству­ет себя в лесу как дома. Каж­дый след, каж­дый звук зна­ко­мы ему. Из поко­ле­ния в поко­ле­ние пере­да­вал­ся опыт охот­ни­ков. Их све­де­ния о при­ро­де до сих пор во мно­гом остав­ля­ют поза­ди зна­ния евро­пей­ских уче­ных. И поэто­му счи­тать, что про­сто страх вну­шал древним людям веру в духов­ные суще­ства, по край­ней мере неосторожно.

<…> Прав­да, в жиз­ни пер­во­быт­ных людей страх име­ет место. Но это реаль­ный страх. Страх голо­да, неуда­чи в охо­те, встре­чи с опас­ны­ми живот­ны­ми. Разу­ме­ет­ся, в суро­вых усло­ви­ях Арк­ти­ки или тро­пи­ков при­чин реаль­но­го стра­ха боль­ше, чем в уме­рен­ных стра­нах. И тем не менее мы не видим, что­бы оби­та­те­ли этих стран были менее рели­ги­оз­ны, чем эски­мо­сы или афри­кан­цы. Сле­до­ва­тель­но, кор­ни веры в духов­ный мир нуж­но искать в чем-то другом.

* * *

Эду­ард Тэй­лор счи­тал, что «древ­ние дика­ри-фило­со­фы, веро­ят­но, преж­де все­го сде­ла­ли само собой напра­ши­ва­ю­ще­е­ся заклю­че­ние, что у каж­до­го чело­ве­ка есть жизнь и есть при­зрак». И этот «ани­мизм» они пере­нес­ли на при­ро­ду. Но мы уже виде­ли, что «фило­соф­ству­ю­щий дикарь» — это миф. Иссле­до­ва­ния мыш­ле­ния совре­мен­ных при­ми­тив­ных пле­мен пока­за­ли, что не рефлек­сия и не «фило­со­фия» руко­во­дят пер­во­быт­ны­ми людь­ми, а ирра­ци­о­наль­ная инту­и­ция. Они видят мир «пол­ным духов» не пото­му, что раз­мыш­ля­ли о нем, а пото­му, что ощу­ща­ли мисти­че­скую тай­ну в природе.

<…> Пер­во­быт­ный чело­век видел повсю­ду сокры­тую оду­шев­лен­ность: и в ство­лах дере­вьев, и в лес­ных живот­ных, и в беге обла­ков. Для него вза­и­мо­дей­ствие вещей в мире — это не толь­ко вза­и­мо­дей­ствие види­мо­го, но в то же вре­мя — и более все­го — вза­и­мо­дей­ствие неви­ди­мо­го. В жур­ча­щем ручье, в пла­ме­ни кост­ра оби­та­ли духи, враж­деб­ные или доб­рые, а ино­гда и ней­траль­ные. Сти­хии не каза­лись ему чем-то без­душ­ным. Неви­ди­мый мир не состав­лял для него како­го-то изо­ли­ро­ван­но­го пла­на бытия. Он был тут же, рядом, он под­ра­зу­ме­вал­ся во всем. «Для пер­во­быт­но­го мыш­ле­ния, — пишет Леви-Брюль, — не суще­ству­ет двух миров, сопри­ка­са­ю­щих­ся друг с дру­гом, отлич­ных, но вме­сте с тем свя­зан­ных, более или менее про­ни­ка­ю­щих друг в дру­га. Для пер­во­быт­но­го мыш­ле­ния суще­ству­ет толь­ко один мир. Вся­кая дей­стви­тель­ность мистич­на, как и вся­кое дей­ствие, сле­до­ва­тель­но, мистич­ным явля­ет­ся и вся­кое вос­при­я­тие». Духи ока­зы­ва­ют­ся гени­я­ми-покро­ви­те­ля­ми каж­до­го клоч­ка зем­ли, имея в сво­ей вла­сти все явле­ния при­ро­ды, совер­ша­ю­щи­е­ся в дан­ном месте, и все собы­тия в жиз­ни людей, живу­щих в их пре­де­лах. Чис­ло их бес­ко­неч­но. Они напол­ня­ют весь мир, и нет в при­ро­де силы или пред­ме­та, начи­ная от моря до ком­ка зем­ли на поле, кото­рые бы не име­ли сво­е­го боже­ства. Они охра­ня­ют хол­мы, рощи, реки, клю­чи, тро­пин­ки и хижи­ны. Им извест­но каж­дое дей­ствие чело­ве­ка, все нуж­ды и инте­ре­сы мест­но­сти, нахо­дя­щей­ся под их властью.

Таким обра­зом, не про­сто страх перед при­ро­дой или неве­де­ние отно­си­тель­но голо­сов живот­ных и птиц ста­но­вят­ся источ­ни­ком веры в оду­хо­тво­рен­ность мира. Если такой страх и появ­лял­ся, то он был ско­рее резуль­та­том чув­ства этой оду­хо­тво­рен­но­сти. Не про­сто зверь, гора или дере­во явля­лись при­чи­ной мисти­че­ско­го стра­ха чело­ве­ка, а то, как он вос­при­ни­мал их.

* * *

<…> Само собой разу­ме­ет­ся, что эти души сти­хий, эта таин­ствен­ная Все­лен­ная гораз­до боль­ше забо­ти­ла и инте­ре­со­ва­ла дои­сто­ри­че­ско­го охот­ни­ка, чем дале­кое и туман­ное Боже­ство. Всту­пить в дру­же­ствен­ный союз с духа­ми леса, при­об­ре­сти неви­ди­мых помощ­ни­ков и покро­ви­те­лей — вот что было жиз­нен­но важно.

Харак­те­рен такой слу­чай. Один эски­мос, при­бли­жа­ясь к ловуш­ке, услы­шал тре­вож­ный крик воро­на. Он насто­ро­жил­ся и не стал дви­гать­ся даль­ше. Это спас­ло ему жизнь. К ловуш­ке подо­шел гигант­ский мед­ведь, кото­рый рас­тер­зал попав­ше­го­ся в нее воро­на. После того как зверь уда­лил­ся, охот­ник подо­брал остан­ки пти­цы и, зашив их в мешо­чек, пре­вра­тил в аму­лет. Он был уве­рен, что дух воро­на стал его защитником.

Конеч­но, во всем этом нема­ло бес­смыс­ли­цы и неве­же­ства, но глу­бин­ная осно­ва пер­во­быт­но­го миро­ощу­ще­ния заслу­жи­ва­ет само­го серьез­но­го под­хо­да и отно­ше­ния. Если мы утра­ти­ли спо­соб­ность видеть скры­тую жизнь при­ро­ды, то это еще не озна­ча­ет неправо­ту наших пред­ков, а гово­рит лишь об ослаб­ле­нии в нас древ­ней интуиции.

Осо­бое отно­ше­ние было у пер­во­быт­ных людей к душам умер­ших. Если даже в наш скеп­ти­че­ский век оккульт­ные фено­ме­ны вызы­ва­ют все мень­ше и мень­ше насме­шек, то лег­ко пред­ста­вить себе, какое впе­чат­ле­ние мог­ли про­из­ве­сти они на людей дои­сто­ри­че­ских вре­мен. Они убеж­да­лись, что иные духи умер­ших пре­вра­ща­ют­ся в бро­дя­чие тени, кото­рые все­ля­ют ужас. Для того что­бы предот­вра­тить это, при­ме­ня­лись самые раз­но­об­раз­ные меры предо­сто­рож­но­сти. Тела покой­ни­ков свя­зы­ва­ли, над ними про­из­но­си­ли закля­тия, а если это не помо­га­ло, их извле­ка­ли из зем­ли и прон­за­ли копья­ми, что­бы они пере­ста­ли тре­во­жить живых.

Сей­час труд­но уста­но­вить, как пони­ма­ли древ­ние люди отно­ше­ние душ умер­ших к сти­хий­ным духам. Ско­рее все­го они в какой-то сте­пе­ни отож­деств­ля­лись. Пола­га­ли, что после смер­ти душа ста­но­вит­ся чле­ном таин­ствен­но­го син­кли­та окру­жа­ю­щей чело­ве­ка при­ро­ды. Даже и сей­час в нас под­со­зна­тель­но живет чув­ство, что умер­шие обре­та­ют какое-то выс­шее зна­ние и могу­ще­ство. Смерть накла­ды­ва­ет отпе­ча­ток вели­чия даже на ничтож­ных людей. И есте­ствен­но, что души пра­ро­ди­те­лей, вели­ких вождей и шама­нов древ­но­сти ока­за­лись объ­ек­та­ми осо­бо­го покло­не­ния. Они ста­но­ви­лись выс­ши­ми покро­ви­те­ля­ми рода наря­ду с тотем­ным пред­ком, порой вытес­няя его.

* * *

Какое же мож­но дать опре­де­ле­ние этой «рели­гии духов»? Заклю­ча­лась ли она в покло­не­нии силам при­ро­ды или в покло­не­нии душам умер­ших? Пра­виль­нее будет ска­зать, что ни один из этих эле­мен­тов не зани­мал в ней гос­под­ству­ю­ще­го поло­же­ния. Рели­гия совре­мен­ных при­ми­тив­ных наро­дов содер­жит в себе в рав­ной сте­пе­ни то и дру­гое. Поэто­му наи­бо­лее точ­ным будет здесь опре­де­ле­ние Вл. Соло­вье­ва, дан­ное в его иссле­до­ва­нии о пер­во­быт­ном язы­че­стве. Эту веру, в кото­рой при­ро­да при­зна­ва­лась ожи­во­тво­рен­ной, в кото­рой чти­ли тотем­ных покро­ви­те­лей и пред­ков, в кото­рой был и культ умер­ших, он назвал смут­ным пан­де­мо­низ­мом. Этот пан­де­мо­низм ото­дви­га­ет на зад­ний план не толь­ко Боже­ство, но и саму Боги­ню-Мать. Тор­же­ству­ет прин­цип плю­ра­лиз­ма, соглас­но кото­ро­му все и всю­ду име­ет свое осо­бое духов­ное начало.

Это воз­зре­ние рас­про­стра­ня­ет­ся бук­валь­но на весь види­мый мир. По пред­став­ле­нию австра­лий­ских або­ри­ге­нов, «вся та часть все­лен­ной, кото­рая пред­став­ля­ет инте­рес для чело­ве­ка, объ­яс­ня­ет­ся суще­ство­ва­ни­ем раз­лич­ных душ: эти послед­ние вре­мя от вре­ме­ни при­ни­ма­ют облик чело­ве­ка или био­ло­ги­че­ских видов в явле­нии при­ро­ды: они появ­ля­ют­ся перед людь­ми во сне и в виде­ни­ях, как в вопло­щен­ном, так и в бес­фор­мен­ном состо­я­нии. Это зна­чит, что меж­ду духа­ми и опре­де­лен­ной фор­мой их вопло­ще­ния нет проч­ной свя­зи. Духи могут сим­во­ли­зи­ро­вать­ся как пред­ме­та­ми, сде­лан­ны­ми рукой чело­ве­ка, так и есте­ствен­ны­ми вида­ми» (А. Элькин).

Здесь — кор­ни того стран­но­го, на пер­вый взгляд, веро­ва­ния, кото­рое полу­чи­ло в нау­ке назва­ние фети­шиз­ма. Фети­ши, т.е. Свя­щен­ные пред­ме­ты, сопро­вож­да­ют всю жизнь пер­во­быт­но­го чело­ве­ка. Это может быть и камень, и зуб живот­но­го, и даже череп род­ствен­ни­ка. В них оби­та­ют духи, и чело­век, обла­да­ю­щий фети­шем, зару­ча­ет­ся их под­держ­кой. Как и тоте­мизм, вера в фети­ши не есть какая-то осо­бая рели­гия, как дума­ли неко­то­рые иссле­до­ва­те­ли. «Ясно, — гово­рит В. Шмидт, — что фети­шизм сам по себе нигде не суще­ству­ет, и поэто­му нет ника­ких этно­ло­ги­че­ских осно­ва­ний поме­щать его в каче­стве само­сто­я­тель­ной сту­пе­ни в самом нача­ле рели­гии». Мно­гие уче­ные сомне­ва­ют­ся в пра­во­мер­но­сти даже само­го тер­ми­на «фети­шизм».

То, что неоду­шев­лен­но­му пред­ме­ту при­да­ет­ся сакраль­ное зна­че­ние, выте­ка­ет из общей веры в оду­шев­лен­ность мира, в то, что «Мана» может рас­пре­де­лять­ся в мире нерав­но­мер­но, что один пред­мет может иметь боль­ше силы, а дру­гой меньше.

Очень часто фети­шизм свя­зан с верой в тоте­мы; свя­щен­ны­ми пред­ме­та­ми ока­зы­ва­ют­ся эмбле­мы духа-покро­ви­те­ля. В Австра­лии таки­ми родо­вы­ми свя­ты­ня­ми явля­ют­ся чурин­ги. Это обыч­ные камен­ные или дере­вян­ные дощеч­ки, рас­пи­сан­ные сим­во­ли­че­ски­ми знаками.

Чурин­ги хра­нят­ся в осо­бых местах, сокры­тых от непо­свя­щен­ных. Вре­мя от вре­ме­ни ста­рей­ши­ны осмат­ри­ва­ют их. На фото­гра­фи­ях, кото­рые уда­лось снять неко­то­рым иссле­до­ва­те­лям, мы видим боро­да­тых вождей, кото­рые с глу­бо­кой серьез­но­стью и с выра­же­ни­ем созна­ния зна­чи­тель­но­сти момен­та созер­ца­ют чурин­ги. Еще бы! Ведь в этих дощеч­ках заклю­че­ны тай­ные силы, кото­рые управ­ля­ют пле­ме­нем и охра­ня­ют его. Чурин­га — это живое суще­ство. «Это совсем не кусок дере­ва кам­ня, это нечто совсем иное. Чурин­га интим­но свя­за­на с пред­ком, она испы­ты­ва­ет чув­ства, подоб­но нам: эти чув­ства или эмо­ции мож­но успо­ка­и­вать, погла­жи­вая чурин­гу рукой, т.е. таким же путем, каким успо­ка­и­ва­ют вол­не­ния живых людей» (Л. Леви-Брюль).

Ино­гда какой-нибудь фетиш при­об­ре­та­ет зна­че­ние талис­ма­на. Он про­ти­во­по­став­ля­ет силе — силу, вре­до­нос­но­му вли­я­нию — свое, защит­ное. Вера в зна­че­ние таких аму­ле­тов про­хо­дит через все века чело­ве­че­ской исто­рии. <…> Извест­ный рус­ский путе­ше­ствен­ник С. Кра­ше­нин­ни­ков рас­ска­зы­ва­ет о том, как некий коряк при­об­рел себе фетиш-жену. Он нашел на реке камень, и когда взял его в руки, «то камень на него, как буд­то чело­век, дунул». Он испу­гал­ся и бро­сил камень. После это­го он забо­лел и, решив, что болезнь свя­за­на с его поступ­ком, стал искать камень. Ско­ро он нашел его, но на дру­гом месте. Он взял камень себе в дом, сде­лал ему пла­тье и счи­тал сво­ей женой.

Ино­гда чело­век убеж­да­ет­ся, что фетиш бес­по­ле­зен. Тогда обма­нув­ше­му его пред­ме­ту при­хо­дит­ся пре­тер­петь нака­за­ние. Его бьют, истя­за­ют или про­сто выбрасывают.

Посте­пен­но фети­ши при­об­ре­та­ют чело­ве­ко­по­доб­ный облик. На них гру­бо наме­ча­ют чер­ты чело­ве­ка — пред­ка или духа. Такие фигур­ки осо­бен­но харак­тер­ны для афри­кан­ских наро­дов. Это про­то­ти­пы буду­щих идолов.

У север­ных индей­цев мы видим пре­вра­ще­ние тотем­но­го зна­ка сна­ча­ла в идо­ла, а затем в гераль­ди­че­ский сим­вол пле­ме­ни. В лесах Аме­ри­ки до сих пор сто­ят эти изу­ми­тель­ные по кра­со­те изва­я­ния. Тотем­ные стол­бы индей­цев явля­ют­ся под­лин­ны­ми шедев­ра­ми миро­во­го искус­ства. Их фан­та­сти­че­ские узо­ры, при­чуд­ли­во пере­пле­та­ясь, созда­ют жут­кие и маня­щие обра­зы родо­вых духов. Чело­ве­че­ские мас­ки гро­моз­дят­ся на зве­ри­ные тела, кры­лья птиц сосед­ству­ют с изви­ва­ю­щи­ми­ся хво­ста­ми леген­дар­ных чудо­вищ. И все это игра­ет ярки­ми красками.

В раз­ви­том язы­че­стве боже­ство или демон уже не отож­деств­ля­ет­ся с самим изоб­ра­же­ни­ем. Счи­та­ют, что оно лишь носит в себе часть силы пер­во­об­ра­за. Но эле­мент фети­ши­за­ции сохра­ня­ет­ся дол­го, и еще в древ­не­во­сточ­ных и антич­ных куль­тах мы нахо­дим сле­ды того пред­став­ле­ния, что бог оби­та­ет внут­ри сво­е­го кумира.

Но мы крайне обед­ни­ли бы поня­тие о пер­во­быт­ной рели­гии, если бы ста­ли утвер­ждать, что попыт­ка уста­но­вить кон­такт с духов­ным миром огра­ни­чи­ва­лась талис­ма­на­ми, фети­ша­ми или тотем­ны­ми изображениями.

Суще­ство­вал и мисти­че­ский путь обще­ния с духа­ми, кото­рый и состав­ля­ет глав­ный непре­хо­дя­щий инте­рес в пер­во­быт­ной религии.

«Сти­хий­но­му пан­де­мо­низ­му рели­ги­оз­но­го миро­воз­зре­ния, — пишет Вл. Соло­вьев, — соот­вет­ству­ет так назы­ва­е­мое шаман­ство в обла­сти рели­ги­оз­но­го куль­та». Нуж­но думать, что с тече­ни­ем веков духов­ная инту­и­ция у пер­во­быт­ных людей осла­бе­ва­ла. И поэто­му из их сре­ды ста­ли выде­лять­ся люди, обла­да­ю­щие осо­бой мисти­че­ской и оккульт­ной ода­рен­но­стью. На них была воз­ло­же­на мис­сия посред­ни­ков меж­ду чело­ве­че­ским родом и окру­жа­ю­щим его миром демо­нов и духов.

Доисторические мистики

Из кни­ги «Магизм и Единобожие»

Все было ясно для пер­вых людей, тай­ны при­ро­ды не были так скры­ты от них, как от нас.

Яков Беме

Вся­кая рели­гия скла­ды­ва­ет­ся из трех основ­ных эле­мен­тов: миро­воз­зре­ния, жиз­нен­ных нор­ма­ти­вов и мисти­че­ско­го чув­ства, кото­рое нахо­дит внеш­нее выра­же­ние в куль­те. Пер­вый эле­мент обра­щен к интел­лек­ту чело­ве­ка, вто­рой — к его воле­вым устрем­ле­ни­ям, а тре­тий — к его эмо­ци­о­наль­ной сфе­ре и инту­и­ции. При­чем этот послед­ний явля­ет­ся осно­во­по­ла­га­ю­щим. Поэто­му-то культ, в какую бы он фор­му ни обле­кал­ся, игра­ет в рели­гии такую важ­ную роль. «Внут­рен­нее содер­жа­ние куль­та, — пишет фран­цуз­ский пси­хо­лог Р. де ла Грас­се­ри, — состав­ля­ет непре­рыв­ное обще­ние с Боже­ством с помо­щью ося­за­тель­ных средств; без куль­та мож­но знать о суще­ство­ва­нии Бога или богов, знать их при­ка­за­ния, но толь­ко посред­ством куль­та мож­но бесе­до­вать с Божеством».

Разу­ме­ет­ся, под сло­вом «культ» мы здесь долж­ны пони­мать нечто очень широ­кое. Даже в тех рели­ги­ях, где внеш­ние их выра­же­ния све­де­ны к мини­му­му, все же какой-то «культ» суще­ству­ет. Чело­ве­ку свой­ствен­но свя­зы­вать свои внут­рен­ние пере­жи­ва­ния с каки­ми-то дей­стви­я­ми, во что-то их «обле­кать». Отсю­да и сло­во «обряд» (от «облечь», «обря­дить»). В обще­нии меж­ду собой люди нико­гда не могут избе­жать хотя бы самой про­стой фор­мы обря­да. Обряд помо­га­ет не толь­ко чело­ве­че­ским кон­так­там, но и нашей устрем­лен­но­сти к Высшему.

<…> Мета­фи­зи­че­ская ката­стро­фа, кото­рая ото­рва­ла чело­ве­че­ство от пол­но­ты непо­сред­ствен­но­го созер­ца­ния Бога, при­ве­ла к оску­де­нию духов­ной инту­и­ции. Поэто­му, стре­мясь обре­сти уте­рян­ное, люди ста­ли искать спо­со­бы вер­нуть­ся к преж­не­му состо­я­нию. Одним из таких спо­со­бов ста­ло искус­ствен­ное вызы­ва­ние экс­та­за при помо­щи пля­сок, рит­мич­ной музы­ки, мас­со­вых раде­ний. Это была попыт­ка как бы при­сту­пом овла­деть кре­по­стью духа.

В вос­тор­жен­ном опья­не­нии, кото­рое вызы­ва­ли кол­лек­тив­ные риту­а­лы, люди кру­жи­лись в такт уда­рам пер­во­быт­ных бара­ба­нов; все обы­ден­ное пере­ста­ва­ло суще­ство­вать, каза­лось, что душа летит дале­ко и осво­бож­да­ет­ся от гне­ту­щих пут. По суще­ству, это была попыт­ка меха­ни­че­ским путем обре­сти духов­ную сво­бо­ду и могу­ще­ство. Но в этой попыт­ке, при всей ее над­рыв­но­сти, тро­га­тель­на та сила неуто­ми­мой жаж­ды выс­ше­го, кото­рая не дава­ла чело­ве­ку погряз­нуть в бес­про­свет­ном, полу­жи­вот­ном состо­я­нии. Пожа­луй, и эпи­де­мия исступ­лен­ных тан­цев в наши дни тоже есть, пусть урод­ли­вое, отра­же­ние духов­ной неудо­вле­тво­рен­но­сти и стрем­ле­ния вырвать­ся за пре­де­лы обыденности.

Мас­со­вые раде­ния при­над­ле­жат глу­бо­чай­шей древ­но­сти, и у нынеш­них при­ми­тив­ных наро­дов от них оста­лись лишь неко­то­рые следы.

У боль­шин­ства же «диких» наро­дов мы заста­ем уже сле­ду­ю­щую ста­дию раз­ви­тия — шама­низм. Здесь на пер­вое место высту­па­ют избран­ни­ки, те, кто пыта­ет­ся про­ло­жить путь к сверх­че­ло­ве­че­ским силам. Ясно­вид­цы, мисти­ки, про­ри­ца­те­ли хра­нят и совер­шен­ству­ют «арха­и­че­скую тех­ни­ку экс­та­за». На этом эта­пе духов­ной исто­рии утвер­жда­ет­ся вера в то, что выс­ши­ми тай­на­ми, по сло­вам В. Михай­лов­ского, «обла­да­ют люди, исклю­чи­тель­но ода­рен­ные по сво­ей орга­ни­за­ции, явля­ю­щи­е­ся посред­ни­ка­ми меж­ду сво­и­ми сопле­мен­ни­ка­ми и эти­ми зага­доч­ны­ми силами».

Хотя сло­во «шаман» сибир­ско­го про­ис­хож­де­ния, оно при­ла­га­ет­ся обыч­но как обоб­ща­ю­щая кате­го­рия ко всем духо­вид­цам и экс­та­ти­кам, какое бы мест­ное назва­ние они ни носи­ли. Сей­час невоз­мож­но уста­но­вить, где впер­вые заро­дил­ся шама­низм. Оче­вид­но, он воз­ник неза­ви­си­мо у раз­ных наро­дов. Зачат­ки его вос­хо­дят, веро­ят­но, к очень ран­ним вре­ме­нам, и посте­пен­но он ста­но­вит­ся явле­ни­ем повсе­мест­ным. <…> В послед­нее вре­мя это инте­рес­ней­шее явле­ние дои­сто­ри­че­ской рели­гии исче­за­ет быст­рее дру­гих живых сле­дов про­шло­го. Шама­ны Севе­ро-Восточ­ной Азии вынуж­де­ны были отсту­пить перед натис­ком бур­ных обще­ствен­ных и поли­ти­че­ских изме­не­ний в Сиби­ри, око-юму негри­то­сов и их афри­кан­ские собра­тья почти вымер­ли под вли­я­ни­ем евро­пей­ской циви­ли­за­ции. Коло­ни­сты, как пра­ви­ло, гру­бо попи­ра­ли древ­ние свя­щен­ные тра­ди­ции тузем­ных куль­тур. <…> Одна­ко сре­ди мно­гих тузем­ных наро­дов шама­ны и закли­на­те­ли еще суще­ству­ют и поль­зу­ют­ся преж­ним вли­я­ни­ем. Све­де­ния о них, а так­же дан­ные об уже исчез­нув­ших шама­нах дают воз­мож­ность в какой-то сте­пе­ни вос­ста­но­вить кар­ти­ну этой древ­ней попыт­ки про­ник­нуть за заве­су бытия.

Суще­ству­ет нема­ло гипо­тез о воз­ник­но­ве­нии и харак­те­ре шаман­ства. Одни счи­та­ют его древ­ней­шей рели­ги­ей, дру­гие свя­зы­ва­ют с маги­ей, тре­тьи видят в нем очень позд­нее явле­ние рели­ги­оз­ной исто­рии. Выдви­га­ет­ся пред­по­ло­же­ние, что шама­низм обя­зан сво­им воз­ник­но­ве­ни­ем пси­хи­че­ским болез­ням. Исте­рия и эпи­леп­ти­че­ские при­пад­ки боль­ных людей вызы­ва­ли суе­вер­ное бла­го­го­ве­ние, и таким обра­зом шама­низм яко­бы ока­зы­ва­ет­ся свое­об­раз­ным «куль­том сума­сше­ствия». Но такая трак­тов­ка явля­ет­ся одно­сто­рон­ней. Не под­ле­жит сомне­нию, что в шама­низ­ме дей­стви­тель­но было мно­го пато­ло­ги­че­ских эле­мен­тов, но одним этим объ­яс­нить его уни­вер­саль­ное рас­про­стра­не­ние и вли­я­ние на куль­ту­ру невоз­мож­но. Тузем­цы дей­стви­тель­но боят­ся душев­но­боль­ных, но, как пра­ви­ло, они их не «почи­та­ют», а уби­ва­ют. Не гово­ря о том, что они ста­но­вят­ся опас­ны, в них видят одер­жи­мых демо­на­ми и ста­ра­ют­ся от них изба­вить­ся. Кро­ме того, если бы речь шла толь­ко о забо­ле­ва­ни­ях, то теря­ла бы вся­кий смысл «арха­и­че­ская тех­ни­ка экс­та­за», не нуж­ны были бы те мето­ды, кото­ры­ми чело­век вызы­ва­ет в себе состо­я­ние сосре­до­то­че­ния, тран­са и ката­леп­сии. Теперь уста­нов­ле­но, что совре­мен­ные люди, обла­да­ю­щие теле­па­ти­че­ски­ми спо­соб­но­стя­ми, и индий­ские йоги могут про­из­воль­но вызы­вать в себе эти осо­бые состо­я­ния, и при этом пси­хи­ка их вполне нормальна.

* * *

Был ли шама­низм осо­бой рели­ги­ей? Про­тив это­го сви­де­тель­ству­ет тот факт, что шама­ны часто суще­ству­ют наря­ду с раз­ви­той рели­ги­ей и жре­че­ством. Шама­низм изве­стен и парал­лель­но с тоте­ми­че­ски­ми пред­став­ле­ни­я­ми, и с пер­во­быт­ным моно­те­из­мом, и с рели­ги­ей Боги­ни-Мате­ри и про­дол­жа­ет суще­ство­вать в исто­ри­че­скую эпо­ху наря­ду с самы­ми раз­лич­ны­ми рели­ги­я­ми Запа­да и Восто­ка. Поэто­му В. Хару­зи­на спра­вед­ли­во утвер­жда­ет, что «шаман­ство не есть ста­дия рели­ги­оз­ной мыс­ли; оно не есть рели­ги­оз­ная систе­ма, пред­по­ла­га­ю­щая ком­плекс рели­ги­оз­ных пред­став­ле­ний. Шаман­ство есть толь­ко одно про­яв­ле­ние рели­ги­оз­ных веро­ва­ний наро­да, неред­ко уже очень слож­ных, поко­я­щих­ся ино­гда на поли­те­и­сти­че­ских воззрениях».

В шаман­стве сохра­ня­ет­ся, в каче­стве пере­жит­ка, пред­став­ле­ние о Все­об­щем Боже­ствен­ном Отце, но глав­ным обра­зом его мисти­че­ское вос­при­я­тие обра­ще­но к Вели­кой Мате­ри, душе мира и к мно­го­об­раз­ным низ­шим духов­ным суще­ствам. Это те силы, суще­ство­ва­ние кото­рых оче­вид­но для ясно­вид­че­ско­го зре­ния, о кото­рых посто­ян­но гово­рят Беме, Све­ден­борг, Штей­нер, оккуль­ти­сты и мистики.

Субъ­ек­тив­ная эмо­ци­о­наль­ная сто­ро­на шама­низ­ма неред­ко харак­те­ри­зу­ет­ся ощу­ще­ни­ем вели­кой кос­ми­че­ской радо­сти при­ча­стия к миро­вой Душе, кото­рое мы позд­нее нахо­дим в гре­че­ском дио­ни­сиз­ме. Объ­ек­тив­но за рели­ги­оз­ным опы­том шама­на сто­ят, ско­рее все­го, скры­тые носи­те­ли оду­хо­тво­рен­но­сти миро­зда­ния из сфе­ры транс­фи­зи­че­ско­го бытия.

О том, что миро­ощу­ще­ние и мисти­ка шама­низ­ма не есть плод лишь болез­ни и заблуж­де­ний, крас­но­ре­чи­во сви­де­тель­ству­ет его прак­ти­че­ская зна­чи­мость в жиз­ни тузем­ных наро­дов на про­тя­же­нии веков.

* * *

Экс­та­ти­че­ские состо­я­ния тран­са дела­ют шама­на меди­у­мом и ясно­вид­цем, к нему при­бе­га­ют для раз­ре­ше­ния раз­лич­ных житей­ских вопро­сов. Он без­оши­боч­но ука­зы­ва­ет, где най­ти в тай­ге про­пав­ше­го оле­ня, куда нуж­но отпра­вить­ся для того, что­бы иметь успех в охоте.

Для того что­бы пока­зать роль шама­на в жиз­ни пер­во­быт­но­го обще­ства, при­ве­дем факт, имев­ший место в Цен­траль­ной Афри­ке и сооб­щен­ный одним моло­дым вра­чом, жив­шим в тро­пи­ках и близ­ко наблю­дав­шим быт «дика­рей».

В пле­ме­ни гола было совер­ше­но несколь­ко убийств, винов­ни­ка кото­рых обна­ру­жить не уда­лось. Когда были исчер­па­ны все обыч­ные мето­ды розыс­ка, вождь пле­ме­ни Бой­ма-Куи обра­тил­ся к так назы­ва­е­мо­му «Боль­шо­му таин­ству Пру­та». Все жите­ли дерев­ни сошлись на поляне перед хижи­ной собра­ний, куда при­ве­ли жен­щи­ну-закли­на­тель­ни­цу. «Ее неболь­шая голо­ва с почти муж­ски­ми чер­та­ми сиде­ла на жили­стой шее. Боль­шие прон­зи­тель­ные гла­за были запря­та­ны в глу­бо­кие глаз­ни­цы. Рас­ста­вив ноги, она опу­сти­ла перед собой наклон­но к зем­ле длин­ный прут. Напра­во и нале­во от нее при­се­ли на кор­точ­ках две дру­гие жен­щи­ны. Перед ней мол­ча и непо­движ­но засты­ли чет­ве­ро муж­чин и одна жен­щи­на — род­ствен­ни­ки уби­то­го. По зна­ку Бой­ма-Куи одна из сидя­щих жен­щин нача­ла мед­лен­но и рит­мич­но посту­ки­вать малень­кой палоч­кой по пру­ту кол­ду­ньи. Мерт­вая тиши­на на пло­ща­ди про­из­во­ди­ла непри­выч­ное для этих мест тягост­ное впе­чат­ле­ние. Негри­тян­ка непре­рыв­но смот­ре­ла на свой прут, зажа­тый в непо­движ­но вытя­ну­тых руках. Темп уда­ров палоч­кой по пру­ту все уси­ли­вал­ся. Руки и тело кол­ду­ньи как бы око­сте­не­ли. Она зака­ти­ла гла­за и нача­ла в такт бить пру­том по зем­ле. Дикие судо­ро­ги све­ли силь­ное тело жен­щи­ны, она упа­ла на бок и пока­ти­лась по зем­ле, про­дол­жая бить пру­том в тяже­лом гип­но­ти­че­ском тран­се. Окру­жа­ю­щие в стра­хе отпря­ну­ли назад… Слов­но ожи­дав­шая это­го момен­та ведь­ма полу­прыж­ком настиг­ла сидев­шую рядом с четырь­мя муж­чи­на­ми жен­щи­ну и, слов­но обе­зу­мев от жесто­ко­сти, нача­ла нано­сить ей неисто­вые уда­ры пру­том, пока бед­ная жерт­ва с кри­ком не упа­ла на зем­лю, а муж­чи­ны, как от змеи, не отско­чи­ли от нее в сто­ро­ну». Это стран­ное «след­ствие», несмот­ря на всю его дикость в гла­зах евро­пей­ца, при­ве­ло, одна­ко, к поло­жи­тель­но­му резуль­та­ту. Обви­нен­ная при­зна­лась, и бла­го­да­ря ей уда­лось раз­об­ла­чить и дру­гих участ­ни­ков преступления.

В этом эпи­зо­де лег­ко уви­деть про­яв­ле­ние теле­па­ти­че­ских спо­соб­но­стей закли­на­те­ля. Разу­ме­ет­ся, как и в любом подоб­ном явле­нии, в шама­низ­ме было нема­ло шар­ла­тан­ства и фокус­ни­че­ства. Но ведь подоб­ные обма­ны име­ли место и в пара­пси­хо­ло­гии. Они не могут слу­жить опро­вер­же­ни­ем дей­стви­тель­ных спо­соб­но­стей шамана.

Об уди­ви­тель­ных пси­хи­че­ских силах шама­нов было напи­са­но мно­го. Самые непредубеж­ден­ные иссле­до­ва­те­ли при­во­дят мно­го­чис­лен­ные лич­ные наблю­де­ния из этой обла­сти. Вот что рас­ска­зы­ва­ет этно­граф В. Бого­раз — убеж­ден­ный пози­ти­вист — о сво­ей встре­че с шама­ном на одном из ост­ро­вов Аляски.

«Шаман­ство на ост­ро­ве при­шло в упа­док, так как аме­ри­кан­цы смот­рят на него неодоб­ри­тель­но. В сущ­но­сти, остал­ся один шаман, Ассу­на­рак, пото­мок ста­ро­го шаман­ско­го рода, глу­бо­кий ста­рик. После мно­гих отне­ки­ва­ний он пока­зал мне несколь­ко образ­чи­ков сво­е­го искус­ства… Он пред­ло­жил мне набро­сить на его голые пле­чи кон­цы боль­шо­го крас­но­го аме­ри­кан­ско­го оде­я­ла. Руки шама­на были скре­ще­ны на гру­ди, но оде­я­ло каким-то чудом при­льну­ло к его спине.

«Дер­жи креп­че!» — при­ка­зал он, нагнул­ся и пополз из внут­рен­не­го поме­ще­ния. Я креп­ко дер­жал оде­я­ло за два сво­бод­ных кон­ца. Оде­я­ло натя­ну­лось и потя­ну­ло меня за собой. Я упер­ся нога­ми в ниж­нюю попе­ре­чи­ну, скреп­ляв­шую остов шат­ра. И вот, о диво, весь шатер начал вста­вать дыбом. Спра­ва и сле­ва блес­ну­ла луна. Я упор­ство­вал. Весь шатер пере­ко­сил­ся. Гру­да посу­ды, лежав­шая в углу на шку­рах, со зво­ном рас­сы­па­лась. Нако­нец и ушат с таю­щим сне­гом и водой опро­ки­нул­ся и про­лил­ся. Тогда, устра­шен­ный, я выпу­стил кон­цы оде­я­ла. Ста­рик немед­лен­но уполз из шат­ра, как змея, и крик­нул мне отту­да с тор­же­ством: «А что, оде­я­ло-то — мое!…»»

Это гип­но­ти­че­ское воз­дей­ствие осо­бен­но про­яв­ля­ет­ся во вре­мя меди­у­ми­че­ских сеан­сов шама­на, назы­ва­е­мых в Сиби­ри кам­ла­ни­ем. «Мно­гие, — пишет иссле­до­ва­тель С. Тока­рев, — утвер­жда­ли все­рьез, что виде­ли и ощу­ща­ли наяву все, о чем гово­рил шаман». «Шаман, нахо­дясь во вре­мя кам­ла­ния в осо­бом исте­ри­че­ском тран­се, и в самом деле может совер­шать необыч­ные дей­ствия, кото­рые чело­век в нор­маль­ном состо­я­нии про­де­лать не в силах» (А. Анисимов).

Нен­цы (само­еды) неред­ко при­сут­ству­ют при «таин­ствен­ном дей­ствии кудес­ни­ка, напо­ми­на­ю­щем спи­ри­ти­че­ские сеан­сы. Закли­на­тель велит при­сут­ству­ю­щим свя­зать ему руки и ноги, закрыть став­ни и при­зы­ва­ет под­власт­ных духов. В тем­ной юрте слы­шат­ся все­воз­мож­ные голо­са и зву­ки. Когда весь шум окан­чи­ва­ет­ся, отво­ря­ет­ся дверь юрты — и шаман вхо­дит со дво­ра, не свя­зан­ный ни по рукам, ни по ногам» (В. Михай­лов­ский).

* * *

Кро­ме явле­ний теле­па­тии и вну­ше­ния в шаман­ской прак­ти­ке име­ют место и фено­ме­ны теле­ки­не­за. Об одном стран­ном слу­чае подоб­но­го рода сооб­ща­ет аме­ри­кан­ский био­лог Ф. Моуэт, дол­го жив­ший сре­ди выми­ра­ю­ще­го эски­мос­ско­го пле­ме­ни ихалюмтов.

«Как-то осе­нью после полу­дня, — пишет он, — на вто­рой год мое­го пре­бы­ва­ния в стране Бар­ренс, мы с Энди спо­кой­но сиде­ли в хижине у Зали­ва Вет­ров, пили чай и бол­та­ли. Вне­зап­но наша хижи­на силь­но затряс­лась — при­мер­но так же, как тря­сет в зубах кры­су злая соба­ка. Мы вско­чи­ли и выбе­жа­ли за дверь, уве­рен­ные, что про­изо­шло зем­ле­тря­се­ние. Одна­ко на бере­гу реки ниче­го подо­зри­тель­но­го мы не заме­ти­ли. Неболь­шое ста­до оле­ней мир­но отды­ха­ло на про­ти­во­по­лож­ном бере­гу. Сен­тябрь­ский день был тих и наве­вал дре­мо­ту. Сби­тые с тол­ку и несколь­ко обес­по­ко­ен­ные, мы вер­ну­лись к пре­рван­но­му чае­пи­тию. Едва мы усе­лись, как хижи­на сно­ва затряс­лась. Жестя­ные круж­ки упа­ли со сто­ла, заткну­тые за стро­пи­ла рас­пял­ки с шумом поле­те­ли на пол. Встре­во­жен­ные не на шут­ку, мы опять выско­чи­ли из хижи­ны и опять не обна­ру­жи­ли ниче­го, что бы объ­яс­ни­ло неожи­дан­ное сотря­се­ние хижи­ны». Изум­лен­ные путе­ше­ствен­ни­ки побе­жа­ли к палат­кам эски­мо­сов, но те ниче­го не зна­ли и ниче­го не заме­ти­ли. А один из них посо­ве­то­вал схо­дить к шама­ну Каку­ми. «Тут неда­ле­ко за хол­мом живет Каку­ми, — ска­зал он. — Может быть, он зна­ет, что слу­чи­лось. Похо­же, это дело рук дьявола».

«Я напра­вил­ся к жили­щу Каку­ми, — про­дол­жа­ет Моуэт, — и, когда спро­сил его, тот отве­тил сра­зу же, слов­но ожи­дал мое­го при­хо­да и знал, что я при­ду. «Это был Апо­па, — объ­яс­нил он, — озор­ник Апо­па. Он про­ле­тел здесь, и я заме­тил, как задро­жал воз­дух, и понял, что он совсем близко…»»

<…> Мно­го необы­чай­ных фак­тов сооб­ща­ют этно­гра­фы о таин­ствен­ных спо­соб­но­стях тузем­цев. Так, жите­ли ост­ро­ва Фиджи во вре­мя свя­щен­но­го тан­ца без вся­ко­го вре­да ходят по кам­ням, рас­ка­лен­ным добе­ла. У буш­ме­нов пусты­ни Кала­ха­ри извест­но убий­ство при помо­щи одно­го вну­ше­ния. П. Гэсо, рас­ска­зы­вая о сво­ей жиз­ни сре­ди афри­кан­ско­го пле­ме­ни тома, при­во­дит такой слу­чай. Когда он со сво­и­ми това­ри­ща­ми отды­хал в хижине, их пора­зи­ли необыч­ные зву­ки. Их слы­ша­ли все трое. Рядом с ними спал шаман Вуане. «Вдруг цара­па­ю­щие зву­ки воз­об­нов­ля­ют­ся с еще боль­шей настой­чи­во­стью. С прон­зи­тель­ным скри­пом откры­ва­ет­ся дверь. На поро­ге сто­ит Вуане в корот­ком бубу, в корот­ких шта­нах и с непо­кры­той голо­вой. Но ведь он — у моих ног, на сво­ей цинов­ке. Он лежит на боку, повер­нув­шись ко мне спи­ной. Я вижу его бри­тый заты­лок. Меж­ду нами на зем­ле сто­ит лам­па, горя­щая туск­ло, как ноч­ник. Я не смею поше­ве­лить­ся и, зата­ив дыха­ние, смот­рю на Вуане. Он какое-то мгно­ве­ние колеб­лет­ся, накло­ня­ет­ся, про­хо­дит под гама­ка­ми Тони и Вери­ля и мед­лен­но укла­ды­ва­ет­ся в само­го себя. Вся эта сце­на разыг­ры­ва­ет­ся за несколь­ко секунд». Трое фран­цу­зов ока­за­лись оче­вид­ца­ми стран­но­го явле­ния. «Нель­зя най­ти ника­ко­го разум­но­го объ­яс­не­ния этой кол­лек­тив­ной гал­лю­ци­на­ции, — гово­рит далее Гэсо. — Вериль, един­ствен­ный из всех нас раз­би­ра­ю­щий­ся в спи­ри­тиз­ме, ока­зал­ся в это вре­мя един­ствен­ным, кто без­мя­теж­но спал. Он нахо­дит это сверъ­есте­ствен­ное при­клю­че­ние почти баналь­ным». Дей­стви­тель­но, перед нами харак­тер­ный слу­чай фено­ме­на, извест­но­го как «про­из­воль­ный выход в астрал».

<…> Если даже сре­ди евро­пей­цев, в зна­чи­тель­ной сте­пе­ни утра­тив­ших древ­ние спо­соб­но­сти чело­ве­ка, извест­ны мно­го­об­раз­ные пара­пси­хи­че­ские явле­ния, то тем более веро­ят­но встре­тить их у тузем­цев. Имен­но эти спо­соб­но­сти, в свя­зи с верой в духов­ный мир, и состав­ля­ют реаль­ную осно­ву шаманизма.

Эду­ард Тэй­лор с наив­ным высо­ко­ме­ри­ем чело­ве­ка XIX века спра­ши­вал: «Не обла­да­ют ли индий­ский зна­харь, татар­ский некро­мант, шот­ланд­ский духо­ви­дец и бостон­ский меди­ум оди­на­ко­вой верой и зна­ни­ем, кото­рые, может быть, в выс­шей сте­пе­ни истин­ны и важ­ны, но кото­рые тем не менее отбро­ше­ны вели­ким умствен­ным дви­же­ни­ем двух послед­них сто­ле­тий как не име­ю­щие ника­кой цены? Но в таком слу­чае не есть ли то, чем мы обыч­но хва­лим­ся и что назы­ва­ем новым про­све­ще­ни­ем, — не есть ли это на самом деле упа­док зна­ний?» И он уве­рен, что ответ будет отри­ца­тель­ным. Меж­ду тем его убеж­ден­ность в выс­шей и абсо­лют­ной цен­но­сти «ново­го про­све­ще­ния» есть лишь плод его соб­ствен­ной веры в Про­гресс, веры, кото­рая теперь уже не кажет­ся столь незыб­ле­мой. Конеч­но, у «дика­ря» нет паро­вой маши­ны, нет тем более атом­но­го дви­га­те­ля, но явля­ют­ся ли эти дости­же­ния «ново­го про­све­ще­ния» резуль­та­том духов­но­го про­грес­са? Не теря­ет ли чело­век вме­сте с циви­ли­за­ци­ей мно­гие свои древ­ние духов­ные спо­соб­но­сти? Идея регрес­са каза­лась Тэй­ло­ру немыс­ли­мой, но мы теперь хоро­шо зна­ем, что рост мате­ри­аль­ной циви­ли­за­ции вовсе не обя­за­тель­но спо­соб­ству­ет духов­но­му росту и тем более не явля­ет­ся усло­ви­ем для него. Циви­ли­за­ци­яы как бы гово­рит уста­ми Вели­ко­го инкви­зи­то­ра: «Мы дадим вам хлеб и возь­мем вашу свободу».

Разу­ме­ет­ся, сам по себе рост мате­ри­аль­ной циви­ли­за­ции не есть зло. Он ста­но­вит­ся злом, когда вытес­ня­ет духов­ные цен­но­сти. А этот соблазн чело­век почти нико­гда не в силах пре­одо­леть. Одним сло­вом, я здесь не защи­щаю пер­во­быт­но­го обра­за жиз­ни, а толь­ко хочу ска­зать, что нали­чие ракет и холо­диль­ни­ков не дает пра­ва «циви­ли­зо­ван­но­му» чело­ве­ку счи­тать себя духов­но выше всех тех, кто был лишен этих благ тех­ни­че­ско­го века.

* * *

То, что дои­сто­ри­че­ские меди­у­мы и шама­ны ока­зы­ва­лись носи­те­ля­ми необы­чай­ных даро­ва­ний и сил, созда­ва­ло им проч­ный авто­ри­тет в наро­де. Ведь не нуж­но забы­вать, что шама­низм неред­ко слу­жил житей­ским целям. Если бы эвен­кам или индей­цам слиш­ком часто при­хо­ди­лось разо­ча­ро­вы­вать­ся в реаль­ном могу­ще­стве и духов­ной силе шама­нов, то шаман­ство дав­но бы исчез­ло. Меж­ду тем еще в XIX и XX веках оно было настоль­ко жиз­не­спо­соб­но, что ока­зы­ва­ло энер­гич­ное сопро­тив­ле­ние напо­ру буд­диз­ма, хри­сти­ан­ства и коммунизма.

Сле­ду­ет заме­тить, что неуда­ча для шама­нов — насто­я­щая тра­ге­дия. Она не толь­ко роня­ет авто­ри­тет, но при­во­дит часто к его пол­но­му паде­нию или даже изгна­нию. Он счи­та­ет­ся ответ­ствен­ным за неуда­чу, и его обви­ня­ют в злонамеренности.

Осо­бен­но это отно­сит­ся к тем шама­нам, кото­рые берут­ся лечить людей. Дале­ко не все шама­ны зани­ма­ют­ся этим, хотя неред­ко один чело­век сов­ме­ща­ет в сво­ем лице и про­ри­ца­те­ля, и меди­у­ма, и вра­ча-зна­ха­ря. Не нуж­но, впро­чем, думать, что шаман­ское «лече­ние» — чистое суе­ве­рие. Очень часто оно дает уди­ви­тель­ные резуль­та­ты. <…> Эта про­це­ду­ра опи­сы­ва­ет­ся во мно­гих иссле­до­ва­ни­ях и име­ет общие чер­ты у всех наро­дов. Она сво­дит­ся к тому, что закли­на­тель поет гим­ны и дела­ет вид, что выса­сы­ва­ет болезнь. И здесь про­яв­ля­ет­ся могу­ще­ствен­ная сила вну­ше­ния. Впро­чем, неред­ко шама­ны отка­зы­ва­ют­ся лечить физи­че­ские неду­ги. Так, в Яку­тии спе­ци­аль­ны­ми «шаман­ски­ми болез­ня­ми» счи­та­ют нерв­ные. Имен­но их в первую оче­редь берут­ся изле­чи­вать заклинатели.

В анти­ре­ли­ги­оз­ной лите­ра­ту­ре очень часто при­хо­дит­ся стал­ки­вать­ся с утвер­жде­ни­ем, что шама­ны «гра­би­ли и разо­ря­ли народ», что они бес­со­вест­но экс­плу­а­ти­ро­ва­ли неве­же­ствен­ных людей и оби­ра­ли их как толь­ко мож­но. А меж­ду тем в шаман­ской древ­ней при­ся­ге есть такие сло­ва: «Если позо­вут тебя вме­сте бога­тый и бед­ный, то иди спер­ва к бед­но­му и не тре­буй мно­го за тру­ды». Такой бла­го­род­ный прин­цип сде­лал бы честь любо­му совре­мен­но­му меди­ку. Напом­ним, что шама­ны, при­ме­няя свои спо­со­бы лече­ния, нико­гда не отри­ца­ли зна­че­ния евро­пей­ских лекарств.

* * *

Как чело­век ста­но­вит­ся шама­ном? Им может стать не каж­дый. У север­ных наро­дов суще­ству­ет пове­рье, что тоте­ми­че­ские духи-пред­ки изби­ра­ют себе в каче­стве меди­у­мов либо потом­ков шама­нов, либо осо­бо полю­бив­ших­ся им людей. Таким обра­зом, реше­ние стать шама­ном исхо­дит в первую оче­редь не от чело­ве­ка. Сами духи при­зы­ва­ют его на слу­же­ние. К. Расмус­сен так рас­ска­зы­ва­ет о мисти­че­ском при­зва­нии его дру­га шама­на Игьюгарьюка:

«В моло­до­сти Игью­га­рью­ка часто посе­ща­ли сно­ви­де­ния. Стран­ные суще­ства гово­ри­ли с ним во сне, и, когда он про­буж­дал­ся, сно­ви­де­ния сто­я­ли перед ним, как живые». Тогда соро­ди­чи поня­ли, что он ода­рен осо­бой вос­при­им­чи­во­стью к воз­дей­стви­ям нездеш­них сил, и было реше­но, что он при­зван стать шама­ном. Буду­щий закли­на­тель все­ми сила­ми про­ти­вил­ся сво­е­му мисти­че­ско­му дару, тщет­но пыта­ясь осво­бо­дить­ся от него. У боль­шин­ства меди­у­мов-шама­нов подоб­ное сопро­тив­ле­ние при­во­дит к ужас­ным гал­лю­ци­на­ци­ям, при­пад­кам, и тягост­ное состо­я­ние длит­ся до тех пор, пока избран­ный не изъ­явит согла­сия на обще­ние с духа­ми. В про­тив­ном слу­чае дело кон­ча­ет­ся тяж­ким забо­ле­ва­ни­ем. «Я бы умер, если бы не сде­лал­ся шама­ном», — гово­рил один гиляк. А якут­ский шаман, кото­рый под вли­я­ни­ем мис­си­о­не­ра пере­стал вызы­вать духов, жало­вал­ся рус­ско­му иссле­до­ва­те­лю Ани­си­мо­ву: «Это нам даром не про­хо­дит; наши гос­по­да (духи) сер­дят­ся вся­кий раз на нас, и пло­хо нам впо­след­ствии доста­ет­ся, мы не можем оста­вить это­го, не можем не шаманить».

Гото­вясь к сво­е­му слу­же­нию, буду­щий шаман уда­ля­ет­ся дале­ко от стой­би­ща. Его остав­ля­ют надол­го в пеще­ре или в шала­ше одно­го без пищи и питья. В эти дни он дол­жен сосре­до­то­чить­ся на мыс­ли о Вели­ком Духе и сво­ем духе-покро­ви­те­ле. «Истин­ную муд­рость, — гово­рит шаман Игью­га­рьюк, — мож­но при­об­ре­сти лишь вда­ли от людей в вели­ком уеди­не­нии, и пости­га­ет­ся она лишь путем стра­да­ний. Толь­ко нуж­да и стра­да­ния могут открыть уму чело­ве­ка то, что скры­то от дру­гих». Через несколь­ко дней посвя­щен­но­му дают немно­го пищи, а потом испы­та­ние сно­ва продолжается.

«Игью­га­рьюк рас­ска­зы­вал: за эти трид­цать дней он натер­пел­ся тако­го холо­да и голо­да, так исто­мил­ся, что вре­ме­на­ми «уми­рал нена­дол­го». Но он все вре­мя думал о Вели­ком Духе, ста­ра­ясь гнать от себя мыс­ли о людях и повсе­днев­ных собы­ти­ях. И лишь под конец явил­ся к нему дух-пособ­ник в обра­зе жен­щи­ны. Яви­лась она, когда он спал, и ему чуди­лось, что она носит­ся над ним… Затем пост повторился».

Совер­шен­но так же про­ис­хо­дит посвя­ще­ние в шама­ны и у дру­гих наро­дов. У австра­лий­цев, напри­мер, «ирун­шта­ри­ния», дух-покро­ви­тель, явля­ясь избран­ни­ку, выни­ма­ет внут­рен­ние орга­ны у посвя­ща­е­мо­го и заме­ня­ет дру­ги­ми. Чело­век чув­ству­ет пол­ное пере­рож­де­ние все­го сво­е­го тела и духа. Неволь­но вспо­ми­на­ет­ся биб­лей­ский про­рок, вос­пе­тый Пуш­ки­ным, кото­рый пере­жил такое же пере­во­пло­ще­ние. Здесь речь идет не о мета­фо­ре, а о под­лин­ном потря­се­нии, кото­рое испы­ты­ва­ет все суще­ство чело­ве­ка. Таким обра­зом, при­ме­няя опре­де­лен­ные искус­ствен­ные при­е­мы, шаман дости­га­ет того, что к нему воз­вра­ща­ет­ся кру­пи­ца древ­не­го ясно­ви­де­ния. Но это ясно­ви­де­ние не про­ни­ка­ет даль­ше низ­ше­го мира сти­хий­ных духов.

* * *

Шама­ны все­го мира, от Огнен­ной Зем­ли до Грен­лан­дии и от Чукот­ки до Австра­лии, свя­зы­ва­ют свое слу­же­ние духов­но­му миру с осо­бы­ми обря­да­ми. В момент при­зы­ва­ния неви­ди­мых сил закли­на­тель дол­жен отре­шить­ся от сво­ей повсе­днев­ной жиз­ни, иметь опре­де­лен­ную сим­во­ли­че­скую одеж­ду, голов­ные укра­ше­ния, жезл или бубен. Послед­ний игра­ет более важ­ную роль, чем дума­ют неко­то­рые иссле­до­ва­те­ли. Не слу­чай­но во мно­гих стра­нах его счи­та­ют обя­за­тель­ным атри­бу­том шама­на. Изго­тов­ле­ние его свя­за­но с осо­бым риту­а­лом, части его име­ют сим­во­ли­че­ское зна­че­ние. Севе­ро­аме­ри­кан­ские индей­цы на буб­нах рису­ют крас­ной крас­кой тоте­ми­че­ских пред­ков-живот­ных; эвен­ки дела­ют изоб­ра­же­ния духов. Бубен — это не про­сто музы­каль­ный инстру­мент. Он выпол­ня­ет роль свое­об­раз­но­го меди­у­ми­че­ско­го ору­дия, при­вле­ка­ю­ще­го духов.

Вызы­ва­ние духов, кам­ла­ние, про­ис­хо­дит чаще все­го в осо­бых, спе­ци­аль­но для это­го обо­ру­до­ван­ных поме­ще­ни­ях. Но ино­гда оно совер­ша­ет­ся на откры­том воз­ду­хе. Во вре­мя кам­ла­ния шаман при­бе­га­ет к музы­ке как к сред­ству, кото­рое застав­ля­ет серд­це чело­ве­ка тре­пе­тать и бить­ся в уни­сон с незри­мы­ми сти­хий­ны­ми сила­ми. Эта музы­ка неред­ко про­из­во­дит огром­ное впе­чат­ле­ние даже на евро­пей­ца. Так, по сви­де­тель­ству Гэсо, зву­ки свя­щен­ной мело­дии пле­ме­ни тома, кото­рую не долж­ны слы­шать непо­свя­щен­ные, — это «какие-то вздо­хи допо­топ­ных чудо­вищ, нече­ло­ве­че­ская музы­ка пер­вых веков суще­ство­ва­ния зем­ли, рож­да­ю­щая в душе невы­ра­зи­мую тоску».

В пении сибир­ских шама­нов порой зву­чат сло­ва не извест­но­го нико­му язы­ка, кото­рый непо­ня­тен и само­му шама­ну. Ино­гда гимн пре­вра­ща­ет­ся в при­зы­ва­ние и заклятие.

<…> Музы­ка кам­ла­ния, рас­ска­зы­ва­ет В. Серо­шев­ский, оче­ви­дец, «вна­ча­ле неж­ная, неуло­ви­мая и про­из­воль­ная, как шум при­бли­жа­ю­щей­ся бури, все рас­тет и креп­нет; по ней зиг­за­га­ми, точ­но мол­нии, про­бе­га­ют дикие окри­ки: кар­ка­ют воро­ны, сме­ют­ся гага­ры, жалу­ют­ся чай­ки, посви­сты­ва­ют кули­ки, соко­лы да орлы. Все те, кто лета­ет высо­ко над зем­лей, бли­же к небу, види­мо, обес­по­ко­е­ны ожи­да­е­мым появ­ле­ни­ем, напол­няя юрту сво­им жалоб­ным кри­ком. Музы­ка рас­тет и дости­га­ет апо­гея, уда­ры по бара­ба­ну, частые, силь­ные, сли­ва­ют­ся в один непре­рыв­ный, все воз­рас­та­ю­щий гул: коло­коль­чи­ки, погре­муш­ки, бубен­чи­ки гре­мят и зве­нят не уста­вая; это уже не буря, а целый водо­пад зву­ков, гото­вый пото­пить созна­ние присутствующих».

Кам­ла­ние часто сопро­вож­да­ет­ся тан­цем, кото­рый закан­чи­ва­ет­ся тем, что шаман при­хо­дит в состо­я­ние транса.

<…> Ката­леп­ти­че­ское состо­я­ние, кото­рое охва­ты­ва­ет шама­на, он сам тол­ку­ет мисти­че­ски. Он утвер­жда­ет, что во вре­мя тран­са он под­ни­ма­ет­ся или опус­ка­ет­ся в запре­дель­ные сфе­ры и бесе­ду­ет с духа­ми. Он воз­вра­ща­ет­ся отту­да, окру­жен­ный сон­мом зага­доч­ных существ, кото­рые напол­ня­ют его жили­ще. При­хо­дя в себя, закли­на­тель поет древ­ние пес­ни, в кото­рых выра­жа­ет­ся радость сли­я­ния с сила­ми бытия, с миром духов. Это чув­ство пере­да­ет­ся всем при­сут­ству­ю­щим. «Когда она пела, — гово­ри­ли об одной эски­мос­ской шаман­ке, — то себя не пом­ни­ла от радо­сти, и все в жилье тоже, так как их души осво­бож­да­лись от все­го, что их дави­ло. Они под­ни­ма­ли руки и отбра­сы­ва­ли прочь вся­кую зло­бу и ложь» (К. Расмус­сен). Но дале­ко не все­гда воз­вра­ще­ние было столь мирным.

«Про­буж­де­ние шама­на от тран­са, — гово­рит Ф. Моуэт, — про­ис­хо­дит иной раз чрез­вы­чай­но бур­но. Он вска­ки­ва­ет на ноги, одер­жи­мый совер­шен­но необъ­яс­ни­мой физи­че­ской силой. В этот момент пол­дю­жи­ны чело­век не мог­ли удер­жать его; он может про­рвать­ся сквозь стен­ку палат­ки и исчез­нуть в тем­но­те, а затем вер­нуть­ся окро­вав­лен­ным и в послед­ней сте­пе­ни измож­ден­ным. Шама­ну, выхо­дя­ще­му из тран­са, слу­ча­ет­ся нане­сти себе телес­ное повре­жде­ние, кото­рое было бы роко­вым для обык­но­вен­но­го чело­ве­ка. Одна­ко у шама­на такие раны все­гда заживают».

Транс фиджий­ско­го шама­на сопро­вож­да­ет­ся сто­на­ми, взду­ти­ем вен. «Про­ри­ца­тель с вра­ща­ю­щи­ми­ся выпу­чен­ны­ми гла­за­ми, блед­ным лицом, с поси­не­лы­ми губа­ми, обли­ва­ясь потом, с видом совер­шен­но беше­но­го чело­ве­ка выска­зы­ва­ет совер­шен­но неесте­ствен­ным голо­сом волю боже­ства» (Э. Тэйлор).

Эта одер­жи­мость часто сопро­вож­да­ет­ся нерв­ны­ми при­пад­ка­ми или неко­то­ры­ми вида­ми исте­рии, но от это­го дале­ко до выво­да, что вся­кий транс дои­сто­ри­че­ских мисти­ков — толь­ко пато­ло­гия. Не явля­ют­ся ли неред­ко болез­нен­ные про­цес­сы в душе сти­му­лом для про­яв­ле­ния неко­то­рых выс­ших спо­соб­но­стей чело­ве­ка? Сле­ду­ет с боль­шой осто­рож­но­стью судить о шама­низ­ме, ибо в нем, как и в дру­гих род­ствен­ных явле­ни­ях, пато­ло­гия неред­ко сосед­ству­ет с гени­аль­но­стью и под­лин­ным созер­ца­ни­ем незримого.

Шама­низ­му изна­ча­ла была при­су­ща двой­ствен­ность. С одной сто­ро­ны, «дои­сто­ри­че­ские мисти­ки» были пред­те­ча­ми носи­те­лей сво­бод­но­го рели­ги­оз­но­го вдох­но­ве­ния исто­ри­че­ских вре­мен. Все про­ро­ки, хариз­ма­ти­ки, все духов­но-твор­че­ские зачи­на­те­ли ново­го пси­хо­ло­ги­че­ски, субъ­ек­тив­но при­над­ле­жа­ли тому пото­ку рели­ги­оз­ной жиз­ни, кото­рый начи­на­ет­ся с экс­та­ти­ков камен­но­го века. То, что века­ми вос­пи­ты­ва­лось в мисти­ке Индии, что нашло завер­ше­ние в орфиз­ме и нео­пла­то­низ­ме, име­ет корень в этой выс­шей оду­хо­тво­рен­ной сто­роне шама­низ­ма. Семи­ти­че­ское про­ро­че­ство, быв­шее есте­ствен­ной поч­вой, на кото­рой вырос биб­лей­ский про­фе­тизм, так­же коре­нит­ся в нем.

Шама­низм сопро­тив­лял­ся уга­са­нию духов­ных сил в чело­ве­ке, тре­ни­ро­вал его «внут­рен­нее зре­ние», совер­шен­ство­вал мето­ды экс­та­за и созер­ца­ния. Таин­ствен­ный неви­ди­мый мир откры­вал­ся в нем не толь­ко через «пре­да­ние» и миф, но был «дан в непо­сред­ствен­ном опы­те» (Л. Леви-Брюль).

С шама­на­ми в мир всту­па­ют пер­вые рели­ги­оз­ные вожди. «Роль инди­ви­ду­аль­ных качеств, — отме­ча­ет извест­ный этно­граф В. Хару­зи­на, — чрез­вы­чай­но силь­на в шаман­стве». А сле­до­ва­тель­но, здесь мы име­ем дело с началь­ной ста­ди­ей лич­но­го рели­ги­оз­но­го чув­ства и при­зва­ния. Духо­вид­цы были живы­ми сви­де­те­ля­ми иной реаль­но­сти, кото­рая обыч­но недо­ступ­на чело­ве­ку. Путе­ше­ствен­ник В. Михай­лов­ский так опи­сы­ва­ет эвен­кий­ско­го шама­на из Туру­хан­ско­го края: «Он имел, при вос­при­им­чи­во­сти и впе­чат­ли­тель­но­сти сво­ей нату­ры, пыл­кое вооб­ра­же­ние, веру в духов и таин­ствен­ное с ними обще­ние; миро­со­зер­ца­ние его было исклю­чи­тель­ное… Блед­ный, истом­лен­ный, с ост­рым про­ни­ца­тель­ным взгля­дом, чело­век этот про­из­во­дил стран­ное впечатление».

К. Расмус­сен не напрас­но назы­вал шама­нов «иска­те­ля­ми прав­ды». Они были носи­те­ля­ми наи­бо­лее завет­ных веро­ва­ний и духов­ных цен­но­стей сво­е­го наро­да. Они неред­ко были и его настав­ни­ка­ми в доб­ре. А. Эль­кин сви­де­тель­ству­ет, что после «посвя­ще­ния» зна­ха­ри-ясно­вид­цы «оста­ют­ся под глу­бо­ким впе­чат­ле­ни­ем сво­их духов­ных пре­иму­ществ» и это укреп­ля­ет в них чув­ство нрав­ствен­ной ответ­ствен­но­сти. «В Восточ­ной Австра­лии, — гово­рит уче­ный, — зна­ха­ря назы­ва­ют кура­джи, что озна­ча­ет муд­рец. Сре­ди зна­ха­рей могут попасть­ся и шар­ла­та­ны, как это отме­ча­ли пер­вые иссле­до­ва­те­ли, но то же самое мож­но ска­зать о любой про­фес­сии. Одна­ко тот, кто про­шел через обря­до­вые и духов­ные испы­та­ния, пере­жив смерть и «воз­вра­ще­ние к жиз­ни», дол­жен руко­вод­ство­вать­ся в сво­ем пове­де­нии высо­ки­ми иде­а­ла­ми». Эта эти­ка про­ри­ца­те­лей тес­но свя­за­на и с их ролью цели­те­лей. Иссле­до­ва­тель зага­доч­но­го пле­ме­ни айну (Даль­ний Восток) писал: «Посто­ян­ное стрем­ле­ние облег­чить стра­да­ния сво­их ближ­них раз­ви­ва­ет в айн­ских шама­нах более высо­кий строй мыс­лей и аль­тру­и­сти­че­ские чув­ства. Раз­го­вор с шама­ном все­гда пред­став­ля­ет инте­рес, так как он обла­да­ет живой фан­та­зи­ей, кото­рая часто уно­сит его за пре­де­лы повсе­днев­ной жиз­ни. Он часто доступ­нее… чув­ству состра­да­ния к чужим горестям».

Кри­сто­фер Дау­сон осо­бен­но под­чер­ки­ва­ет боль­шую рели­ги­оз­но-соци­аль­ную роль шаман­ства в исто­рии. Ува­же­ние, кото­рым окру­жен про­ви­дец, по его мне­нию, есть пер­вое про­яв­ле­ние побе­ды духа над силой. Он под­чер­ки­ва­ет, что инсти­тут шаман­ства откры­вал пути для духов­но ода­рен­ных лич­но­стей. «В Север­ной Аме­ри­ке, — гово­рит Дау­сон, — шаман часть и про­рок, воз­глав­ля­ю­щий свой народ во вре­мя соци­аль­ных кри­зи­сов… Все вели­кие пле­мен­ные дви­же­ния в Север­ной Аме­ри­ке мож­но выве­сти из уче­ния неких про­ро­ков, кото­рые при­тя­за­ли на сво­е­го рода мес­си­ан­ское откро­ве­ние. Тако­ва была про­по­ведь Текум­се и его бра­та «Про­ро­ка» — людей бла­го­род­но­го харак­те­ра и воз­вы­шен­но­го обра­за мыслей».

Одна­ко в шама­низ­ме есть и дру­гая струя, кото­рая в пер­во­быт­ных куль­ту­рах про­яв­ля­лась очеь силь­но. Она обна­ру­жи­ва­ет раз­лом и раз­дво­е­ние в мисти­че­ском созна­нии. Не слу­чай­но шама­низм назы­ва­ли «чер­ной верой». То, что мы зна­ем о шама­нах раз­лич­ных стран и о харак­те­ре их откро­ве­ний, поз­во­ля­ет сде­лать вывод, что их «сверхъ­есте­ствен­ный опыт» (если оста­вить в сто­роне обман и пато­ло­гию) был, оче­вид­но, чаще все­го опы­том оккульт­ным. Тем­ные демо­ни­че­ские силы овал­де­ва­ли чело­ве­ком и через него ока­зы­ва­ли пагуб­ное вли­я­ние на рели­гию и куль­ту­ру. В шама­низ­ме очень рас­про­стра­не­ны явле­ния, кото­рые были извест­ны в евро­пей­ском тем­ном оккуль­тиз­ме. Неред­ко шаман­ский культ выли­вал­ся пря­мо в пре­кло­не­ние перед злы­ми сила­ми и демо­на­ми. Это­му не при­хо­дит­ся удив­лять­ся. Люди боя­лись злых духов и ста­ра­лись завлечь их на свою сто­ро­ну. Зло обла­да­ло даже свое­об­раз­ным оча­ро­ва­ни­ем, что было при­чи­ной мно­гих страш­ных стра­ниц рели­ги­оз­ной исто­рии древ­но­сти. Кро­ва­вые риту­аль­ные оргии в дебрях Афри­ки, чело­ве­че­ские жерт­во­при­но­ше­ния в Мек­си­ке, риту­аль­ный кан­ни­ба­лизм — все это труд­но при­знать резуль­та­том врож­ден­ной жесто­ко­сти. Эти чудо­вищ­ные извра­ще­ния коре­ни­лись в глу­би­нах мисти­че­ско­го зла, кото­рое вста­ет на пути чело­ве­че­ских иска­ний как соблазн и испы­та­ние. Кан­ни­ба­лизм, по сло­вам Г. Честер­то­на, «не пер­во­быт­ный и даже не звер­ский, т.е. зве­ри­ный обы­чай. Кан­ни­ба­лизм искус­стве­нен и даже изыс­кан, как истин­ное «искус­ство для искус­ства». Люди едят людей совсем не пото­му, что не видят здесь ниче­го пло­хо­го. Они пре­крас­но зна­ют, что это ужас­но, и поэто­му едят».

<…> На демо­ни­че­ские чер­ты пер­во­быт­ных шаман­ских куль­тов ука­зы­ва­ет одно любо­пыт­ное якут­ское ска­за­ние, соглас­но кото­ро­му пер­вый Вели­кий Шаман был про­тив­ни­ком Бога. Через весь шаман­ский мисти­цизм настой­чи­во про­хо­дит мысль о том, что духов­ный мир нуж­но под­чи­нить чело­ве­ку, заста­вить его слу­жить себе. Эски­мос­ские шама­ны, напри­мер, в дни сво­ей под­го­тов­ки ждут духа-покро­ви­те­ля, что­бы всту­пить с ним в схват­ку и поко­рить его. Кам­ла­ние часть есть при­каз духам явить­ся на зов пове­ли­те­ля. Здесь про­ис­хо­дит извра­ще­ние рели­ги­оз­но­го инстинк­та, чело­век вновь и вновь стре­мит­ся утвер­дить свою власть и волю над Выс­шим. Для это­го он ищет и, как ему кажет­ся, нахо­дит вер­ные спо­со­бы и пути. Так зарож­да­ет­ся магия, о кото­рой речь будет в сле­ду­ю­щей главе.

Итак, шама­низм — не про­стое суе­ве­рие, а одна из древ­них попы­ток чело­ве­ка про­рвать­ся к поте­рян­но­му Эде­му. Но чаще все­го эти попыт­ки при­во­ди­ли его на скольз­кий путь оккуль­тиз­ма, и, стре­мясь овла­деть миром низ­ших духов, он сам ока­зы­вал­ся в их власти.

Магическое миросозерцание

Из кни­ги «Магизм и Единобожие»

Весь мир под­вла­стен богам, боги под­власт­ны закли­на­ни­ям, закли­на­ния — брах­ма­нам. Наши боги — брахманы.

Индий­ская поговорка

<…> Когда мы гово­рим сло­во «магия», оно неволь­но ассо­ци­и­ру­ет­ся у нас с чем-то таин­ствен­ным, мисти­че­ским. Кажет­ся, что магия непре­мен­но при­над­ле­жит сфе­ре «сверхъ­есте­ствен­но­го». Но так про­ис­хо­дит пото­му, что мы свя­зы­ва­ем магию с пред­став­ле­ни­я­ми, силь­но отли­ча­ю­щи­ми­ся от воз­зре­ний пер­во­быт­но­го чело­ве­ка. Как мы виде­ли, для него рез­кой гра­ни­цы меж­ду сверхъ­есте­ствен­ным и есте­ствен­ным не суще­ство­ва­ло. Мир был един, и силы види­мые пере­пле­та­лись в нем нераз­рыв­но в невидимыми.

Пожа­луй, дика­ри были кое в чем муд­рее нас. В самом деле, мно­гие из нас до сих пор счи­та­ют, что если утром взо­шло солн­це — это есте­ствен­но, а если ока­зы­ва­ет­ся, что воз­мож­но уста­но­вить кон­такт с созна­ни­ем умер­ше­го чело­ве­ка, — это уже нечто сверхъ­есте­ствен­ное. Меж­ду тем в пол­ном смыс­ле сло­ва сверхъ­есте­ствен­ным в мире ниче­го назвать нель­зя. Одно­му пла­ну бытия свой­ствен­ны одни зако­ны, дру­го­му — дру­гие. Физи­ки пока­за­ли нам, что мик­ро­мир силь­но отли­ча­ет­ся от мак­ро­ми­ра и мега­ми­ра. Лег­ко пред­по­ло­жить, что и дру­гие изме­ре­ния Все­лен­ной, транс­фи­зи­че­ские и духов­ные, будут иметь свои осо­бые чер­ты. Когда столк­но­ве­ние этих пла­нов ста­но­вит­ся явным, про­ис­хо­дит то, что назы­ва­ют чудом. Но оно не сверхъ­есте­ствен­но в под­лин­ном смыс­ле сло­ва. Сверхъ­есте­ствен­но лишь то Выс­шее Нача­ло, кото­рое дей­стви­тель­но сто­ит над есте­ством, над тво­ре­ни­ем. Не слу­чай­но поэто­му Авгу­стин писал, что чуде­са про­ти­во­ре­чат не при­ро­де, а извест­ной нам природе.

Впро­чем, не об этом сей­час речь. Нас инте­ре­су­ют в древ­ней магии не столь­ко соот­но­ше­ние пла­нов бытия и зако­нов мира, сколь­ко субъ­ек­тив­ные, внут­рен­ние моти­вы, кото­рые руко­во­ди­ли дои­сто­ри­че­ским магом.

По опре­де­ле­нию В. Зыб­ков­ца, «маги­ей назы­ва­ют раз­лич­ные дей­ствия, цель кото­рых — повли­ять вооб­ра­жа­е­мым сверхъ­есте­ствен­ным путем на окру­жа­ю­щий мир». В этом опре­де­ле­нии вер­но одно: магия дей­стви­тель­но име­ет целью повли­ять на окру­жа­ю­щий мир. Но отнюдь не все­гда реша­ю­щую роль игра­ют в ней «сверхъ­есте­ствен­ные» спо­со­бы. С того само­го момен­та, как чело­ве­ка оза­рил свет созна­ния, он уло­вил нали­чие в мире при­чин­ных свя­зей. И это же осмыс­ле­ние при­род­ной кау­заль­но­сти он при­ме­нил в магии.

«Ана­ли­зи­руя прин­ци­пы мыш­ле­ния, лежа­щие в осно­ве магии, — гово­рит Д. Фрэ­зер, — мы обна­ру­жи­ва­ем, что они сво­дят­ся к двум: пер­вый прин­цип гла­сит, что сход­ное про­ис­хо­дит от сход­но­го, что след­ствие подоб­но сво­ей при­чине; соглас­но вто­ро­му прин­ци­пу, пред­ме­ты, кото­рые одна­жды нахо­ди­лись в дли­тель­ном кон­так­те или обще­нии меж­ду собой, про­дол­жа­ют дей­ство­вать друг на дру­га тогда, когда это обще­ние прекратилось».

Мы долж­ны отме­тить, что эти прин­ци­пы не носи­ли како­го-то мисти­че­ско­го харак­те­ра, а отно­си­лись, по мне­нию дика­рей, к обыч­ной при­род­ной сфе­ре, хотя в то же вре­мя они виде­ли ее про­ни­зан­ной сверх­при­род­ны­ми существами.

Глав­ной зада­чей магии было исполь­зо­вать откры­тые чело­ве­ком зако­но­мер­но­сти для сво­их повсе­днев­ных нужд и целей.

* * *

Жизнь пер­во­быт­но­го чело­ве­ка нераз­рыв­но свя­за­на с охо­той. Поэто­му преж­де все­го маги­че­ские опе­ра­ции отно­си­лись к ней. Так назы­ва­е­мая «про­мыс­ло­вая магия» сохра­ни­лась и у совре­мен­ных отста­лых наро­дов. Папуа­сы Новой Гви­неи при охо­те на мор­ско­го зве­ря поме­ща­ют в острие гар­пу­на малень­кое жаля­щее насе­ко­мое для того, что­бы его свой­ства при­да­ли остро­ту гар­пу­ну. Колум­бий­ские индей­цы в те дни, когда дол­го нет рыбы, изго­тов­ля­ют чуче­ло рыбы и бро­са­ют в реку. Счи­та­ет­ся, что это дей­ствие долж­но при­ве­сти кося­ки к их берегам.

Широ­ко изве­стен риту­ал севе­ро­аме­ри­кан­ских индей­цев, обыч­но пред­ше­ство­вав­ший охо­те на бизо­нов. Этот риту­ал состо­ит в пляс­ке, кото­рую испол­ня­ют охот­ни­ки, воору­жен­ные копья­ми и лука­ми и оде­тые в шку­ру бизо­на. Пляс­ка-пан­то­ми­ма изоб­ра­жа­ет охо­ту. Когда один из тан­цу­ю­щих уста­ет, он дела­ет знак, и в него пус­ка­ют при­туп­лен­ную стре­лу. Индей­цы убеж­де­ны, что эта цере­мо­ния долж­на при­влечь бизо­на и охо­та будет удачной.

Совер­шен­но оче­вид­но, что эти пред­став­ле­ния игра­ли боль­шую роль и в жиз­ни пещер­ных жителей. <…>

В Сред­ней Азии в уще­лье Зара­ут-Сай до сих пор еще мож­но видеть дои­сто­ри­че­ские рисун­ки, напо­ми­на­ю­щие индей­ский «бизо­ний танец». Там вид­ны фигу­ры людей, оде­тых в длин­ные пла­щи; они тан­цу­ют вокруг быка, на кото­ро­го направ­ле­ны стре­лы. Оче­вид­но, эти рисун­ки име­ли маги­че­ское зна­че­ние и долж­ны были помо­гать охотникам.

То, что эти маги­че­ские при­е­мы были тес­но свя­за­ны с обык­но­вен­ной охот­ни­чьей прак­ти­кой, дока­зы­ва­ет их сход­ство с неко­то­ры­ми хит­ро­стя­ми и при­е­ма­ми пер­во­быт­ных зве­ро­ло­вов. В част­но­сти, мас­ки­ров­ка исполь­зо­ва­лась индей­ца­ми для того, что­бы бли­же под­красть­ся к живот­ным. То же самое про­де­лы­ва­ли афри­кан­цы при охо­те на стра­у­сов. Заме­чая, что эта мас­ки­ров­ка дает хоро­шие резуль­та­ты, люди ста­ли счи­тать, что и сама по себе она может при­не­сти охот­ни­чий успех.

* * *

С пере­хо­дом к зем­ле­де­лию чело­век стал искать эффек­тив­ных спо­со­бов уве­ли­чить уро­жай или предот­вра­тить падеж ско­та. Напри­мер, у мела­не­зий­цев до сих пор сохра­ни­лось обык­но­ве­ние зары­вать при посад­ке ямса осо­бые кам­ни, по фор­ме напо­ми­на­ю­щие клуб­ни ямса. Пола­га­ют, что это дей­ствие спо­соб­ству­ет росту ямса. У австра­лий­цев извест­на цере­мо­ния «инти­хи­ума», кото­рая долж­на в нача­ле сезо­на дождей содей­ство­вать раз­мно­же­нию свя­щен­ных рас­те­ний и живот­ных. Суще­ство­ва­ли заго­во­ры и закля­тья, кото­рые яко­бы слу­жи­ли для уни­что­же­ния вре­ди­те­лей. Мно­го­чис­лен­ные обря­ды ско­то­во­дов всех стран так­же носят ярко выра­жен­ный маги­че­ский характер.

Широ­ко рас­про­стра­не­но пред­став­ле­ние о том, что чело­век при помо­щи извест­ных дей­ствий может повли­ять на атмо­сфе­ру. Так, зна­харь из Цен­траль­ной Афри­ки пред­по­ла­га­ет, что, выли­вая осо­бым обра­зом на зем­лю кув­шин воды, он может вызвать дождь, а австра­лий­цы дума­ют достичь тех же резуль­та­тов, созда­вая при помо­щи перьев шум, подоб­ный шуму дождя; точ­но так же индей­цы ожи­да­ют дождя от сде­лан­но­го ими маке­та тучи. Извест­ны «сред­ства» для вызы­ва­ния засу­хи и для пре­кра­ще­ния сол­неч­но­го затмения.

У индей­цев нава­хо перед зим­ним солн­це­во­ро­том совер­ша­ют осо­бый маги­че­ский обряд. «Люди верят, что солн­це уста­ло, и пыта­ют­ся ожи­вить его силы, зажи­гая маги­че­ские кост­ры. Такие цере­мо­нии пора­жа­ют сво­ей вну­ши­тель­ной красотой…

Участ­ни­ки цере­мо­нии появ­ля­ют­ся при этом празд­нич­но рас­кра­шен­ны­ми в белый цвет в честь солн­ца, с нис­па­да­ю­щи­ми до плеч рас­пу­щен­ны­ми воло­са­ми. Этих акте­ров назы­ва­ют «стран­ству­ю­щи­ми солн­ца­ми». В руках они дер­жат изу­кра­шен­ные перья­ми тан­це­валь­ные палоч­ки, тан­цу­ют они сомкну­той вере­ни­цей вокруг огня и ста­ра­ют­ся под­прыг­нуть к огню как мож­но бли­же… При этом они под­ра­жа­ют дви­же­нию солн­ца, дви­га­ясь с восто­ка на запад и обрат­но» (Ю. Липпс).

* * *

Но не толь­ко живот­ные, рас­те­ния и при­ро­да вооб­ще явля­ют­ся объ­ек­том маги­че­ских опе­ра­ций. Очень часто они направ­ле­ны на чело­ве­ка. Суще­ству­ют бес­чис­лен­ные виды «при­во­рот­ных зелий» и аму­ле­тов, кото­рые долж­ны скло­нить к люб­ви холод­ные серд­ца. Индей­цы, напри­мер, упо­треб­ля­ют «сна­до­бье» из волос девуш­ки, кото­рую хотят «окол­до­вать».

Магия заме­ня­ет и меди­ци­ну, опять-таки исхо­дя из вооб­ра­жа­е­мой свя­зи сход­ных меж­ду собой явле­ний. Харак­те­рен в этом отно­ше­нии обряд «кува­да», извест­ный у раз­ных наро­дов. Он заклю­ча­ет­ся в том, что во вре­мя родов муж оде­ва­ет­ся в жен­ское пла­тье, ложит­ся в постель и инсце­ни­ру­ет роды. Это долж­но было дока­зать его кров­ную связь с ново­рож­ден­ным и в то же вре­мя содей­ство­вать роженице.

По зако­ну «сопри­ча­стия» совер­ша­ют вре­до­нос­ные маги­че­ские обря­ды над обрез­ка­ми ног­тей, воло­са­ми, одеж­дой тех людей, кото­рым хотят при­чи­нить вред. По зако­ну «подо­бия» лепят фигур­ки вра­гов и совер­ша­ют над ними «убий­ство» или наго­вор. Это непре­мен­но долж­но ока­зать воз­дей­ствие на наме­чен­ную жертву.

<…> «Самым уди­ви­тель­ным во всем этом, — пишет Ю. Липпс, — явля­ет­ся то, что чело­век, чув­ству­ю­щий себя жерт­вой подоб­но­го рода кол­дов­ских чар, часто дей­стви­тель­но уми­ра­ет, пото­му что он сам верит в силу их дей­ствия, как и те, кто его окол­до­вы­ва­ет… Подоб­ный слу­чай я сам наблю­дал у индей­цев оджи­б­ве, у кото­рых зна­харь на рас­сто­я­нии «загу­бил» вра­га при помо­щи маги­че­ско­го заклинания».

В этой «вре­до­нос­ной» магии есть и эле­мен­ты оккуль­тиз­ма, и эле­мен­ты вну­ше­ния, и про­сто суе­ве­рия. Но опять-таки нам важ­на не сама магия, а субъ­ек­тив­ные побуж­де­ния, с кото­ры­ми к ней прибегают.

Выше­при­ве­ден­ные при­ме­ры доста­точ­но ясно харак­те­ри­зу­ют эту субъ­ек­тив­ную сто­ро­ну Магиз­ма. Его глав­ный нерв — исполь­зо­ва­ние сил, все рав­но, при­род­ных или сверх­при­род­ных, в повсе­днев­ных целях и лич­ных нуждах.

* * *

Магия была осно­ва­на на заблуж­де­нии. Но это заблуж­де­ние не явля­лось абсо­лют­ным. Было пра­виль­но поня­то нали­чие в мире зако­но­мер­но­стей и при­чин­ных свя­зей, хотя реаль­ное зна­ние этих зако­нов отсут­ство­ва­ло или нахо­ди­лось в зачатке.

Фрэ­зер очень бли­зок к истине в сво­ей харак­те­ри­сти­ке сущ­но­сти магии. «Когда магия явля­ет­ся в сво­ей чистой и неиз­мен­ной фор­ме, — пишет он, — она пред­по­ла­га­ет, что в при­ро­де явле­ния долж­ны сле­до­вать одно за дру­гим неиз­беж­но и неиз­мен­но, не нуж­да­ясь во вме­ша­тель­стве лич­но­го или духов­но­го аген­та. Итак, ее осно­во­по­ло­же­ния тож­де­ствен­ны с осно­во­по­ло­же­ни­я­ми совре­мен­ной науки».

Здесь он лишь повто­ря­ет Тэй­ло­ра, кото­рый ука­зы­ва­ет на зна­че­ние таких заблуж­де­ний, как аст­ро­ло­гия и алхи­мия, для раз­ви­тия есте­ство­зна­ния. Цель нау­ки — заста­вить при­ро­ду слу­жить чело­ве­ку. Тако­ва же и цель магии. <…> Чело­ве­ку мало верить в Еди­ную Силу. Он хочет под­чи­нить эту «Ману» себе, овла­деть ею. Вспом­ним и шама­нов, кото­рые пре­вра­ща­ют духов в сво­их слуг.

Виль­гельм Шмидт совер­шен­но спра­вед­ли­во счи­та­ет, что в магиз­ме нуж­но видеть «самое рез­кое про­ти­во­ре­чие рели­гии». Это мож­но пояс­нить на при­ме­ре «любов­ной магии». Когда инде­ец видит, что он не спо­со­бен заво­е­вать любовь девуш­ки, он кол­ду­ет над ее воло­са­ми, стре­мясь вызвать у нее вожде­ле­ние. Этим он фак­ти­че­ски не доби­ва­ет­ся люб­ви, а толь­ко удо­вле­тво­ря­ет сво­им гру­бым инстинк­там. Точ­но так же и пер­во­быт­но­го дика­ря духи инте­ре­су­ют толь­ко с ути­ли­тар­ной точ­ки зре­ния, он стре­мит­ся извлечь из них мак­си­мум поль­зы. Он нуж­да­ет­ся не в них, а в их дарах. И ему кажет­ся, что путем магии он ока­зы­ва­ет­ся спо­соб­ным при­ка­зы­вать им, быть их гос­по­ди­ном и повелителем.

В Магиз­ме скры­то при­сут­ству­ет та духов­ная тен­ден­ция, кото­рая коре­нит­ся в пер­во­род­ном гре­хе чело­ве­че­ства: поста­вить себя в цен­тре миро­зда­ния и заста­вить слу­жить себе его силы.

Имен­но поэто­му Магизм явно посю­сто­ро­нен. Выс­шим бла­гом для него явля­ют­ся бла­га зем­ные. Пре­дел жела­ний мага — про­цве­та­ние здесь, на зем­ле. И если в маги­че­ское миро­со­зер­ца­ние и вхо­дит вера в бес­смер­тие, то она носит исклю­чи­тель­но гру­бо-чув­ствен­ный характер.

* * *

Маг очень часто про­ти­во­сто­ит свя­щен­ни­ку. Это и понят­но. Внут­рен­няя направ­лен­ность Магиз­ма и рели­гии — про­ти­во­по­лож­на. Жрец — преж­де все­го посред­ник меж­ду людь­ми и духов­ным миром. Он обра­ща­ет­ся к Боже­ству с молит­вой. Для мага же радо­сти мисти­че­ско­го бого­об­ще­ния — пустой звук. Он ищет толь­ко дости­же­ния могу­ще­ства на охо­те, в зем­ле­де­лии, в борь­бе с вра­га­ми. И даже тогда, когда магия ста­ла пере­пле­тать­ся с рели­ги­ей, этот анта­го­низм оставался.

«Гор­дое само­до­воль­ство мага, — пишет Д. Фрэ­зер, — его над­мен­ное обра­ще­ние с выс­ши­ми сила­ми, его бес­стыд­ное при­тя­за­ние на вли­я­ние, подоб­ное их вли­я­нию, не мог­ло не воз­му­щать бла­го­го­вей­но­го жре­ца, сми­рен­но рас­про­стер­то­го перед боже­ским вели­чи­ем, кото­рый смот­рел на эти при­тя­за­ния как на кощун­ствен­ную и бого­хуль­ни­че­скую узур­па­цию пре­иму­ществ, при­над­ле­жа­щих одно­му Богу».

Этот кон­фликт мага и жре­ца усу­губ­лял­ся, по мне­нию Фрэ­зе­ра, еще и тем, что маги очень часто захва­ты­ва­ли гла­вен­ству­ю­щее поло­же­ние в пле­ме­ни. Власть над сти­хи­я­ми, кото­рой яко­бы обла­да­ли закли­на­те­ли, окру­жа­ла их орео­лом могу­ще­ства и суе­вер­но­го почи­та­ния. Их ста­ли счи­тать вопло­ще­ни­ем выс­ших сил, и, таким обра­зом, Магизм явил­ся источ­ни­ком древ­ней вла­сти. «Ни одна обще­ствен­ная груп­па не извле­ка­ла из этой веры в воз­мож­ность вопло­ще­ния боже­ства в чело­ве­че­скую фор­му столь­ко выго­ды, сколь­ко груп­па царей», — гово­рит Фрэ­зер. И дей­стви­тель­но, в исто­рии мы видим непре­рыв­ную нить этой сакраль­но-маги­че­ской вла­сти, кото­рая ста­но­вит­ся незыб­ле­мым зако­ном обще­ства. Это — и микен­ские цари-кол­ду­ны, и спар­тан­ские вла­сти­те­ли, и еги­пет­ские фара­о­ны, и рим­ские импе­ра­то­ры, и визан­тий­ские васи­лев­сы, и, нако­нец, неко­то­рые авто­ри­тар­ные вожди позд­ней­ших вре­мен. Цари-маги все­гда пыта­лись под­чи­нить сво­ей вла­сти все сфе­ры жиз­ни под­дан­ных, но неиз­мен­но натал­ки­ва­лись на сопро­тив­ле­ние рели­гии. Поэто­му они вся­че­ски стре­ми­лись при­спо­со­бить ее к сво­им целям. И порой это им непло­хо удавалось.

Незыб­ле­мость зем­ной вла­сти Магизм обос­но­вы­вал сво­ей верой в то, что все про­ис­хо­дя­щее на зем­ле соот­вет­ству­ет неиз­мен­но­му строю неко­е­го Вер­хов­но­го Поряд­ка. Неиз­мен­но совер­ша­ют свой путь солн­це, луна и звез­ды, неиз­мен­но опа­да­ет листва, при­хо­дит сезон дождей. Все эти види­мые дви­же­ния мира отра­жа­ют недвиж­ное цар­ство Судь­бы. Но чело­век как часть это­го поряд­ка обя­зан посто­ян­но под­дер­жи­вать его через магию.

Таким обра­зом, функ­ция кол­ду­на-вла­сти­те­ля пред­став­ля­лась кос­ми­че­ской необ­хо­ди­мо­стью. Маг был нераз­рыв­но свя­зан с тем миро­вым лоном, кото­рое обни­ма­ло собой все суще­ству­ю­щее и опре­де­ля­ло бытие вещей. Это лоно судь­бы было не чем иным, как Вели­кой Мате­рью пер­вых куль­тов. Мы уви­дим в даль­ней­шем, что образ ее будет неот­вяз­но пре­сле­до­вать чело­ве­че­ство, пре­тер­пе­вая уди­ви­тель­ные транс­фор­ма­ции. Она вопло­тит­ся во все­лен­ском Оке­ане, рож­да­ю­щем богов, обер­нет­ся Роком и Необ­хо­ди­мо­стью. Мало того, что само язы­че­ство вышло из это­го покло­не­ния Мате­ри, ему пря­мо или кос­вен­но будут обя­за­ны сво­им суще­ство­ва­ни­ем и пес­си­ми­сти­че­ский дуа­лизм, и гре­че­ский фата­лизм, и даже мате­ри­а­ли­сти­че­ская философия.

* * *

Как мы уже гово­ри­ли, магия все­гда суще­ство­ва­ла парал­лель­но с раз­лич­ны­ми рели­ги­оз­ны­ми систе­ма­ми и отрав­ля­ла их сво­им обря­до­вым детерминизмом.

Магизм при­вно­сил в рели­гию сле­пую, почти мани­а­каль­ную веру во все­си­лие риту­а­лов и закля­тий. На духов­ную сфе­ру пере­но­си­лась мерт­вен­ная при­чин­ность, воз­ни­ка­ло отно­ше­ние к выс­ше­му нача­лу, лишен­ное вся­ко­го живо­го рели­ги­оз­но­го чув­ства и мисти­че­ской жаж­ды. Отсю­да такие стран­ные, на пер­вый взгляд, явле­ния, как изби­е­ние идо­ла, если он не выпол­нял тре­бо­ва­ний про­ся­ще­го. Насколь­ко такое «потре­би­тель­ское» отно­ше­ние живу­че, сви­де­тель­ству­ет хотя бы то, что даже у хри­сти­ан­ских наро­дов быва­ли слу­чаи, когда ста­туи свя­тых «нака­зы­ва­ли» за то, что они не слы­ша­ли просьб наро­да. Рели­ги­оз­ный Магизм убеж­ден, что выс­шую силу мож­но заста­вить под­чи­нить­ся. Нуж­но лишь най­ти ключ, сло­во, дей­ство — и все будет в руках человека.

Так посте­пен­но скла­ды­ва­лось маги­че­ское миро­со­зер­ца­ние, замы­кав­шее всю Все­лен­ную в при­чин­ную цепь след­ствий, в кото­рой огром­ную роль игра­ли обря­ды. Если не будут совер­шать­ся риту­а­лы, то может не взой­ти солн­це, не прий­ти вес­на. Креп­ло убеж­де­ние, что цере­мо­нии — это нечто необ­хо­ди­мое для демо­нов и богов. Что­бы зама­нить их, заста­вить прий­ти на помощь, уми­ло­сти­вить, при­бе­га­ли к самым край­ним мерам: при­но­си­ли в жерт­ву людей, и не толь­ко плен­ных, но и сооте­че­ствен­ни­ков, близ­ких, детей.

* * *

Чело­век есть преж­де все­го лич­ност­ное суще­ство. Само­со­зна­ю­щая лич­ность, спо­соб­ная в сво­ем мыш­ле­нии охва­тить весь мир, не рас­тво­ря­ясь в нем, есть вер­ши­на твар­но­го бытия. Имен­но воз­рас­та­ние лич­ност­но­го нача­ла было усло­ви­ем для дви­же­ния чело­ве­че­ства впе­ред. Но Магизм затор­мо­зил «испол­не­ние вре­мен» на мно­гие тыся­че­ле­тия. Он извра­тил и самую рели­ги­оз­ность чело­ве­ка, его отно­ше­ние к Богу, его отно­ше­ние к При­ро­де и себе подобным.

Магизм ждет от Неба толь­ко даров, При­ро­ду (вклю­чая незри­мые силы) он хочет пора­бо­тить, в чело­ве­че­ском обще­стве он воца­ря­ет наси­лие. В кол­лек­ти­ве, под­чи­нен­ном воле царя-мага, лич­ность долж­на рас­тво­рить­ся сре­ди пле­мен­но­го цело­го, ибо вла­сти­те­лю лег­че управ­лять «мас­сой», неже­ли личностями.

Вла­сти­тель и кол­лек­тив­ное созна­ние — вот две пре­гра­ды для духов­но­го воз­рас­та­ния чело­ве­ка. Пле­мя и власть ста­но­вят­ся над духом. Чело­век сли­ва­ет­ся с родом, он не име­ет сво­ей жиз­ни, не сме­ет иметь сво­е­го суж­де­ния, не сме­ет сомне­вать­ся, он под­па­да­ет под гип­ноз «кол­лек­тив­ных пред­став­ле­ний». Эти пред­став­ле­ния, по сло­вам Леви-Брю­ля, пере­да­ют­ся в соци­аль­ной груп­пе из поко­ле­ния в поко­ле­ние, «они навя­зы­ва­ют­ся в ней отдель­ным лич­но­стям, про­буж­дая в них, сооб­раз­но обсто­я­тель­ствам, чув­ства ува­же­ния, стра­ха, покло­не­ния и т.д. в отно­ше­нии сво­их объ­ек­тов. Они не зави­сят в сво­ем бытии от отдель­ной личности».

Наро­ды, не дерз­нув­шие в тече­ние тысяч лет изме­нить хотя бы йоту в уста­но­вив­ших­ся кано­нах, — жерт­вы «кол­лек­тив­ных пред­став­ле­ний» Магиз­ма. Они пара­ли­зо­ва­ли твор­че­скую актив­ность и рели­ги­оз­ный гений чело­ве­ка, ибо толь­ко в созна­нии лич­ной ответ­ствен­но­сти и духов­ной сво­бо­ды нахо­дит он свое выс­шее при­зва­ние как образ и подо­бие Твор­ца Вселенной.

От магов к обожествленным царям

Из кни­ги «Магизм и Единобожие»

Лег­ко осно­вать поря­док в обще­стве, под­чи­нив каж­до­го опре­де­лен­ным пра­ви­лам. Лег­ко вос­пи­тать слеп­ца… Насколь­ко труд­нее осво­бо­дить человека.

Анту­ан де Сент-Экзюпери

Если вспом­нить, что пер­вые сле­ды суще­ство­ва­ния чело­ве­ка отно­сят­ся ко вре­ме­ни, отсто­я­ще­му от нас на 50—40 тысяч лет, то исто­рия циви­ли­за­ции пред­ста­нет перед нами в виде взры­ва, нару­шив­ше­го тиши­ну. В самом деле, в срав­не­нии с пятью-шестью тыся­че­ле­ти­я­ми исто­ри­че­ских вре­мен — дои­сто­ри­че­ская ночь длит­ся бес­ко­неч­но дол­го. Уди­ви­тель­ное посто­ян­ство удер­жи­ва­ет­ся в обра­зе жиз­ни, в быте людей на про­тя­же­нии веков. Тот или иной спо­соб обра­бот­ки камен­но­го руби­ла или фор­ма кув­ши­на опре­де­ля­ют огром­ные хро­но­ло­ги­че­ские эпо­хи. За тот же отре­зок вре­ме­ни, за кото­рый тех­ни­ка про­шла путь от моты­ги до рас­щеп­ле­ния ато­ма, в веке камен­ном почти не про­ис­хо­дит пере­мен: те же при­е­мы охо­ты, те же узо­ры на сосу­дах, те же пра­ви­ла захоронения…

Даже одно из Вели­ких Откры­тий — упо­треб­ле­ние огня — не было дости­же­ни­ем предыс­то­рии. Этой сти­хи­ей поль­зо­ва­лись уже полу­жи­вот­ные пред­ки человека.

<…> Дои­сто­ри­че­ская ночь тяну­лась мно­гие тыся­чи лет. Чело­век оста­вал­ся все это вре­мя неотъ­ем­ле­мой части­цей рода, пле­ме­ни, в нем не про­буж­дал­ся твор­че­ский дух лич­но­сти. Посту­па­тель­но­го дви­же­ния почти не ощу­ща­лось. Каж­дое сто­ле­тие было, веро­ят­но, похо­же на дру­гие. Срав­ни­вая наскаль­ную ори­ньяк­скую живо­пись, отно­ся­щу­ю­ся при­мер­но к 25-му тыся­че­ле­тию до н. э., и фрес­ки Саха­ры 6‑го тыся­че­ле­тия, мы видим все один и тот же мир: угон ско­та, охо­та на диких живот­ных, празд­ни­ки, маги­че­ские пляс­ки жен­щин и воинов.

Что же тор­мо­зи­ло дви­же­ние культуры?

Веро­ят­но, это одна из зага­док, кото­рая нико­гда не смо­жет быть раз­ре­ше­на. Одна­ко в пер­во­быт­ных веро­ва­ни­ях суще­ству­ет нечто такое, что может про­лить неко­то­рый свет на эту про­бле­му. Сохра­нив­ши­е­ся доныне оча­ги «пер­во­быт­но­го мира» пока­зы­ва­ют, что маги­че­ские пред­став­ле­ния обла­да­ют колос­саль­ной силой и спо­соб­ны дер­жать целые обще­ства в состо­я­нии непо­движ­но­сти. «Кол­лек­тив­ные пред­став­ле­ния» Магиз­ма, свя­зан­ные с табу, риту­а­ла­ми и тра­ди­ци­я­ми, накла­ды­ва­ют свой отпе­ча­ток на все про­яв­ле­ния жиз­ни австра­лий­ца, папуа­са, зулуса.

Идеи и веро­ва­ния име­ют гораз­до боль­шее вли­я­ние на жизнь обще­ства, чем это кажет­ся на пер­вый взгляд. И если учесть ту власть, какую имел Магизм над душа­ми людей, то пора­зи­тель­ная устой­чи­вость пер­во­быт­но­го мира ста­но­вит­ся не такой уж загадочной.

Мир вос­при­ни­мал­ся «маги­че­ским чело­ве­ком» как закон­чен­ное мате­ри­аль­но-духов­ное целое, как непре­рыв­ный кру­го­во­рот богов и людей, живых существ и сти­хий, как свое­об­раз­ная иерар­хия духов, людей и бес­сло­вес­ных. В сво­их обря­дах чело­век ими­ти­ро­вал жизнь при­ро­ды, как бы участ­вуя в ее про­цес­сах; через тоте­мизм он род­нил­ся с миром живых тва­рей. Жизнь его была непре­стан­ным свя­щен­но­дей­стви­ем, он боял­ся нару­шить хотя бы одно зве­но в кос­ми­че­ской мисте­рии, опа­са­ясь быть выбро­шен­ным за пре­де­лы истин­но­го Бытия.

Вполне есте­ствен­но поэто­му, что страх пере­сту­пить через сакраль­ную чер­ту риту­а­ла, посяг­нуть на незыб­ле­мость «кол­лек­тив­ных пред­став­ле­ний» ока­зы­вал пара­ли­зу­ю­щее дей­ствие на духов­ную куль­ту­ру. Он ста­вил чело­ве­ку жест­кие рам­ки, за пре­де­лы кото­рых твор­че­ский дух про­би­вал­ся лишь с огром­ным трудом.

Веро­ят­но, в этот дол­гий пери­од чело­век чув­ство­вал себя бли­же к при­род­но­му миру, чем в после­ду­ю­щие века, но это была ата­ви­сти­че­ская бли­зость. Не как чело­век пред­сто­ял он при­род­но­му миру, а ско­рее как часть это­го мира.

Но вот око­ло шести тысяч лет назад совер­ша­ет­ся почти вне­зап­ный пере­лом. Дрем­лю­щие силы духа сде­ла­ли первую попыт­ку освободиться.

С внеш­ней сто­ро­ны это­му пере­ло­му, веро­ят­но, содей­ство­ва­ли мас­со­вые пере­се­ле­ния пле­мен. Пере­се­лен­цы, кото­рые были чаще все­го и заво­е­ва­те­ля­ми, поки­дая обжи­тые зем­ли, ока­зы­ва­лись сре­ди новых ланд­шаф­тов, стал­ки­ва­лись с неве­до­мы­ми наро­да­ми и веро­ва­ни­я­ми. А это все­гда вно­сит све­жую струю в созна­ние людей. То, что они счи­та­ли испо­кон веков незыб­ле­мым и проч­ным, ока­зы­ва­лось в новой обста­нов­ке при­зрач­ным и пре­хо­дя­щим. Доста­точ­но ука­зать на пере­се­ле­ния и заво­е­ва­тель­ные похо­ды амо­ри­тов, арьев, евре­ев, ахей­цев, евро­пей­ских вар­ва­ров, мон­го­лов, ара­бов, поло­жив­шие нача­ло их культурам.

Ско­рее все­го имен­но в резуль­та­те боль­ших пле­мен­ных мигра­ций и роди­лись пер­вые вели­кие циви­ли­за­ции. Во мгле дои­сто­ри­че­ской ночи вспы­хи­ва­ют три све­то­ча: это были куль­тур­ные цен­тры, воз­ник­шие на бере­гах Нила, Евфра­та и Инда.

<…> Здесь впер­вые родил­ся Город — это скоп­ле­ние жилищ, как бы в стра­хе жму­щих­ся друг к дру­гу, обыч­но обне­сен­ных сте­ной. Город — дву­ли­кое и тра­ги­че­ское дети­ще двой­ствен­ной исто­рии чело­ве­че­ства — сто­ит у ее исто­ков. «Город­ская рево­лю­ция» есть рубеж исто­ри­че­ско­го и дои­сто­ри­че­ско­го миров.

Если в пеще­ре, шала­ше, палат­ке из шкур чело­век еще жил сре­ди окру­жав­шей его при­ро­ды, то за сте­на­ми горо­да он впер­вые создал свой соб­ствен­ный мир, пыль­ный, тес­ный, некра­си­вый, но все-таки свой. Город — сим­вол изо­ля­ции чело­ве­ка от при­ро­ды и одно­вре­мен­но сим­вол его твор­че­ской актив­но­сти. Пусть эта актив­ность ино­гда при­ни­ма­ет лож­ное направ­ле­ние, пусть город и вно­сит урод­ство и смрад в при­ро­ду, но не сле­ду­ет забы­вать, что город помог чело­ве­ку познать само­го себя. Он спо­соб­ство­вал высво­бож­де­нию Лич­но­сти. Он — про­кля­тие исто­рии, и он же — ее бла­го­сло­ве­ние. Сте­ны ото­рва­ли чело­ве­ка от мира, но дали ему воз­мож­ность по-ново­му взгля­нуть на этот мир. В горо­де чело­век был подав­лен моно­тон­но­стью создан­но­го им самим мура­вей­ни­ка, но в горо­де же рас­кры­лось внут­рен­нее богат­ство его духа. Сократ и апо­стол Павел, Шекс­пир и Досто­ев­ский — дети Города.

<…> Чем боль­ше све­де­ний о жиз­ни пер­вых циви­ли­за­ций при­но­сит лопа­та архео­ло­га, тем оче­вид­нее ста­но­вит­ся, что рож­де­ние горо­да — это дей­стви­тель­но «взрыв», «ска­чок», спо­соб­ный при­ве­сти в пол­ное недо­уме­ние сто­рон­ни­ков тео­рии непре­рыв­но­го и посте­пен­но­го про­грес­са. Даже изоб­ре­те­ние зем­ле­де­лия не было таким рез­ким раз­ры­вом с про­шлым, как воз­ник­но­ве­ние горо­дов. Ока­зы­ва­ет­ся, что жизнь людей в горо­дах, толь­ко что высту­пив­ших из дои­сто­ри­че­ской ночи, очень мало отли­ча­ет­ся от жиз­ни зна­чи­тель­но­го чис­ла людей наше­го времени.

<…> Но при всем этом — нали­цо бес­спор­ные дока­за­тель­ства того, что «город­ская рево­лю­ция» не при­ве­ла еще к «рево­лю­ции духа». Во вре­мя осно­ва­ния горо­дов и вели­ких пере­се­ле­ний мно­гое, веро­ят­но, было нару­ше­но в тар­ди­ци­он­ных пред­став­ле­ни­ях. Но когда жизнь в горо­дах вошла в устой­чи­вое рус­ло, ста­рые тен­ден­ции сно­ва взя­ли верх. Это осо­бен­но нагляд­но мож­но про­сле­дить на при­ме­ре древ­не­го Египта.

Еги­пет — это рубеж меж­ду Афри­кой с ее фети­ша­ми и кол­ду­на­ми и Сре­ди­зем­но­мор­ским кру­гом — оча­гом вели­ких духов­ных дви­же­ний. И насе­ле­ние Егип­та так­же сло­жи­лось из оби­та­те­лей двух кон­ти­нен­тов. Осва­и­вая доли­ну Нила, егип­тяне затра­ти­ли огром­ные уси­лия для того, что­бы при­спо­со­бить эти забо­ло­чен­ные, нездо­ро­вые места для оби­та­ния. Пора­зи­тель­на неис­чер­па­е­мая энер­гия егип­тян и их сосе­дей шуме­ров в борь­бе с при­ро­дой. Они побеж­да­ли ее там, где иной раз даже чело­век наших дней опус­ка­ет руки.

Одно­го не смог­ли побе­дить егип­тяне: насле­дия пер­во­быт­ных поня­тий и веро­ва­ний. Мы не зна­ем, какой твор­че­ский порыв помог им вырвать­ся из тис­ков при­ро­ды, начать рыть кана­лы, осу­шать боло­та, оро­шать поля, искус­но поль­зо­вать­ся раз­ли­ва­ми Нила, что­бы засе­вать жир­ный ил, остав­ля­е­мый рекой. Но древ­ний егип­тя­нин был еще слиш­ком при­ко­ван к види­мо­му миру, что­бы осво­бо­дить­ся от его обо­го­тво­ре­ния. Все вызы­ва­ло у него свя­щен­ный тре­пет: и иби­сы, шага­ю­щие в при­бреж­ных зарос­лях, и кор­шу­ны, непо­движ­но паря­щие в небе, и гоп­по­по­та­мы, всплы­ва­ю­щие из мут­ных вод Нила. Боги — покро­ви­те­ли еги­пет­ских кла­нов — пред­став­ля­лись в сво­их зри­мых обли­ках какой-то ста­ей зве­рей, пер­на­тых и реп­ти­лий. Быть может, в этом ска­зы­вал­ся дале­кий отзвук тоте­миз­ма. Но как бы то ни было, научив­шись в неко­то­рых отно­ше­ни­ях управ­лять при­ро­дой, егип­тя­нин остал­ся при ста­рой мыс­ли о необ­хо­ди­мо­сти маги­че­ских спо­со­бов управ­ле­ния ею.

Мы уже гово­ри­ли, что магия есть пер­во­быт­ный двой­ник нау­ки. Про­гресс внеш­них зна­ний до извест­но­го пре­де­ла не отри­цал роли закля­тий. Лекар­ства в Егип­те и Шуме­ре нуж­но было изго­тов­лять и при­ни­мать, лишь про­из­но­ся закли­на­ния; наблю­де­ния неба име­ли напо­ло­ви­ну аст­ро­но­ми­че­ский, напо­ло­ви­ну аст­ро­ло­ги­че­ский харак­тер. Окру­жен­ный миром таин­ствен­ных существ, кото­рые смот­ре­ли на него гла­за­ми кошек, сов, бара­нов, кро­ко­ди­лов, егип­тя­нин, сле­дуя неиз­мен­но­му маги­ко-науч­но­му мето­ду, искал спо­со­бы поко­рить эти суще­ства, исполь­зо­вать сокро­вен­ные силы в сво­их целях.

Состав­ля­лись слож­ные закли­на­тель­ные фор­му­лы, изго­тов­ля­лись бес­чис­лен­ные аму­ле­ты в виде гла­за, жука, лото­са. Каж­дый егип­тя­нин счи­тал необ­хо­ди­мым иметь целый набор талис­ма­нов, что­бы огра­дить себя от вра­га, от болез­ни, от уку­са змеи. Наи­бо­лее древ­ние еги­пет­ские тек­сты уже содер­жат кол­дов­ские формулы.

Для того что­бы вый­ти на путь духов­но­го осво­бож­де­ния, недо­ста­точ­но было знать свой­ства целеб­ных рас­те­ний, осно­вы мате­ма­ти­ки и создать систе­му оро­ше­ния. Нужен был духов­ный пере­во­рот, отказ от пло­дов Гре­хо­па­де­ния, отказ от при­тя­за­ний насиль­но овла­деть дара­ми зем­ли и неба. Воз­врат к утра­чен­но­му Богу, кото­рый посте­пен­но начи­нал­ся в исто­ри­че­ские вре­ме­на, тре­бо­вал подви­га, пре­одо­ле­ния, твор­че­ско­го поры­ва. Чело­век дол­жен был сно­ва услы­шать зов и отклик­нуть­ся на него.

Меж­ду тем еги­пет­ская рели­гия была про­пи­та­на ложью и коры­стью. Закли­на­ния, как пра­ви­ло, стро­и­лись на том, что вво­ди­ли богов и духов в заблуж­де­ние. Так, напри­мер, рожа­ю­щая жен­щи­на при­зы­ва­ла богов, уве­ряя, что она — боги­ня Иси­да, раз­ре­ша­ю­ща­я­ся мла­ден­цем. Если чело­ве­ку угро­жа­ла ядо­ви­тая змея, он про­из­но­сил заго­вор­ные сло­ва, в кото­рых уве­рял зме­и­ный яд, что он не чело­век, а сам бог Гор, кото­ро­му под­власт­ны сти­хии. Таким обра­зом, магия «при­да­ва­ла амо­раль­ный харак­тер еги­пет­ской рели­гии» (А. Морэ).

Меха­ни­че­ская сила обря­дов и закля­тий, по пред­став­ле­нию егип­тян, одна из уни­вер­саль­ных при­род­ных сил. Погру­жен­ное в зем­лю зер­но вос­кре­са­ет вме­сте с Оси­ри­сом, но для его про­буж­де­ния нуж­но совер­шить соот­вет­ству­ю­щий обряд. Свя­щен­ный цере­мо­ни­ал есть не про­сто дань тра­ди­ции, а неотъ­ем­ле­мый эле­мент кос­ми­че­ско­го строя; и если он не будет испол­нен в точ­но­сти, то это­му строю будет нане­сен ущерб и зем­ля отка­жет чело­ве­ку в сво­их дарах. Закли­на­ния — все­силь­ны, цепь при­чин — неумо­ли­ма, богам так же нуж­ны жерт­во­при­но­ше­ния людей, как людям — их милости.

Ветер пере­мен, свя­зан­ный с пере­се­ле­ни­я­ми и даль­ни­ми похо­да­ми, посте­пен­но утих. Мир сно­ва стал при­выч­ным и устой­чи­вым. Мысль о том, что он «во зле лежит» или что в нем что-то небла­го­по­луч­но, долж­на была бы пока­зать­ся кощун­ствен­ной и егип­тя­ни­ну, и шуме­ру. Жест и одеж­да, обы­чай и талис­ма­ны, пища и ору­дия, ремес­ла и обра­бот­ка зем­ли — все это так же веч­но и неиз­мен­но, как повто­ря­ю­щи­е­ся раз­ли­вы реки, теку­щей неве­до­мо отку­да, как весен­нее обнов­ле­ние при­ро­ды, как строй­ный ход све­тил в небе. Все пред­ре­ше­но, все закон­че­но; насто­я­щее, про­шед­шее, буду­щее сли­ва­ют­ся в одно целое. А един­ствен­ная зада­ча чело­ве­ка — вклю­чить­ся в этот поток, ибо в этом его долг, спа­се­ние и залог сча­стья на земле.

* * *

Магия в неко­то­рых отно­ше­ни­ях была столь же слож­ной, как и нау­ка. Она тре­бо­ва­ла обшир­ных позна­ний от чело­ве­ка, кото­рый хотел поль­зо­вать­ся ее могу­ще­ством. Поэто­му люди, пол­но­стью овла­дев­шие все­ми тон­ко­стя­ми чаро­дей­ства, при­об­ре­та­ли над наро­дом огром­ную власть.

Еги­пет­ские пре­да­ния утвер­жда­ют, что до фара­о­нов стра­ной управ­ля­ли боги. Быть может, здесь под обо­лоч­кой мифа кро­ет­ся смут­ное вос­по­ми­на­ние о тех вре­ме­нах, когда маги-кол­ду­ны игра­ли роль вождей кла­нов. «По-види­мо­му, — гово­рит фран­цуз­ский егип­то­лог А. Морэ, — неко­то­рые реаль­но суще­ство­вав­шие люди обла­да­ли даром вну­ше­ния и уга­ды­ва­ния, кото­рый ста­вил их вне и над чело­ве­че­ством». Во вся­ком слу­чае, власть в Егип­те все­гда счи­та­лась боже­ствен­ной, т.к. вела свое про­ис­хож­де­ние от сверх­че­ло­ве­че­ских существ.

Око­ло 3000 г. завер­ша­ет­ся посте­пен­ное объ­еди­не­ние еги­пет­ских обла­стей (номов). Объ­еди­не­ние, как об этом сви­де­тель­ству­ют пре­да­ния и памят­ни­ки, воз­гла­ви­ли вожди кла­на Гора. Гор изоб­ра­жал­ся в виде соко­ла, и его отож­деств­ля­ли с Боже­ствен­ным Солн­цем. Солн­це обо­го­тво­ря­лось все­ми егип­тя­на­ми. Свер­ка­ю­щий Ра был живым сим­во­лом Еди­но­го, а его обще­на­ци­о­наль­ный культ был, воз­мож­но, отзву­ком древ­ней­ше­го еги­пет­ско­го единобожия.

Поэто­му вла­сти­те­ли кла­на Гора объ­яви­ли сво­е­го мест­но­го бога тож­де­ствен­ным с Ра. Над пер­вым изоб­ра­же­ни­ем еги­пет­ских царей мы видим свя­щен­но­го Соко­ла-Гора, осе­ня­ю­ще­го фара­о­на и помо­га­ю­ще­го ему пора­жать вра­гов. Цар­ское имя так­же вклю­ча­ет в свое напи­са­ние знак боже­ствен­ной пти­цы. Это не слу­чай­но. «Отныне, — гово­рит А. Морэ, — царь почи­та­ет­ся как живое вопло­ще­ние бога Гора; на зем­ле он явля­ет­ся самим Соко­лом-Гором… Вот окон­ча­тель­ный про­гресс цар­ской вла­сти: пред­во­ди­тель-кол­дун былых вре­мен — пре­вра­ща­ет­ся мало-пома­лу в царя-жре­ца и дохо­дит до зва­ния царя-бога».

<…> С име­нем фара­о­на Мины свя­за­ны пер­вые обря­ды, кото­рые впо­след­ствии неиз­мен­но совер­ша­ли все еги­пет­ские монар­хи. Эти обря­ды носи­ли маги­че­ский харак­тер. Царь, вен­ча­ясь двой­ной коро­ной, совер­шал тор­же­ствен­ный ход вокруг белой сте­ны Мем­фи­са. Это долж­но было предо­хра­нить Еги­пет от вра­же­ских коз­ней. Царь про­во­дил первую бороз­ду плу­гом, что­бы про­бу­дить силы зем­ли, бро­сал в Нил папи­рус с при­ка­зом, что­бы начал­ся раз­лив. Таким обра­зом, фара­он сосре­до­то­чил в сво­их руках власть над всей Все­лен­ной, над сти­хи­я­ми и над людь­ми. <…> Это было логи­че­ское завер­ше­ние пути, по кото­ро­му пошло чело­ве­че­ство, увле­чен­ное соблаз­ном «быть как боги». Магизм — это пря­мое след­ствие Гре­хо­па­де­ния. Извра­ще­ние рели­ги­оз­но­го созна­ния при­ве­ло к обо­го­тво­ре­нию чело­ве­ка, к обо­го­тво­ре­нию кол­ду­на с пле­тью в руке и с фети­шем на голове.

Не толь­ко власть фара­о­на была как бы частью кос­ми­че­ско­го строя, но и весь соци­аль­ный уклад Егип­та с того вре­ме­ни полу­чил выс­шую санк­цию. Нару­шить его — зна­чи­ло нару­шить закон при­ро­ды и обречь себя на неми­ну­е­мую гибель. Сослов­ная иерар­хия отныне ста­но­вит­ся незыблемой. <…>

* * *

<…> По утвер­жде­нию Энгель­са, еди­но­бо­жие «есть лишь отра­же­ние еди­но­го восточ­но­го дес­по­та». Меж­ду тем имен­но в Егип­те мы име­ем наи­бо­лее яркую фор­му дес­по­тии при раз­ви­том поли­те­из­ме. В то же вре­мя при­бли­же­ние к моно­те­из­му в Индии и Гре­ции и уста­нов­ле­ние его в Изра­и­ле про­изо­шло тогда, когда цен­траль­ная власть была сла­ба или вооб­ще отсутствовала.

Духов­ные руко­во­ди­те­ли Егип­та, жре­цы, не толь­ко не смог­ли очи­стить его рели­гию от мно­го­бо­жия и магии, но освя­ти­ли незыб­ле­мый соци­аль­ный строй как сакраль­ное установление.

Пола­га­ют, что вели­кий сфинкс в Гизе есть сим­во­ли­че­ское изоб­ра­же­ние сына Солн­ца — боже­ствен­но­го царя. Если это так, то это один из наи­бо­лее выра­зи­тель­ных сим­во­лов кесар­ско­го само­дер­жа­вия, кото­рое нес­ло в себе зачат­ки всех узур­па­ций и тира­ний буду­ще­го. Люди сами при­ня­ли эту боже­ствен­ную власть. Пусть дина­стии порой свер­га­лись, но непри­кос­но­вен­ным оста­ва­лось веро­ва­ние в то, что чело­век, сто­я­щий на вер­шине соци­аль­ной пира­ми­ды, обла­да­ет клю­чом от сча­стья сво­их подданных. <…>

«Культ личности» как пережиток магизма

Из ста­тьи «Рели­гия, «культ лич­но­сти» и секу­ляр­ное государство»

И диви­лась вся зем­ля, сле­дя за зверем;
 и покло­ни­лись дра­ко­ну, кото­рый дал власть зверю,
и покло­ни­лись зве­рю, говоря:
кто подо­бен зве­рю сему
и кто может сра­зить­ся с ним?
И даны были ему уста,
гово­ря­щие гор­до и богохульно.

Апок.13:3—5

<…> Сего­дня, когда у нас начи­на­ет­ся нелег­кий, но бла­го­твор­ный про­цесс отрезв­ле­ния и оздо­ров­ле­ния обще­ства, все чаще и настой­чи­вее повто­ря­ет­ся вопрос: как это мог­ло слу­чить­ся? Что поро­ди­ло эту дол­гую «поляр­ную ночь» исто­рии, свя­зан­ную с име­на­ми И. В. Ста­ли­на и его сообщ­ни­ков? Что побу­ди­ло их с неимо­вер­ной жесто­ко­стью вести вой­ну про­тив наро­дов сво­ей стра­ны? И каким обра­зом чело­век, дей­ство­вав­ший у себя дома, как заво­е­ва­тель на окку­пи­ро­ван­ной тер­ри­то­рии, смог ока­зать­ся в роли зем­но­го божества?

<…> Неко­то­рые исто­ри­ки и пуб­ли­ци­сты, осо­бен­но на Запа­де, утвер­жда­ют, что ста­лин­ский режим — явле­ние чисто рос­сий­ское, обу­слов­лен­ное сла­бо­стью демо­кра­ти­че­ских тра­ди­ций в быв­шей цар­ской импе­рии. Но если дело толь­ко в этом, как тогда объ­яс­нить ана­ло­гич­ные явле­ния в дру­гих стра­нах: обо­жеств­ле­ние Мао Цзе­ду­на, дик­та­ту­ру Пол Пота, «малые куль­ты» в Восточ­ной Евро­пе? Как, нако­нец, объ­яс­нить авто­кра­тию (пусть ина­че окра­шен­ную) в Гер­ма­нии, Ита­лии, в ряде стран Латин­ской Аме­ри­ки? При раз­ли­чии идео­ло­гий и лозун­гов у наро­дов раз­ных куль­тур, тра­ди­ций и рас мы нахо­дим удру­ча­ю­щее сход­ство основ­ных симп­то­мов болез­ни. Под­ме­ну демо­кра­тии авто­ри­тар­ным вождиз­мом, кото­рый, как пра­ви­ло, пере­хо­дил в исступ­лен­ное покло­не­ние дик­та­то­ру. Мно­гим из нас при­хо­ди­лось заду­мы­вать­ся над этим хотя бы при про­смот­ре ром­мов­ско­го филь­ма «Обык­но­вен­ный фашизм».

По-види­мо­му, бли­же все­го к пони­ма­нию этих явле­ний сто­ят те, кто ищет при­чи­ны слу­чив­ше­го­ся не толь­ко в соци­аль­но-поли­ти­че­ской, но и в соци­аль­но-пси­хо­ло­ги­че­ской обла­сти, в самой при­ро­де человека.

Людям свой­ствен­ны как любовь к сво­бо­де, так и тен­ден­ция избе­гать ее, пере­кла­ды­вать ответ­ствен­ность за риск, за ини­ци­а­ти­ву, за дела и сло­ва на чужие пле­чи. Подоб­ная тен­ден­ция очень точ­но опи­са­на в ста­тьях пси­хо­ло­га Лео­ни­да Рад­зи­хов­ско­го. «Страх све­та, — пишет он, — страх разу­ма, непри­выч­ка, неже­ла­ние само­му думать, само­му поль­зо­вать­ся сво­им рас­суд­ком. Потреб­ность веры, тай­ны, авто­ри­те­та. Потреб­ность всем слить­ся воеди­но, утра­тить свою инди­ви­ду­аль­ность, стать частью тол­пы — толь­ко так жить не страш­но, в этом видит­ся какой-то выс­ший смысл, залог бессмертия».

Почти все авто­кра­ты созна­тель­но или неосо­знан­но экс­плу­а­ти­ро­ва­ли этот слож­ный ком­плекс чувств. Надо при­знать, что нечто подоб­ное быва­ло и в исто­рии рели­гии. Но к это­му мы еще вер­нем­ся, а пока отме­тим, что в ука­зан­ном пси­хо­ло­ги­че­ском узле при­чуд­ли­во спле­лись два раз­но­род­ных эле­мен­та: во-пер­вых, так назы­ва­е­мое «стад­ное созна­ние», жаж­ду­щее поко­рить­ся твер­дой руке, а во-вто­рых, извеч­ное и оправ­дан­ное стрем­ле­ние чело­ве­че­ско­го духа обре­сти выс­шую исти­ну, смысл бытия.

Как бы тес­но ни пере­пле­та­лись эти эле­мен­ты в ходе исто­рии — кор­ни у них разные.

Жаж­да под­чи­не­ния явля­ет­ся ата­виз­мом, инстинк­том, кото­рый люди уна­сле­до­ва­ли от зве­ри­ных сооб­ществ, как пра­ви­ло, руко­во­ди­мых вожа­ка­ми. Поиск же смыс­ла бытия, иде­а­ла — неотъ­ем­ле­мая чер­та куль­ту­ры, свой­ство чело­ве­ка как духов­но­го существа.

Извест­ный пси­хи­атр и фило­соф Эрих Фромм счи­тал ори­ен­та­цию на выс­шие цен­но­сти непре­мен­ным усло­ви­ем гар­мо­нич­но­го созна­ния. Но все же дале­ко не без­раз­лич­но, куда эта ори­ен­та­ция направ­ле­на. Если объ­ект ее не выхо­дит за пре­де­лы огра­ни­чен­но­го, пре­хо­дя­ще­го, «тлен­но­го», она рис­ку­ет порож­дать лишь раз­лич­ные фор­мы идо­ло­по­клон­ства. Тако­го рода риск, в част­но­сти, содер­жит в себе идея чело­ве­ка как «меры всех вещей», при­шед­шая к нам из античности. <…>

<…> Впер­вые тер­мин «культ лич­но­сти» стал упо­треб­лять­ся в виде стыд­ли­во­го эвфе­миз­ма для обо­зна­че­ния ста­лин­щи­ны; и сна­ча­ла даже скла­ды­ва­лось впе­чат­ле­ние, буд­то обсуж­да­ет­ся чисто ака­де­ми­че­ская про­бле­ма о роли лич­но­сти в исто­рии. Тем не менее сло­во «культ» было выбра­но удач­но. Оно вер­но отра­жа­ет рели­ги­оз­ный или, если хоти­те, псев­до­ре­ли­ги­оз­ный харак­тер явления.

Лишь в буду­щем, когда кар­ти­на бед­ствия ста­нет доста­точ­но пол­ной, может быть най­де­но исчер­пы­ва­ю­щее объ­яс­не­ние слу­чив­ше­му­ся. Мне же хочет­ся кос­нуть­ся лишь одно­го аспек­та про­бле­мы: какое место культ Ста­ли­на зани­ма­ет в исто­рии рели­гии имен­но как культ. <…>

<…> Вера в боже­ствен­ность пра­ви­те­лей была состав­ной частью миро­воз­зре­ния древ­не­во­сточ­ных обществ и игра­ла нема­лую роль в их куль­тур­ной и соци­аль­ной жиз­ни. Имен­но эта вера вдох­нов­ля­ла егип­тян на стро­и­тель­ство «веч­ных домов», пира­мид для фара­о­нов (заме­тим, к сло­ву, что они не были толь­ко над­гро­би­я­ми или памят­ни­ка­ми, а счи­та­лись оби­те­ля­ми духа царя, кото­рый и по смер­ти про­дол­жал участ­во­вать в делах страны).

Поучи­тель­ная ана­ло­гия с нашим вре­ме­нем: «цари-боги» не слиш­ком рас­счи­ты­ва­ли на людей твор­че­ских и ини­ци­а­тив­ных; сво­им послуш­ным ору­ди­ем они дела­ли раз­ветв­лен­ную сеть чинов­ни­ков. О дея­тель­но­сти древ­них бюро­кра­тов сви­де­тель­ству­ют огром­ные зале­жи гли­ня­ных и папи­рус­ных доку­мен­тов, кото­рые нахо­дят архео­ло­ги (а сколь­ко таких доку­мен­тов исчез­ло бесследно!).

В отдель­ных слу­ча­ях мож­но даже дати­ро­вать нача­ло царе­по­клон­ства. Так, в месо­по­там­ской кли­но­пи­си «божий знак», звез­ду, ста­ли соеди­нять с име­нем монар­ха в III тыся­че­ле­тии до н. э., при Нарам-Суэне. Одна­ко по боль­шей части исто­ки цар­ско­го куль­та теря­ют­ся в сумра­ке допись­мен­ных эпох.

Есть осно­ва­ния думать, что это­му куль­ту пред­ше­ство­ва­ли пер­во­быт­ные фор­мы вла­сти, опи­рав­ши­е­ся на магию, на магизм как систе­му взгля­дов. Магизм исхо­дил из убеж­де­ния, что суще­ству­ет извеч­ный кос­ми­че­ский поря­док, кото­ро­му чело­век дол­жен под­чи­нять­ся и на кото­рый он все же спо­со­бен вли­ять с помо­щью опре­де­лен­ных дей­ствий — маги­че­ских обрядов.

Хотя на прак­ти­ке магизм часто про­са­чи­вал­ся в рели­ги­оз­ное созна­ние, по суще­ству он был анта­го­ни­стом рели­гии. Под­лин­но рели­ги­оз­ное бла­го­го­ве­ние перед Запре­дель­ным вытес­ня­лось в магиз­ме рас­че­том на власть людей, уме­ю­щих при­ну­дить кос­ми­че­ские силы слу­жить сво­им корыст­ным интересам.

<…> Лица, кото­рые счи­та­лись вла­дель­ца­ми «рыча­гов» магии, — закли­на­те­ли, шама­ны, кол­ду­ны — при­об­ре­ли в этом обще­стве необъ­ят­ную власть и вли­я­ние. Выра­жа­ясь сло­ва­ми Зиг­мун­да Фрей­да, маг, кудес­ник «на заре чело­ве­че­ства был тем сверх­че­ло­ве­ком, кото­ро­го Ниц­ше ожи­дал толь­ко от будущего».

Как бы ни тол­ко­вать это явле­ние (воз­дей­ствие ли соци­аль­ных фак­то­ров, пара­нор­маль­ных фено­ме­нов или вну­ше­ния), для нас сей­час важ­но, что оно ста­ло пре­лю­ди­ей к куль­ту монар­хов и вождей. Джеймс Фрэ­зер в сво­ей «Золо­той вет­ви» даже пытал­ся про­сле­дить, каки­ми путя­ми из сверхъ­есте­ствен­но­го авто­ри­те­та мага роди­лась идея сакраль­ной вла­сти, раз­вив­ша­я­ся на более позд­них сту­пе­нях цивилизации.

<…> Вели­кие рели­ги­оз­ные и фило­соф­ские дви­же­ния, пред­ше­ство­вав­шие элли­низ­му и свя­зан­ные с име­на­ми Буд­ды, Лао-цзы, Зара­ту­ст­ры, изра­иль­ских про­ро­ков и антич­ных мыс­ли­те­лей, рас­ша­та­ли мно­гие усто­яв­ши­е­ся взгля­ды. Те же, кто не смог най­ти обнов­ле­ния в этих новых иде­ях, испы­ты­ва­ли, прой­дя через скеп­сис, носталь­гию по ста­рин­ным фор­мам жиз­ни и мыс­ли. В резуль­та­те цар­ский культ обрел в пери­од элли­низ­ма «вто­рое дыхание».

При­мер был пока­зан самим Алек­сан­дром, кото­рый, узур­пи­ро­вав при­ви­ле­гию фара­о­нов, объ­явил себя сыном еги­пет­ско­го бога Амо­на. А после смер­ти заво­е­ва­те­ля сре­ди его пре­ем­ни­ков и наслед­ни­ков один за дру­гим появ­ля­ют­ся цари и дик­та­то­ры, актив­но пре­тен­ду­ю­щие на боже­ствен­ность. Не вхо­дя в дета­ли, отме­тим хотя бы титу­лы, кото­рые они себе при­сва­и­ва­ют: Сотер — спа­си­тель, Епи­фан — явлен­ный бог и даже про­сто Теос — божество. <…>

После смер­ти Авгу­ста, в пери­од от Тибе­рия до Дио­кле­ти­а­на, про­дол­жа­ет­ся эска­ла­ция куль­та импе­ра­то­ра, кото­рый осна­ща­ют новы­ми хра­ма­ми и цере­мо­ни­я­ми. Тем не менее при­тя­за­ния вла­сти на абсо­лю­тизм пол­но­стью удо­вле­тво­ре­ны не были. С одной сто­ро­ны, мно­гие обра­зо­ван­ные люди, осо­бен­но при­об­щен­ные к фило­со­фии, отно­си­лись к куль­ту импе­ра­то­ра с пло­хо скры­ва­е­мой иро­ни­ей, а с дру­гой — само язы­че­ство меша­ло почи­та­нию чело­ве­ко­бо­га стать един­ствен­ной рели­ги­ей. Ведь даже те, кто при­но­сил жерт­вы на ее алтарь, чти­ли наря­ду с цеза­рем дру­гих богов.

И нако­нец, еще в прав­ле­ние «авто­ров» рим­ско­го монар­хи­че­ско­го куль­та — Авгу­ста и Тибе­рия — в мир вошла новая духов­ная сила, ради­каль­но отри­цав­шая покло­не­ние гла­ве государства.

Этой силой было христианство.

<…> Высту­пая про­тив обо­жеств­ле­ния кеса­ря, хри­сти­ан­ство бро­са­ло вызов и той тен­ден­ции в рели­ги­оз­ной пси­хо­ло­гии, кото­рая состо­я­ла из сме­шан­ных чувств под­чи­не­ния и стра­ха, вос­тор­га и жаж­ды силь­ной руки, пре­кло­не­ния перед мощью каприз­но­го Вла­сте­ли­на, про­из­воль­но кара­ю­ще­го и милу­ю­ще­го, перед небес­ным Дес­по­том, образ кото­ро­го лег­ко сли­вал­ся с обра­за­ми зем­ных носи­те­лей власти.

Лик Веч­но­сти, открыв­ший­ся в Иису­се Наза­ря­нине, сво­бо­ден от подоб­ных черт. Мень­ше все­го в Нем мож­но видеть про­ек­цию зата­ен­ных жела­ний, пита­ю­щих культ зем­но­го могущества.

Еще про­ро­ки Вет­хо­го Заве­та, воз­вы­сив­шись над соблаз­ном «боже­ствен­но­го дес­по­тиз­ма», пред­ска­зы­ва­ли, что Изба­ви­тель при­дет на зем­лю без тра­ди­ци­он­ных атри­бу­тов зем­но­го вла­сте­ли­на. И дей­стви­тель­но, в Еван­ге­лии нет того, что подав­ля­ло бы сво­бо­ду чело­ве­че­ско­го выбо­ра и реше­ния. Хри­стос рож­да­ет­ся и живет сре­ди бед­ня­ков, незнат­ных, пре­зи­ра­е­мых людей. Его уче­ни­ки — не эли­та, а про­стые, рядо­вые люди. Он не совер­ша­ет ни одно­го чуда с целью дока­зать Свою власть. <…>

<…> Он все­гда обе­ре­га­ет чело­ве­че­скую сво­бо­ду, ищет не рабов, а сынов. В Еван­ге­лии нет давя­щих аргу­мен­тов, кото­рые пара­ли­зу­ют волю, будь то неопро­вер­жи­мые чудес­ные фено­ме­ны или неоспо­ри­мые дово­ды логики. <…>

Неда­ром Дан­те гово­рил, что вели­чай­шим чудом хри­сти­ан­ства яви­лось то, что оно заво­е­ва­ло мир без чудес. Как и слу­же­ние Иису­со­во, про­по­ведь Его уче­ни­ков ста­ла зовом духов­ной сво­бо­ды, обра­щен­ной к сво­бод­ной сове­сти людей. «К сво­бо­де при­зва­ны вы, бра­тья…» — вос­кли­ца­ет Павел. Апо­сто­лы шли поко­рять зем­лю, не опи­ра­ясь ни на какую внеш­нюю силу, дав тем самым иде­аль­ный обра­зец для всех после­ду­ю­щих хри­сти­ан­ских поко­ле­ний. И этот еван­гель­ский, апо­столь­ский иде­ал не могут затмить ника­кие изме­ны ему, не раз слу­чав­ши­е­ся в ходе истории.

<…> Могут, конеч­но, воз­ра­зить: а раз­ве вера в Бога не апел­ли­ру­ет к вер­хов­но­му авто­ри­те­ту? Раз­ве во имя <…> рели­гий не тво­ри­лись наси­лия? С этим нель­зя не согла­сить­ся, но лишь с дву­мя оговорками.

Во-пер­вых, на про­тя­же­нии веков ника­кие извра­ще­ния рели­ги­оз­но-эти­че­ских прин­ци­пов не мог­ли пол­но­стью их устра­нить. Они все­гда оста­ва­лись как источ­ник обнов­ле­ния и пока­я­ния. Ста­лин­щи­на же за счи­тан­ные годы проч­но усво­и­ла все худ­шие чер­ты исто­ри­че­ских рели­гий, про­явив­ши­е­ся в пери­од их кри­зи­са: инкви­зи­цию, нетер­пи­мый дог­ма­тизм, «охо­ту на ведьм».

Во-вто­рых, есть суще­ствен­ная раз­ни­ца меж­ду верой в Выс­шее нача­ло, кото­рое сози­да­ет, объ­ем­лет и про­ни­зы­ва­ет Все­лен­ную, и созна­тель­ной ложью, мифом, изго­тов­лен­ным в лабо­ра­то­рии поли­ти­че­ских фаль­ши­во­мо­нет­чи­ков. Даже ате­ист, под­хо­дя к вопро­су объ­ек­тив­но, может согла­сить­ся, что идея Вер­хов­но­го Добра и Разу­ма, кото­рая тре­бу­ет от чело­ве­ка эти­че­ско­го пове­де­ния, содер­жит глу­бо­кий духов­ный смысл. Не слу­чай­но, что в исто­рии чело­ве­че­ства боль­шая его часть при­ни­ма­ла эту идею. А како­ва духов­ная цен­ность навя­зан­ной людям веры в то, что гла­ва госу­дар­ства обла­да­ет все­мо­гу­ще­ством, все­ве­де­ни­ем, все­при­сут­стви­ем, тем более что этот чело­век был пала­чом, фаль­си­фи­ка­то­ром, губи­те­лем жиз­ней и душ?

Об исто­ри­че­ских рели­ги­ях мож­но иметь раз­ные суж­де­ния и оце­ни­вать их по-раз­но­му; но в отно­ше­нии куль­та Ста­ли­на двух мне­ний быть не долж­но, если мы не хотим сно­ва вер­нуть­ся в кро­ва­вый хаос. Пусть даже оста­ют­ся теперь люди, кото­рые напо­ми­на­ют нам, как бой­цы шли в ата­ку с име­нем Ста­ли­на, — оче­вид­но, что они име­ли в виду вовсе не реаль­но­го Иоси­фа Джу­га­шви­ли, а поли­ти­че­ский фан­том, сур­ро­гат извеч­ной идеи Божества.

<…> В «куль­те лич­но­сти» госу­дар­ствен­ная власть при­шла к пол­но­му само­обо­жеств­ле­нию, утвер­ди­ла себя как един­ствен­ную без­услов­ную ценность.

Страш­ный опыт дик­та­тур XX века <…> дает нам воз­мож­ность уви­деть «со сто­ро­ны» облик духов­ной тира­нии, патер­на­лиз­ма, игры на инфан­тиль­ных чув­ствах и мас­со­вых нев­ро­зах. Этот опыт дол­жен при­ве­сти к отка­зу от самой идеи госу­дар­ствен­ной рели­гии, кото­рая име­ла столь­ко ана­ло­гий со ста­ли­низ­мом, идет ли речь о Жене­ве при Каль­вине или о Теге­ране при Хомейни. <…>

Ноосфера: смерть и бессмертие

Из кни­ги «Исто­ки религии»

<…> Еди­ный поток жиз­ни не пре­ры­ва­ет­ся на Зем­ле на про­тя­же­нии вот уже сотен мил­ли­о­нов лет. Сопро­тив­ля­ясь лавине раз­ру­ше­ния, био­сфе­ра в самой себе заклю­ча­ет прин­цип борь­бы со смер­тью. Орга­низ­мы как бы бро­са­ют ей вызов тем, что еще до сво­е­го рас­па­да пере­да­ют потом­кам нега­сну­щий факел жизни. <…>

Эта заме­ча­тель­ная осо­бен­ность живых систем есть один из при­зна­ков побе­ды твор­че­ско­го нача­ла во Все­лен­ной, но побе­ды все же частич­ной, так как она отно­сит­ся толь­ко к ц е л о м у, к родо­во­му, обще­био­ло­ги­че­ско­му. Она дале­ка от завер­ше­ния, и поэто­му жизнь долж­на посто­ян­но под­дер­жи­вать борь­бу про­тив натис­ка смерти.

Каж­дый этап эво­лю­ции — сво­е­го рода сту­пень к пре­одо­ле­нию хао­са и раз­ло­же­ния, а на вер­шине этой лест­ни­цы воз­ни­ка­ет очаг дото­ле неве­до­мой Зем­ле новой жиз­нен­ной энер­гии. Если в био­сфе­ре полем бит­вы явля­ет­ся мате­ри­аль­ный слой миро­зда­ния, то на уровне ноосфе­ры в бой с дез­ин­те­гра­ци­ей всту­па­ют суще­ства, воору­жен­ные духов­ным заря­дом. В лице чело­ве­ка пре­гра­ду уми­ра­нию и хао­су ста­вят уже не толь­ко гено­фонд и физио­ло­гия, но и иное, транс­фи­зи­че­ское изме­ре­ние бытия. Оно обна­ру­жи­ва­ет­ся в чело­ве­че­ской лич­но­сти, кото­рая кон­цен­три­ру­ет в себе мысль, созна­ние, твор­че­ство и сво­бо­ду. Разум реа­ли­зу­ет свой жиз­нен­ный прин­цип ина­че, неже­ли орга­низм, духов­ная дея­тель­ность спа­са­ет свои пло­ды от ког­тей вре­ме­ни более совер­шен­ным спо­со­бом, чем наслед­ствен­ная инфор­ма­ция генов. Имен­но это уни­каль­ное явле­ние выво­дит чело­ве­ка за пре­де­лы био­ло­ги­че­ско­го развития.

* * *

Созна­ние нераз­ру­ши­мо­сти духа все­гда было при­су­ще людям. Его мож­но счи­тать таким же древним, как и само­го чело­ве­ка. Какие бы фор­мы это убеж­де­ние ни при­ни­ма­ло, подоб­но рели­гии, оно — уни­вер­саль­но и свя­за­но с самы­ми раз­лич­ны­ми систе­ма­ми взгля­дов, от наи­бо­лее при­ми­тив­ных до самых сложных.

О началь­ных фазах веры в бес­смер­тие гово­рят уже сле­ды риту­аль­ных погре­бе­ний у охот­ни­ков камен­но­го века. А в наши дни даже у тако­го «пер­во­быт­но­го» (в смыс­ле циви­ли­за­ции) наро­да, как, напри­мер, буш­ме­ны, пред­став­ле­ние о посмер­тии име­ет вполне опре­де­лен­ные чер­ты. Соглас­но их рели­гии, после кон­чи­ны дух умер­ше­го еще неко­то­рое вре­мя живет у моги­лы чело­ве­ка и может вре­мя от вре­ме­ни при­хо­дить и раз­го­ва­ри­вать с род­ствен­ни­ка­ми мерт­ве­ца, оста­ва­ясь неви­ди­мым. Душа, кото­рую Гау поме­стил в чело­ве­ке в день рож­де­ния, воз­вра­ща­ет­ся после его смер­ти в «дру­гой мир, мир Гау». Этот взгляд, при всей его кажу­щей­ся эле­мен­тар­но­сти, уже содер­жит в себе осно­вы уче­ния о бес­смер­тии, харак­тер­но­го для боль­шин­ства миро­вых религий.

Повсе­мест­ное рас­про­стра­не­ние веры в то, что смерть не вле­чет за собой пол­но­го уни­что­же­ния лич­но­сти, <…> сви­де­тель­ству­ет о почти врож­ден­ном чув­стве бес­смер­тия «Я», пусть даже не все­гда ясно осо­зна­ва­е­мом. Ино­гда его пыта­ют­ся свя­зать с инстинк­том само­со­хра­не­ния, и, разу­ме­ет­ся, какая-то связь здесь дей­стви­тель­но суще­ству­ет. Одна­ко мысль о бес­смер­тии — отнюдь не про­сто био­ло­ги­че­ский фено­мен. Преж­де все­го, она — про­яв­ле­ние духа, инту­и­тив­но ощу­ща­ю­ще­го свою нераз­ло­жи­мую природу.

Герой Досто­ев­ско­го Кирил­лов уве­рял, буд­то страх смер­ти есть не что иное, как боязнь боли. На самом же деле боязнь эта рож­да­ет­ся в теле, меж­ду тем как дух стра­шит не столь­ко боль, сколь­ко само небы­тие, кото­ро­му он все­ми сила­ми противится.

В то же вре­мя чело­век неволь­но как бы выно­сит за скоб­ки самую воз­мож­ность сво­е­го исчез­но­ве­ния: она не уме­ща­ет­ся в его созна­нии. Эту корен­ную осо­бен­ность чело­ве­ка, отме­чен­ную еще Ч. Дар­ви­ном, при­зна­ют даже мате­ри­а­ли­сты. «Пси­хо­ана­ли­ти­че­ская шко­ла, — писал З. Фрейд, — поз­во­ли­ла себе выска­зать убеж­де­ние, что по сути дела никто не верит в соб­ствен­ную смерть; или, гово­ря ины­ми сло­ва­ми, в сво­ем бес­со­зна­тель­ном каж­дый из нас убеж­ден в соб­ствен­ном бессмертии».

Мож­но ли счи­тать такое убеж­де­ние слу­чай­ной иллю­зи­ей? Не гово­рят ли сло­ва о «веч­ной сла­ве», о «бес­смер­тии в делах и памя­ти потом­ства», кото­рые ате­и­сты чер­тят на сво­их памят­ни­ках, о неодо­ли­мой жаж­де под­лин­но­го чело­ве­че­ско­го бессмертия?

Понять эту жаж­ду мож­но; гораз­до труд­нее, на пер­вый взгляд, понять пафос отри­ца­ния веч­но­сти. Что может вдох­нов­лять чело­ве­ка ста­но­вить­ся апо­сто­лом небы­тия?.. По мне­нию Фрей­да, здесь дей­ству­ет регрес­сив­ный инстинкт, вле­ку­щий живое назад, к нежи­во­му. Но более веро­ят­но, что «воля к смер­ти» есть лишь пара­док­саль­ная реак­ция на чув­ство стра­ха. Неред­ко имен­но ужас перед опас­но­стью тол­ка­ет к ней навстречу. <…>

Нема­лую роль в апо­ло­гии небы­тия игра­ет и смут­ная боязнь ответ­ствен­но­сти, кото­рая бес­по­ко­ит людей, зна­ко­мых с рели­ги­оз­ны­ми уче­ни­я­ми о посмерт­ном воз­да­я­нии. Отри­цая их, чело­век чув­ству­ет себя «осво­бож­ден­ным» и может утвер­дить­ся в мыс­ли, что «все позволено».

Ирра­ци­о­наль­ное стрем­ле­ние к «ничто» мате­ри­а­лизм, как пра­ви­ло, ста­ра­ет­ся под­кре­пить логи­че­ски­ми доводами.

Пер­вый из них сво­дит­ся к тому, что бес­смер­тие духа вне тела труд­но­пред­ста­ви­мо и не может быть экс­пе­ри­мен­таль­но под­твер­жде­но. Но «непред­ста­ви­мость» для нау­ки не может слу­жить аргу­мен­том про­тив реаль­но­сти како­го-либо фак­та: как мы виде­ли, физи­ка уже дав­но рас­ста­лась с гру­бы­ми моде­ля­ми и при­ми­тив­ной логи­кой. Что же каса­ет­ся экс­пе­ри­мен­та, то, во-пер­вых, не исклю­че­но, что его еще смо­гут осу­ще­ствить в буду­щем, а во-вто­рых, вопрос отпа­да­ет, если в дан­ном слу­чае мы име­ем дело с обла­стью, где обыч­ный экс­пе­ри­мент в прин­ци­пе невозможен.

Вто­рой аргу­мент име­ет эмо­ци­о­наль­но-нрав­ствен­ный харак­тер. Он исхо­дит из того, что вера в поту­сто­рон­нее ослаб­ля­ет волю чело­ве­ка, отвле­ка­ет его от зем­ных задач. В зна­чи­тель­ной сте­пе­ни этот довод порож­ден извра­ще­ни­я­ми той идеи, кото­рую он оспа­ри­ва­ет. Ведь не слу­чай­но и Вет­хий Завет, и Еван­ге­лие столь ску­по гово­рят о посмер­тии: чело­век при­зван в э т о м мире осу­ществ­лять свое при­зва­ние, а отнюдь не пас­сив­но ожи­дать загроб­ной жиз­ни. Гори­зонт бес­смер­тия толь­ко дела­ет пер­спек­ти­ву еще более широ­кой и труд — более осмыс­лен­ным. Лишь пло­хо поня­тое уче­ние о веч­ной жиз­ни может подо­рвать твор­че­скую актив­ность людей на Земле.

Тре­тий аргу­мент осно­ван на том, что вера в бес­смер­тие воз­ник­ла про­сто в каче­стве «уте­ше­ния», при­ду­ман­но­го чело­ве­ком для защи­ты от непе­ре­но­си­мо­го ожи­да­ния смер­ти. Но так могут думать толь­ко те, кто не зна­ком с древни­ми фор­ма­ми это­го уче­ния. В дей­стви­тель­но­сти же кар­ти­ны загроб­но­го мира, кото­рые мы нахо­дим в кни­гах древ­не­го Восто­ка и Гре­ции, почти все­гда про­ник­ну­ты леде­ня­щим душу ужа­сом. Гоме­ров­ский Аид, вави­лон­скую пре­ис­под­нюю или еврей­ский Шеол мень­ше все­го мож­но назвать уте­ше­ни­ем. Оче­вид­но, вовсе не «уте­ши­тель­ство», а при­от­кры­тие каких-то страш­ных сто­рон посмер­тия яви­лось источ­ни­ком подоб­ных пред­став­ле­ний. Извест­ный швей­цар­ский пси­хи­атр К. Г. Юнг пола­га­ет, что эти пред­став­ле­ния люди чер­па­ли за поро­гом созна­ния. Поэто­му он при­да­вал боль­шое зна­че­ние сно­ви­де­ни­ям, кото­рые обле­ка­ют в обра­зы реаль­ность, ведо­мую под­со­зна­нию. Дру­ги­ми сло­ва­ми, пер­ви­чен здесь осо­бый о п ы т, через кото­рый чело­век сопри­ка­са­ет­ся с обла­стью бытия, лежа­щей по ту сто­ро­ну видимого.

Как обыч­но, мате­ри­а­ли­сты свя­зы­ва­ют веру в бес­смер­тие с уров­нем нау­ки про­шлых эпох. «У людей, жив­ших тыся­чи лет тому назад, — гово­рят они, — эти пред­став­ле­ния воз­ник­ли в резуль­та­те незна­ния зако­нов при­ро­ды и обще­ства. Они не зна­ли био­ло­ги­че­ских при­чин смер­ти, не мог­ли науч­но истол­ко­вать чело­ве­че­ское созна­ние» (О. Клор). Одна­ко, не гово­ря уж о том, что ссыл­ка на «зако­ны обще­ства» здесь едва ли умест­на, оста­ет­ся непо­нят­ным: поче­му же раз­ви­тие зна­ний не уби­ло идеи бес­смер­тия. Ведь труд­но пред­по­ло­жить, что такие ее защит­ни­ки, как Дж. Том­сон, открыв­ший элек­трон, или Э. Шре­дин­гер, созда­тель вол­но­вой меха­ни­ки, зна­ют зако­ны при­ро­ды мень­ше, чем пещер­ный чело­век или древ­ний егип­тя­нин. Напро­тив, как утвер­жда­ет англий­ский физик Дж. Макс­велл, «про­гресс науч­ный (в вопро­се о смер­ти с физи­че­ской ее сто­ро­ны) вынуж­да­ет к глу­бо­ко­му раз­ли­че­нию меж­ду види­мой частью чело­ве­че­ско­го суще­ства, кото­рая поги­ба­ет на наших гла­зах, и меж­ду той, кото­рая состав­ля­ет наше «Я», и к усво­е­нию того поло­же­ния, что чело­ве­че­ская лич­ность как по сво­ей при­ро­де, так и по сво­е­му назна­че­нию лежит за пре­де­ла­ми науч­ной обла­сти». Неуди­ви­тель­но поэто­му, что боль­шин­ство круп­ней­ших пред­ста­ви­те­лей чело­ве­че­ской мыс­ли от Пла­то­на до Берг­со­на и Тей­я­ра де Шар­де­на раз­де­ля­ли и фило­соф­ски обос­но­вы­ва­ли уче­ние о бессмертии.

* * *

Чело­ве­че­ский дух высту­па­ет на фоне орга­ни­че­ской эво­лю­ции как нечто и н о п р и р о д н о е по отно­ше­нию к мате­ри­аль­ным струк­ту­рам и в то же вре­мя — тес­но с ним свя­зан­ное. Но если это так, то не рас­про­стра­ня­ет­ся ли закон раз­ло­же­ния и на сознание? <…>

В самом деле, после физи­че­ской смер­ти орга­низм рас­па­да­ет­ся на те эле­мен­ты, из кото­рых был обра­зо­ван. Меж­ду тем духов­ное нача­ло каче­ствен­но отли­ча­ет­ся от телес­но­го. Его нель­зя рас­смат­ри­вать в виде ком­би­на­ции частей и элементов. <…>

Это един­ство духа есть пред­по­сыл­ка его нераз­ло­жи­мо­сти, как пока­зал Э. Шре­дин­гер. Он писал:

«У каж­до­го из нас есть неоспо­ри­мое пред­став­ле­ние, что сум­ма его соб­ствен­ных пере­жи­ва­ний обра­зу­ет неко­то­рую еди­ни­цу, ясно отли­ча­ю­щу­ю­ся от такой же еди­ни­цы любо­го дру­го­го чело­ве­ка. Он ссы­ла­ет­ся на нее как на свое «Я». Что же такое это «Я»? Если вы буде­те пра­виль­но ана­ли­зи­ро­вать это «Я», то вы при­де­те к заклю­че­нию, что оно пред­став­ля­ет собой все же нечто боль­шее, чем про­стой набор отдель­ных вос­при­я­тий и вос­по­ми­на­ний, и слу­жит имен­но той кан­вой, на кото­рой они накоп­ля­ют­ся… И даже если искус­ный гип­но­ти­зер суме­ет совсем вычерк­нуть из ваше­го созна­ния все ваши ран­ние вос­по­ми­на­ния, то и тогда вы не буде­те счи­тать, что он убил в а с. Но ни в коем слу­чае здесь нет поте­ри лич­но­го суще­ство­ва­ния, кото­рую надо опла­ки­вать. И нико­гда не будет!» <…>

* * *

Мате­ри­а­ли­сты обыч­но гово­рят, что со смер­тью созна­ние «уга­са­ет». Но это не более чем пло­хая мета­фо­ра. Ведь и в чисто физи­че­ском плане бытия «уга­са­ние» отнюдь не озна­ча­ет анни­ги­ля­ции, а лишь пере­ход одной фор­мы мате­рии или энер­гии в дру­гую. Поэто­му, если даже при­нять подоб­ную ана­ло­гию, пра­виль­нее будет ска­зать, что гибель тела откры­ва­ет созна­нию путь к пере­хо­ду в дру­гую фор­му существования.

Посколь­ку дух, как мы видим, спо­со­бен ока­зы­вать огром­ное воз­дей­ствие на жизнь тела, то вполне воз­мож­но пред­ста­вить его как силу, исполь­зу­ю­щую цен­траль­ную нерв­ную систе­му в каче­стве сво­е­го инстру­мен­та. Мозг в дан­ном слу­чае ока­жет­ся чем-то отда­лен­но напо­ми­на­ю­щим транс­фор­ма­тор или конденсатор.

Когда при­ем­ник или элек­три­че­ская уста­нов­ка выхо­дят из строя, это вовсе не озна­ча­ет, что радио­вол­ны или элек­тро­энер­гия «испа­ри­лись», «исчез­ли». Нечто подоб­ное про­ис­хо­дит, по-види­мо­му, в соот­но­ше­нии моз­га и духа. <…>

Разу­ме­ет­ся, смерть и раз­ло­же­ние моз­га нару­ша­ет его кон­такт с духом. Но зна­чит ли это, что дух боль­ше не суще­ству­ет? Может ли дока­зать это «мол­ча­ние могил»? <…>

<…> Отри­ца­ние бес­смер­тия стро­ит­ся на чисто нега­тив­ных пред­по­сыл­ках, изъ­я­ны кото­рых ста­но­вят­ся оче­вид­ны­ми перед лицом спе­ци­фи­че­ских осо­бен­но­стей духа как нача­ла нема­те­ри­аль­но­го и лич­но­сти как фено­ме­на сверхвре­мен­но­го и внепространственного.

Такое ново­об­ра­зо­ва­ние долж­но было занять исклю­чи­тель­ное место в миро­вой эво­лю­ции. Одна­жды заго­рев­шись во Все­лен­ной, огонь духа, подоб­но жиз­ни, не мог угас­нуть. Но, мало того, вопло­тил­ся он не толь­ко в кол­лек­тив­ном созна­нии вида, но в каж­дой его еди­ни­це, высо­чай­шем шедев­ре миро­тво­ре­ния — личности.

Еди­ный орга­низм био­сфе­ры рас­тет, одо­ле­вая смерть, но одна за дру­гой отми­ра­ют и сме­ня­ют­ся его клет­ки. Иное бес­смер­тие в ноосфе­ре. Для нее части столь же важ­ны, как и целое. Она высту­па­ет не как без­ли­кая мас­са, а как един­ство мыс­ля­щих и н д и в и д о в.

Смерть насти­га­ет живот­ное и дела­ет его сво­ей жерт­вой, и в чело­ве­ке гиб­нет толь­ко живот­ное. Дух же его, гово­ря сло­ва­ми Тей­я­ра, «усколь­за­ет и высво­бож­да­ет­ся». То, что он ока­зы­ва­ет­ся в состо­я­нии п е р е ж и т ь рас­пад тела, есть зако­но­мер­ность и важ­ней­ший шаг кос­мо­са на пути к сверх­при­род­ным мирам.

* * *

Но если бес­смер­тие — настоль­ко важ­ное для эво­лю­ции свой­ство духа, если оно так вожде­лен­но чело­ве­ку, то поче­му наши пред­став­ле­ния о даль­ней­шей судь­бе лич­но­сти столь неяс­ны и бед­ны содер­жа­ни­ем? На это суще­ству­ет два отве­та. По мне­нию одних, чело­ве­че­ству еще суж­де­но когда-нибудь глуб­же про­ник­нуть в эти тай­ны; они лишь мало иссле­до­ва­ны, но в прин­ци­пе — раци­о­наль­но позна­ва­е­мы. Соглас­но дру­гой, более веро­ят­ной точ­ке зре­ния, здесь про­хо­дит рубеж, кото­рый мы не можем пре­одо­леть, нахо­дясь по эту сто­ро­ну бытия. Как невоз­мож­но эмбри­о­ну, веду­ще­му чисто био­ло­ги­че­ское суще­ство­ва­ние, понять всю слож­ность и мно­го­гран­ность чело­ве­че­ской жиз­ни, так и в нашем огра­ни­чен­ном бытии труд­но пред­ста­вить дру­гие миры ина­че, как в виде символов.

«Надоб­но пом­нить, — заме­ча­ет Н. О. Лос­ский, — что вре­мен­ной ряд собы­тий и без­вре­мен­ное бытие суть два глу­бо­ко раз­но­род­ных мира, а чело­век, хотя и сто­ит одною ногою в одном из этих миров, а дру­гою — в дру­гом, все же раз­ви­ва­ет в себе уме­ние отчет­ли­во наблю­дать толь­ко один из этих миров, имен­но — вре­мен­ной; поэто­му, когда речь идет о веч­ном «Я», мы уме­ем толь­ко ука­зать его налич­ность, но не рас­ска­зать о его без­вре­мен­ном содер­жа­нии; меж­ду тем это содер­жа­ние долж­но суще­ство­вать и быть гораз­до более бога­тым, чем вре­мен­ная жизнь».

И все же раз­ви­тие лич­но­сти у ж е з д е с ь при­бли­жа­ет ее к созер­ца­нию сверх­чув­ствен­но­го мира. <…>

Пора­зи­тель­ные взле­ты чело­ве­че­ской лич­но­сти, мысль фило­со­фа — все это есть уже пред­чув­ствие и пере­жи­ва­ние бес­смер­тия «здесь и теперь». Это как бы луч све­та, кото­рый осве­ща­ет и путь отдель­ной души, и исто­рию все­го чело­ве­че­ства. Вопре­ки тем, кто хочет похо­ро­нить чело­ве­ка и убе­дить его, что конец жиз­ни — это «лопух на моги­ле», дух в самом сво­ем бытии откры­ва­ет пер­спек­ти­ву веч­но­сти. <…> Он тру­дит­ся, зная, что все пре­крас­ное и под­лин­ное, воз­ник­шее в этом мире, дости­га­ет в гря­ду­щем высо­чай­ше­го расцвета.

Посмер­тие невоз­мож­но пред­ста­вить себе пустым без­дей­стви­ем, томи­тель­ной и одно­об­раз­ной «про­гул­кой в рай­ских садах» — оно явит­ся про­цес­сом непре­рыв­но­го ста­нов­ле­ния и вос­хож­де­ния к веч­но­му совершенству.

«Уве­рен­ность в том, что мы про­дол­жа­ем жить веч­но, — гово­рил Гете, — выте­ка­ет у меня из само­го поня­тия дея­тель­но­сти. И если я, не зная уста­ли, буду дея­те­лен до само­го кон­ца, то при­ро­да, когда тепе­реш­няя моя фор­ма уже не смо­жет выдер­жать тяже­сти мое­го духа, обя­за­на будет ука­зать мне новую фор­му суще­ство­ва­ния. Пусть же Веч­но Живой не отка­жет нам в новых видах дея­тель­но­сти, ана­ло­гич­ных тем, в кото­рых мы уже испы­та­ли себя. А если Он по-отцов­ски дару­ет нам вос­по­ми­на­ние обо всем спра­вед­ли­вом и хоро­шем, к чему мы стре­ми­лись и что уже созда­ли, тогда и мы, конеч­но, очень быст­ро ухва­тим­ся за зуб­цы миро­вой шестерни».

Эти сло­ва вели­ко­го поэта и мыс­ли­те­ля напо­ми­на­ют нам о том, что посмер­тие тес­но свя­за­но со всей зем­ной жиз­нью, подоб­но тому как наслед­ствен­ность и усло­вия суще­ство­ва­ния в теле мате­ри вли­я­ют на рож­де­ние и жизнь чело­ве­ка. Зем­ное суще­ство­ва­ние дано нам не слу­чай­но и не бес­цель­но. Фор­ми­руя свой дух на путях жиз­ни, мы гото­вим его к веч­но­сти. И эта под­го­тов­ка долж­на выра­жать­ся в нашей дея­тель­но­сти на зем­ле. Еще фило­со­фы Индии и Гре­ции поня­ли, что кро­ме физи­че­ских зако­нов суще­ству­ют и з а к о н ы д у х о в н о — н р а в с т в е н н ы е и что они дей­ству­ют с опре­де­лен­ной после­до­ва­тель­но­стью. Каж­дый несет в посмер­тие то, что он уго­то­вил сам себе здесь. Семя с чер­во­то­чи­ной нико­гда не даст здо­ро­во­го рас­те­ния. Зло и духов­ная убо­гость на зем­ле эхом отзо­вет­ся в нашем запре­дель­ном бытии. <…>

* * *

Но Биб­лия откры­ва­ет нам и нечто боль­шее. Сим­вол «Дре­ва Жиз­ни», кото­рый появ­ля­ет­ся на пер­вых ее стра­ни­цах, озна­ча­ет потен­ци­аль­ное бес­смер­тие в с е г о чело­ве­че­ско­го суще­ства, а вме­сте с ним и всей при­ро­ды. Чело­век, соглас­но Писа­нию, есть духов­но-телес­ное един­ство. Поэто­му его роль в миро­зда­нии не может огра­ни­чить­ся сохра­не­ни­ем и совер­шен­ство­ва­ни­ем одно­го духа сре­ди обще­го раз­ло­же­ния мате­рии. Незри­мая энер­гия, кото­рой он наде­лен, еще дале­ко не реа­ли­зо­ва­ла всех сво­их возможностей.

Через свое тело чело­век слит с при­род­ным кос­мо­сом, и его вос­хож­де­ние есть одно­вре­мен­но и вос­хож­де­ние всей тва­ри. Эво­лю­ция био­сфе­ры — это побег от смер­ти, исто­рия же чело­ве­ка — это путь к в о с к р е с е н и ю и оду­хо­тво­ре­нию мате­рии. Сле­до­ва­тель­но, нераз­ру­ши­мость духа есть лишь этап, а не вер­ши­на прогресса. <…>

<…> Пре­одо­леть силой духа кос­ность мате­рии, п р е о б р а з и т ь ее, воз­ве­сти через себя на выс­шую сту­пень раз­ви­тия — в этом кос­ми­че­ская зада­ча ноосфе­ры, а венец ее устрем­ле­ний есть побе­да над телес­ной смер­тью в природе.

Пер­во­здан­ное чело­ве­че­ство долж­но было най­ти путь к цело­куп­но­му бес­смер­тию, стать в миро­зда­нии «пер­вен­цем из мерт­вых». Но это не про­изо­шло. Избе­га­ет рас­па­да лишь дух; смерть же по-преж­не­му сохра­ня­ет свою власть над ноосфе­рой, раз­ру­шая тело чело­ве­ка, как любую дру­гую струк­ту­ру. То, что чело­век назвал горест­ным име­нем «тем­ни­цы», воз­вра­ща­ет­ся в общий кру­го­во­рот вещества…

Что же яви­лось при­чи­ной это­го над­ло­ма? Что затор­мо­зи­ло дви­же­ние и роко­вым обра­зом повли­я­ло на духов­ную жизнь и исто­рию мира?

Хри­сти­ан­ство назы­ва­ет эту ката­стро­фу Пер­во­род­ным гре­хом или повре­жден­но­стью чело­ве­че­ской природы.

Стрела, запущенная в вечность

Из лек­ции, про­чи­тан­ной 8 декаб­ря 1989 г. в ДК им. А.С. Серафимовича

<…> Когда-то покой­но­го архи­епи­ско­па Луку, извест­но­го вра­ча-хирур­га Вой­но-Ясе­нец­ко­го, спро­си­ли, неуже­ли он верит в суще­ство­ва­ние души, в то вре­мя как он столь­ко раз вскры­вал мерт­вое тело чело­ве­ка. На что он отве­тил: «Я мно­го раз вскры­вал тело чело­ве­ка, но я нико­гда не видел в нем ни мыс­лей, ни разу­ма. Я видел толь­ко орга­ны, мерт­вые орга­ны». Зна­чит, в прин­ци­пе невоз­мож­но уви­деть то, что состав­ля­ет самое суще­ство чело­ве­че­ской природы.

Я думаю, что мно­гие из вас слы­ша­ли о кни­ге Рай­мон­да Моуди. О ней была боль­шая прес­са как у нас, так и за рубе­жом. Опра­ши­вая мно­го­чис­лен­ных людей, кото­рые пере­жи­ли кли­ни­че­скую смерть, док­тор Моуди при­шел к выво­ду, что сего­дня уже нель­зя повто­рять, как гово­ри­ли наши древ­ние пред­ки, что «отту­да» еще никто не воз­вра­щал­ся. Сего­дня мы уже име­ем людей, кото­рые воз­вра­ща­лись «отту­да».

Мно­го лет тому назад, еще задол­го до выхо­да кни­ги «Жизнь после жиз­ни», я стал­ки­вал­ся с подоб­ны­ми явле­ни­я­ми. Я запи­сы­вал рас­ска­зы людей, кото­рые на опе­ра­ци­он­ном сто­ле скон­ча­лись, но потом бла­го­да­ря уси­ли­ям реани­ма­то­ров вер­ну­лись к жиз­ни. И <…> они мне рас­ска­за­ли о том, как виде­ли свое тело со сто­ро­ны, как они слы­ша­ли сло­ва вра­чей, сестер, нахо­див­ших­ся рядом, как они пере­жи­ва­ли необык­но­вен­ную, ни с чем не срав­ни­мую лег­кость и чув­ство сча­стья, как при этом ясно рабо­та­ла голо­ва, слов­но смот­рев­шая со сто­ро­ны на свою физи­че­скую голову.

Один из таких людей рас­ска­зы­вал мне, что, пере­жи­вая это чув­ство сча­стья, он сам себе гово­рил: «Вот, я нахо­жусь в Цар­стве Божи­ем. Навер­ное, это Цар­ство Божие, и здесь нет вре­ме­ни, а у нас толь­ко мину­ты и секун­ды». Хотя на самом деле он видел вокруг себя ту же боль­нич­ную пала­ту, но он каким-то обра­зом сумел уви­деть мир, стран­ный мир. Каза­лось бы, все тот же, но в то же вре­мя иной, как буд­то с него снят некий покров.

Это напо­ми­на­ет извест­ное сти­хо­тво­ре­ние Вла­ди­ми­ра Соло­вье­ва о гру­бой коре веще­ства, кото­рая скры­ва­ет духов­ную силу и кра­со­ту миро­зда­ния. Так вот, такие рас­ска­зы очень сов­па­да­ли меж­ду собой, и, когда появи­лась кни­га «Жизнь после жиз­ни», я уже нисколь­ко не уди­вил­ся, пото­му что все ока­за­лось для меня доста­точ­но зна­ко­мым. И вооб­ще для хри­сти­ан здесь не было ниче­го неожи­дан­но­го, пото­му что мы все­гда сто­я­ли в этой вере. <…>

Еди­ная струк­ту­ра жиз­ни зало­же­на во всю био­сфе­ру. Она рабо­та­ет по еди­ной систе­ме, по еди­но­му прин­ци­пу гене­ти­че­ско­му. И постро­е­на био­сфе­ра на осно­ва­нии тех эле­мен­тов, кото­рые она уже нашла в при­ро­де. Вы все пре­крас­но зна­е­те, что глав­ный ком­по­нент жиз­ни, дез­ок­си­ри­бо­ну­кле­и­но­вая кис­ло­та, состо­ит из веществ, кото­рые встре­ча­ют­ся в нежи­вой при­ро­де. Но вот сре­ди цар­ства био­сфе­ры зарож­да­ет­ся таин­ствен­ным обра­зом новое цар­ство, кото­рое Вер­над­ский и Тей­яр де Шар­ден назы­ва­ют ноосфе­рой, сфе­рой разу­ма (от гре­че­ско­го noos — мыш­ле­ние, разум).

И вот уди­ви­тель­ное свой­ство ноосфе­ры: она не берет за осно­ву то, что есть в преды­ду­щих фазах. Хотя неко­то­рые эле­мен­ты мыш­ле­ния мы встре­ча­ем в мире, но нет в при­ро­де того, что мы долж­ны назвать духом, — твор­че­ства ново­го, нрав­ствен­но­го выбо­ра, глу­бин­но­го само­со­зна­ния, стрем­ле­ния к бес­ко­неч­но­сти. Когда сам­ка ось­ми­но­га откла­ды­ва­ет яйца, она уби­ва­ет себя, сра­ба­ты­ва­ет опре­де­лен­ная желе­за, кото­рая уно­сит ее из жиз­ни. Поче­му это так? Она выпол­ни­ла свое пред­на­зна­че­ние. То же самое про­ис­хо­дит со мно­ги­ми живы­ми суще­ства­ми. Те, кто виде­ли ино­гда над вечер­ней рекой кру­жа­щи­е­ся стаи полу­про­зрач­ных лег­ких стре­ко­зок-поде­нок, дума­ют: что это за празд­ник и танец? А это празд­ник люб­ви и смер­ти. Ибо рож­да­ют­ся эти поден­ки даже без рото­во­го отвер­стия, они даже не могут поесть. Их един­ствен­ное при­зва­ние, в этот един­ствен­ный вечер их жиз­ни, когда они выхо­дят из воды, из личи­нок, — это пля­сать в воз­ду­хе, парить, дать нача­ло новой гене­ра­ции и в этот же день погиб­нуть. И утром мы видим целые пла­сты сереб­ри­стые этих погиб­ших насе­ко­мых на поверх­но­сти реки. Они выпол­ни­ли свою функ­цию здесь.

Аль­фред Рас­сел Уол­лес, как и Дар­вин, раз­ра­бо­тав­ший тео­рию эво­лю­ции путем есте­ствен­но­го отбо­ра, был пора­жен <…> тем, сколь­ко зало­же­но в дух и созна­ние чело­ве­ка все­го, что не нуж­но ему для при­спо­соб­ле­ния к окру­жа­ю­щей сре­де. Стрем­ле­ние к выс­ше­му позна­нию, стрем­ле­ние к бес­ко­рыст­но­му зна­нию, спо­соб­но­сти самые раз­но­об­раз­ные, при­су­щие гению чело­ве­ка, — все это не нуж­но для выжи­ва­ния чело­ве­ка. Более того, имен­но вла­дея эти­ми дара­ми, чело­век часто под­вер­га­ет себя и опас­но­сти, и даже угро­зе смерти.

Жизнь живот­ных, хотя и име­ет в себе эле­мен­ты пси­хи­ки и созна­ния, явля­ет­ся отра­же­ни­ем их телес­ной жиз­ни. Когда живот­ное удо­вле­тво­ри­ло потреб­но­сти телес­ной жиз­ни, ему боль­ше ниче­го не надо, и живот­ное спо­кой­но. Немец­кий иссле­до­ва­тель Шал­лер, когда он жил в лесу с горил­ла­ми, высо­ко­раз­ви­ты­ми живы­ми суще­ства­ми, пора­зил­ся тому, насколь­ко они неизоб­ре­та­тель­ны, флег­ма­тич­ны, даже безы­ни­ци­а­тив­ны. Пото­му что у них нет вра­гов, им не от кого пря­тать­ся. У них пища все­гда под рука­ми. У них, как бы мы теперь ска­за­ли, реше­ны все основ­ные про­бле­мы, и поэто­му жизнь их про­хо­дит в сон­ном таком состоянии.

Но если чело­век удо­вле­тво­рит свои потреб­но­сти, если он одет, сыт, если все у него есть — если он нор­маль­ный чело­век, он на этом не успо­ко­ит­ся. В крас­но­ре­чи­вом утвер­жде­нии это­го фак­та заклю­ча­ет­ся вели­чай­шее зна­че­ние гетев­ско­го «Фау­ста». Мефи­сто­фель слиш­ком низ­ко ста­вил чело­ве­ка. Что он обе­щал док­то­ру Фаусту? Моло­дость, любовь, богат­ство, власть, сла­ву. Все это он дал. Но нико­гда, ни на одно мгно­ве­ние Фауст не успо­ка­и­вал­ся. И толь­ко в кон­це дней сво­их, толь­ко в кон­це сво­их дней он почув­ство­вал дра­го­цен­ность мгно­ве­ния. Когда? Когда полу­чил что-то?

Нет. Когда он отдал, когда он стал слу­жить дру­гим людям. Напрас­но Мефи­сто­фель думал, что выиг­рал пари. Бес­смерт­ная часть Фау­ста уно­сит­ся в небо, как пишет Гете в кон­це сво­ей тра­ге­дии. А Мефи­сто­фель ока­зы­ва­ет­ся обма­ну­тым. Пото­му что тот, кто не для себя искал сча­стья, тот все­гда ока­зы­ва­ет­ся побе­ди­те­лем низ­ших начал.

Так вот, чело­век, «мятеж­ный, ищет бури». Чело­век, если успо­ка­и­ва­ет­ся, дегра­ди­ру­ет. Чело­век, ноосфе­ра — это некая стре­ла, запу­щен­ная в веч­ность. Вся поэ­зия, все искус­ство, вся тай­на музы­ки — все это не отно­сит­ся к обла­сти удо­вле­тво­ре­ния мате­ри­аль­ных нужд и потреб­но­стей чело­ве­ка. Да, конеч­но, для того, что­бы суще­ство­вать в сво­ем теле, чело­век в этом во всем нуж­да­ет­ся. Но здесь про­ис­хо­дит транс­фор­ма­ция, как в слу­чае с углем и алма­зом. Неболь­шая струк­тур­ная пере­строй­ка, и — полу­ча­ет­ся алмаз. Гряз­ная зем­ля — и из нее под­ни­ма­ет­ся пре­крас­ный цветок.

Это вовсе не зна­чит, что дух чело­ве­ка порож­да­ет­ся его телом. Я с само­го нача­ла ска­зал вам, что суще­ству­ет каче­ствен­ное раз­ли­чие меж­ду нашим нема­те­ри­аль­ным духом и мате­ри­аль­ным, био­ло­ги­че­ским телом. У нас нет ни логи­че­ских, ни фак­ти­че­ских дока­за­тельств того, что мате­ри­аль­ное может создать духов­ное. И если чело­век ска­жет вам, что вот умер­ло тело, и душа боль­ше не суще­ству­ет, это будет рав­но­знач­но тому, что вы пере­ре­за­ли теле­фон­ный про­вод, и аппа­рат не гово­рит, и вы дума­е­те, что на дру­гом кон­це про­во­да все умер­ли. Кон­так­та нет, но где дока­за­тель­ства, что дух пре­кра­тил свое суще­ство­ва­ние? И, кро­ме того, что озна­ча­ет «пре­кра­тил»?

Да если я зажгу здесь све­чу или костер, а потом пога­шу, что про­изой­дет — с точ­ки зре­ния физи­ки, а не бел­ле­три­сти­ки? Толь­ко изме­не­ние фор­мы суще­ство­ва­ния мате­рии. И если дух теря­ет воз­мож­ность реа­ли­зо­вать и про­яв­лять себя через тело, это вовсе не озна­ча­ет, что дух анни­ги­ли­ро­вал­ся и испа­рил­ся. Он воз­вра­ща­ет­ся в свой­ствен­ную ему сферу.

Тело чело­ве­ка ведь тоже не испа­ря­ет­ся. Оно воз­вра­ща­ет­ся в объ­я­тия зем­ли, в объ­я­тия мате­ри-при­ро­ды, в ее кру­го­во­рот. И ни один атом наше­го тела не поги­ба­ет, а он будет слит вме­сте с этим кру­го­во­ро­том миро­зда­ния. Но какое осно­ва­ние у нас думать, что мощ­ный фак­тор — дух чело­ве­ка, кото­рый меня­ет, иска­жа­ет и укра­ша­ет одно­вре­мен­но целую пла­не­ту, кото­рый про­ни­ка­ет сво­им остри­ем в про­шлое, в буду­щее, в дале­кие стра­ны, кото­рый может совер­шать мгно­вен­ные акты пости­же­ния, кото­рый все­гда пара­док­са­лен, все­гда неожи­дан, — что этот фак­тор явля­ет­ся столь ничтож­ным, что может быть ниже, чем тело, кото­рое меня­ет лишь фор­му суще­ство­ва­ния? Дух тоже меня­ет. Но как?

Если био­сфе­ра сохра­ня­ет в целост­но­сти жизнь, дре­во жиз­ни, то для ноосфе­ры важ­но не дре­во, важ­но не целое, важ­на не сум­ма толь­ко лишь, а важ­ны эле­мен­ты. Ибо у духа есть одно вели­чай­шее свой­ство, и я думаю, вы все его зна­е­те: его лич­ност­ный харак­тер. Дух — это не сти­хия. Созна­ние, мысль, твор­че­ство скон­цен­три­ро­ва­ны вокруг маг­нит­но­го полю­са, кото­рый мы назы­ва­ем «Я». <…>

Это вели­кий и важ­ный факт и свой­ство ноосфе­ры. Когда пыта­ют­ся отбро­сить этот факт, то забы­ва­ют о пре­зумп­ции суще­ство­ва­ния, о том, что, как гово­рит Берг­сон, надо еще дока­зать: пусть дока­жут, что душа исче­за­ет. Тех фак­тов, кото­рые мы име­ем, еще недо­ста­точ­но, и, наобо­рот, есть нема­ло фак­тов, кото­рые пока­зы­ва­ют иное.

Зна­ме­ни­тый аме­ри­кан­ский пси­хо­лог Уильям Джеймс про­во­дил мас­су опы­тов, в кото­рых ему уда­лось как-то сопри­кос­нуть­ся с созна­ни­ем умер­ших людей. Его отче­ты были опуб­ли­ко­ва­ны. Этим зани­ма­лись мно­гие обще­ства в кон­це XIX и XX веков. Огром­ный мате­ри­ал дала пара­пси­хо­ло­гия. Все­воз­мож­ные откры­тия и, в част­но­сти, одно из уди­ви­тель­ных откры­тий, что дух дей­ству­ет в мире, не зная границ.

Мать может почув­ство­вать тра­ге­дию или смерть сво­е­го ребен­ка, если с ним это слу­чи­лось на дру­гом кон­це зем­но­го шара, почти в то же мгно­ве­ние. Воз­дей­ствие духа на дух не экра­ни­ру­ет­ся ничем. Любые лучи, любые поля мож­но экра­ни­ро­вать, но нель­зя экра­ни­ро­вать дух. Кста­ти, этим объ­яс­ня­ет­ся, поче­му про­ис­хо­дит воз­дей­ствие на рас­сто­я­нии. Сей­час мно­го гово­рят о теле­ви­зи­он­ных сеан­сах Кашпи­ров­ско­го… Каза­лось бы, нет чело­ве­ка рядом, есть толь­ко изоб­ра­же­ние. Но на самом деле дух — спо­соб­ный гип­но­ти­зер. Кста­ти, что такое гип­ноз, никто не зна­ет, но фак­ти­че­ски это есть воз­дей­ствие одно­го духа на дру­гой. При­чем воз­дей­ствие самое пара­док­саль­ное. Хоро­шее ли, пло­хое ли — мы не будем сей­час решать. Я гово­рю о фактах.

Я сам при­сут­ство­вал на экс­пе­ри­мен­тах Мес­син­га. При мне — я убеж­ден, что это не фокус, — с завя­зан­ны­ми гла­за­ми он был спо­со­бен най­ти вещь, кото­рую спря­тал дру­гой чело­век. И это не было, как он сам потом рас­ска­зы­вал, <…> фик­са­ци­ей каких-то мик­ро­дви­же­ний. Я видел сво­и­ми гла­за­ми, что он не брал за руку это­го чело­ве­ка, что он сам с повяз­кой на гла­зах шел по сцене и нахо­дил этот пред­мет. Зна­чит, дух дей­ству­ет очень свое­об­раз­но, ему не нуж­ны про­вод­ни­ки, столь необ­хо­ди­мые при дви­же­нии, ска­жем, элек­три­че­ской энергии.

Тако­вы уди­ви­тель­ные свой­ства духа. Нема­те­ри­аль­ность. Един­ство, осо­бое един­ство. Сверхвре­мен­ность. Пото­му что вре­мя внут­ри духа течет по-дру­го­му. Я объ­яс­ню вам на про­стом при­ме­ре. Когда вы сиди­те, жде­те чего-то, 10 минут вам кажут­ся веч­но­стью, и наобо­рот, когда вы дей­ству­е­те. Есть вос­при­я­тие вре­ме­ни духом, кото­рое не соот­вет­ству­ет объ­ек­тив­ной фик­са­ции дли­тель­но­сти времени.

Дух тво­рит. Вы може­те ска­зать, что тво­рят и живот­ные. Да, био­сфе­ра тво­рит мно­гое. И соты пчел, и гнез­да птиц, и мно­гое дру­гое. Но поду­май­те о том, мож­но ли назвать это твор­че­ством, когда инстинк­тив­но, бес­со­зна­тель­но, из поко­ле­ния в поко­ле­ние, тыся­чи лет повто­ряя с неким авто­ма­тиз­мом дви­же­ния сво­их отда­лен­ных пред­ков, боб­ры или пче­лы дела­ют все эти дви­же­ния? А чело­век созда­ет то, чего не было. Любой из вас при­зна­ет, что досто­ин­ство худож­ни­ка, и поэта, и писа­те­ля в том, что он созда­ет небы­ва­лый мир — мир, кото­ро­го не суще­ство­ва­ло. Даже если он пишет пей­за­жи реаль­ные, даже если мы видим кар­ти­ну Рери­ха «Брах­ма­пут­ра», то это не та Брах­ма­пут­ра, кото­рая была бы улов­ле­на объ­ек­ти­вом фото­ап­па­ра­та, а это таин­ствен­ное состо­я­ние реки, пре­лом­лен­ное через твор­че­ское вооб­ра­же­ние художника.

Толь­ко дух спо­со­бен созда­вать фан­то­мы, изоб­ре­тать, скле­и­вать, раз­ры­вать. Толь­ко дух может тре­пе­тать от кра­со­ты и вели­чия. В кон­це кон­цов, выс­шие про­яв­ле­ния чело­ве­че­ско­го духа — в рели­ги­оз­ном твор­че­стве, в искус­стве, музы­ке, люб­ви. И думать, что это мусор эво­лю­ции, что это мож­но отбро­сить как нечто не заслу­жи­ва­ю­щее вни­ма­ния, зна­чит не пони­мать зако­но­мер­но­стей мира, не пони­мать, как в нем сбе­ре­га­ет­ся все самое глав­ное. Лич­ность сто­ит на вер­шине. Она любит, она тво­рит, она пости­га­ет, позна­ет. И она не гибнет.

Те люди, кото­рые с XVIII века пыта­лись отбро­сить идею иммор­та­лиз­ма, бес­смер­тия, гово­ри­ли при­мер­но как врач Каба­нис: «Мозг про­из­во­дит дух, как желчь про­из­во­дит­ся пече­нью». Но это лише­но смыс­ла. И желчь, и печень мате­ри­аль­ные вещи, кото­рые мож­но уви­деть и изме­рить. И в тру­пе все это мож­но най­ти. А попро­буй­те най­ти мысль! Мож­но уви­деть все дви­же­ния ней­ро­нов, но нико­гда не уви­деть самой мыс­ли. Раз­ве толь­ко что в фан­та­сти­че­ском романе.

Далее. Когда чело­век откры­ва­ет для себя свою сверхвре­мен­ность, свою необыч­ность, гово­рят: «Это бег­ство от жиз­ни». И я ска­жу вам откро­вен­но, что счи­таю глав­ным и наи­бо­лее серьез­ным аргу­мен­том, направ­лен­ным про­тив идей иммор­та­лиз­ма, бес­смер­тия, этот нрав­ствен­ный упрек. Нрав­ствен­ный упрек заклю­ча­ет­ся в том, что люди наде­ют­ся на тот свет и поэто­му не хотят ниче­го делать по-насто­я­ще­му в этой жиз­ни. Сни­жа­ет­ся их соци­аль­ная актив­ность, появ­ля­ет­ся пози­ция аут­сай­де­ра, пози­ция меща­ни­на, пози­ция гедо­ни­ста и так далее.

Спра­вед­ли­во ли такое обви­не­ние? Я мно­го думал над этим, в тече­ние мно­гих лет наблю­дая сот­ни, может быть, и тыся­чи людей как свя­щен­ник. И я в кон­це кон­цов убе­дил­ся, что это невер­но. Это невер­но пото­му, что как раз мысль о том, что чело­век тру­дит­ся и в веч­но­сти отзо­вет­ся его дело, она, эта мысль, обо­га­ща­ет жизнь и по эту сто­ро­ну смер­ти. Ведь тогда уже нель­зя ска­зать, что все погло­тит жер­ло веч­но­сти, бес­ко­неч­но­сти и смерти.

Мы зна­ем то, что откры­ва­ет нам Свя­щен­ное Писа­ние. Оно гово­рит нам о невоз­мож­но­сти для чело­ве­ка (тако­вы сло­ва апо­сто­ла Пав­ла) по-насто­я­ще­му пред­ста­вить и адек­ват­но пере­дать пере­жи­ва­ния поту­сто­рон­ние. Харак­тер­но, что и люди, опи­сан­ные в кни­ге «Жизнь после жиз­ни», не мог­ли или с боль­шим тру­дом подыс­ки­ва­ли под­хо­дя­щие выра­же­ния, что­бы опи­сать свой посмерт­ный опыт.

Я обра­щаю вни­ма­ние ваше, каж­до­го из вас, кому при­хо­ди­лось читать Еван­ге­лие: ведь Хри­стос там, под­ра­зу­ме­вая веч­ную жизнь, под­ра­зу­ме­вая бес­смер­тие чело­ве­ка, почти нико­гда не опи­сы­ва­ет это­го состо­я­ния. И почти все­гда гово­рит лишь о том, что чело­век дол­жен делать в посю­сто­рон­нем бытии, здесь и теперь, на зем­ле. Зна­чит, нам доста­точ­но знать цен­траль­ную прак­ти­че­скую исти­ну: что мы сеем в этой жиз­ни, то будет про­рас­тать и в веч­но­сти. Эхом будет отда­вать­ся в веч­но­сти. И это так ясно и так логично.

Мне встре­ча­лись люди, кото­рые име­ли серьез­ные жиз­нен­ные про­бле­мы, внут­рен­ние, нрав­ствен­ные, вся­кие. И они пыта­лись решить это, уехав из стра­ны куда-то дале­ко. Но, полу­чая от них пись­ма, я убеж­дал­ся, что все про­бле­мы оста­лись с ними. Чело­век несет их с собой. То же самое и смерть. Чело­век уно­сит в сво­ем духе все свое: и доб­ро, и зло, и ничто­же­ство, и вели­чие. Есте­ствен­но, ничто­же­ство будет как бы пере­го­рать, как бы отхо­дить, как бы терять свой смысл. Но что будет с тем чело­ве­ком, вся жизнь кото­ро­го погру­же­на была во зло, кото­рый сеял зло, кото­рый жил этим ничто­же­ством и эле­мен­тар­ны­ми сти­хи­я­ми, эле­мен­тар­ны­ми потреб­но­стя­ми? Вот все это отруб­ле­но в одно­ча­сье, и он сра­зу лишен преж­них воз­мож­но­стей. Он не раз­ви­вал себя духов­но. Все те, кто опи­са­ны у док­то­ра Моуди, гово­рят: «Мы убеж­де­ны в бес­смер­тии, но мы убеж­де­ны, что оно обя­за­тель­но отра­жа­ет в себе нашу жизнь, осо­бен­но два эле­мен­та ее — любовь и муд­рость, познание».

Таким обра­зом, уче­ние о бес­смер­тии явля­ет­ся важ­ным дви­жу­щим фак­то­ром той ответ­ствен­но­сти, кото­рую чело­век несет за себя, за дру­гих, за свои дея­ния, за свои сло­ва. И даже мыс­ли. В чело­ве­ке спря­та­ны, скры­ты, зако­ди­ро­ва­ны вели­чай­шие воз­мож­но­сти, огром­ные, пре­вос­хо­дя­щие вооб­ще всю нашу зем­ную жизнь. Поэто­му рас­кры­тие этих воз­мож­но­стей ожи­да­ет­ся лишь в про­цес­се бес­ко­неч­ной эво­лю­ции, бес­ко­неч­но­го ста­нов­ле­ния духа. А бес­ко­неч­ное ста­нов­ле­ние здесь, на зем­ле, невозможно.

Осно­ва­тель экс­пе­ри­мен­таль­ной пси­хо­ло­гии Г. Фех­нер гово­рил, что чело­век живет вовсе не один раз, а три раза. Пер­вый раз он живет девять меся­цев в утро­бе мате­ри; он в оди­но­че­стве, и он спит. И в это вре­мя созда­ют­ся орга­ны его тела, кото­рые при­над­ле­жат еще био­сфе­ре. Потом он рож­да­ет­ся, он пере­жи­ва­ет свое рож­де­ние как смерть — вы пони­ма­е­те, поче­му. Ребе­нок зады­ха­ет­ся, он отры­ва­ет­ся от мате­ри и, пока у него не рас­кры­лись лег­кие, с ним про­ис­хо­дит нечто подоб­ное агонии.

И вот насту­па­ет вто­рая жизнь. Здесь уже сон чере­ду­ет­ся с бодр­ство­ва­ни­ем, здесь уже не оди­но­че­ство, а обще­ние с опре­де­лен­ным кру­гом людей. Здесь физи­че­ский био­сфер­ный эле­мент чело­ве­ка рас­цве­та­ет до кон­ца и доволь­но быст­ро начи­на­ет увя­дать. Но здесь же раз­ви­ва­ет­ся, рас­кры­ва­ет­ся, обо­га­ща­ет­ся и рас­тет или, точ­нее, может рас­ти его духов­ное начало.

И потом насту­па­ет тре­тья жизнь. В ней нет сна, это веч­ное бодр­ство­ва­ние. И она рас­пах­ну­та для бес­чис­лен­но­го коли­че­ства духов­ных существ. Про­ро­ки, ясно­вид­цы, мисти­ки, да и каж­дый чело­век в осо­бые момен­ты сво­ей жиз­ни могут пере­жить на секун­ду такие мгно­ве­ния, когда «внял я неба содро­га­нье, и гор­ний анге­лов полет, и гад мор­ских под­вод­ный ход, и доль­ней лозы про­зя­ба­нье». В такое мгно­ве­ние кажет­ся, что вся все­лен­ная вме­ща­ет­ся в тебя. Сопри­кос­но­ве­ние это­му опы­ту буду­ще­го, кос­ми­че­ско­го созна­ния — это то, что ожи­да­ет чело­ве­ка. Но ожи­да­ет его не даром, а как резуль­тат его упор­но­го труда.

Мате­ма­ти­че­ски дока­зать бес­смер­тие души нель­зя, как нель­зя и опро­верг­нуть. Поче­му это так? Когда зна­ме­ни­тый рус­ский химик Бут­ле­ров пытал­ся с помо­щью мате­ри­а­лов по меди­у­миз­му дока­зать бес­смер­тие души, комис­сия, воз­глав­ля­е­мая его кол­ле­гой Мен­де­ле­е­вым, при­зна­ла эти фак­ты недо­ста­точ­но убе­ди­тель­ны­ми. Но в отче­те Мен­де­ле­ев писал, что дока­за­тельств нет, но как чело­век, вырос­ший в хри­сти­ан­ской тра­ди­ции, он пред­по­чи­та­ет сохра­нять веру в бессмертие.

Еще раз ска­жу, поче­му нет этих дока­за­тельств. Пото­му что если бы они были ясны­ми и неопро­вер­жи­мы­ми, то при­зыв к твор­че­ству, к доб­ру и совер­шен­ство­ва­нию зву­чал бы как при­каз, зву­чал бы как навя­зан­ное, как жесто­кая мысль. Чело­век был бы при­перт к стен­ке и не имел бы сво­бо­ды выбо­ра, лич­ность была бы уни­же­на. Перед лицом Твор­ца чело­век толь­ко тогда явля­ет­ся Его обра­зом, когда он сво­бод­но и доб­ро­воль­но идет к Нему навстре­чу, когда он совер­ша­ет пры­жок через про­пасть, когда он осу­ществ­ля­ет, как гово­рил Блез Пас­каль, риск веры, идя навстре­чу Ему.

И поэто­му, како­вы бы ни были науч­ные дан­ные, кото­рые будут под­креп­лять наше пред­став­ле­ние о бес­смер­тии, в осно­ве все­го долж­но быть направ­ле­ние нашей воли, век­тор и стре­ла нашей воли, кото­рая направ­ле­на в веч­ность, к доб­ру, кото­рая идет навстре­чу при­зы­ву Твор­ца, зву­ча­ще­му в Еван­ге­лии: «Будь­те совер­шен­ны». Чело­век, будь совер­ше­нен, бес­ко­неч­но, как Отец твой небес­ный, совершенен.

И тогда мы позна­ем на прак­ти­ке, позна­ем в глу­бине наше­го духа, что есть бес­ко­неч­ная боже­ствен­ная любовь, кото­рая обни­ма­ет чело­ве­ка, кото­рая обни­ма­ет миро­зда­ние, навстре­чу кото­рой выхо­дит чело­век, если он дей­стви­тель­но хочет пой­ти по пути совер­шен­ство­ва­ния. Не сво­и­ми сила­ми, но силой духа. И тогда мы пой­мем, что имел в виду наш вели­кий поэт и фило­соф Вла­ди­мир Соло­вьев, когда писал:

Смерть и вре­мя царят на земле.
Ты вла­ды­ка­ми их не зови.
Все, кру­жась, исче­за­ет во мгле,
Непо­движ­но лишь солн­це любви.

Жизнь будущего века

Из бесе­ды шестой на «Сим­вол веры», про­ве­ден­ной 16 декаб­ря 1989 г. в ДК фаб­ри­ки «Дукат»

<…> Меня в юно­сти пора­зи­ло выска­зы­ва­ние Мопас­са­на о жен­щине, кото­рая погу­би­ла себя, бро­си­лась в коло­дец, и, как он гово­рит, душа ее, то, что назы­ва­лось ее душой, «угас­ло на дне колод­ца». Это зву­ча­ло очень мрач­но. Но тогда уже — хотя я был еще школь­ни­ком, — тогда я уже пони­мал, что уга­са­ние — это не анни­ги­ля­ция, это про­цесс пере­хо­да из одно­го состо­я­ния в другое. <…>

Самое высо­кое из созда­ний Твор­ца, кото­рое мы толь­ко име­ем в мире, — это лич­ность. Все сти­хии без­лич­ны, в живот­ном про­яв­ля­ют­ся пер­вые зачат­ки инди­ви­ду­аль­но­сти, но тво­ря­щая лич­ность — это толь­ко чело­век. Об этом гово­рил Пас­каль в сво­ей бес­смерт­ной кни­ге «Мыс­ли». Обя­за­тель­но посмот­ри­те эту кни­гу, она лег­ко чита­ет­ся, пото­му что это афо­риз­мы. Он гово­рит о том, насколь­ко хру­пок чело­век и как мало нуж­но для того, что­бы пре­рвать его жизнь, но все сти­хии миро­зда­ния, огром­ные без­дны и ска­лы, кото­рые могут его раз­да­вить, как муху, в одно мгно­ве­ние, ниче­го не сто­ят перед ним, пото­му что толь­ко чело­век, он один, может созна­вать, что с ним происходит.

<…> Мож­но понять, отку­да наша спо­соб­ность мыс­лить, — спро­си­те у био­ло­га, и он вам рас­ска­жет, как про­цесс усво­е­ния кис­ло­ро­да начал­ся у пер­вых назем­ных живот­ных. А мы их наслед­ни­ки. Мы зна­ем, поче­му мы под­дер­жи­ва­ем свою жизнь с помо­щью пищи, — эти энер­ге­ти­че­ские про­цес­сы совер­шен­но ясны хими­ку, физи­ку, физио­ло­гу, био­ло­гу. Мы зна­ем, отку­да про­ис­хо­дит все в нашей телес­ной жиз­ни, но толь­ко не зна­ем, отку­да появи­лось духов­ное «Я», тво­ря­щее, мыс­ля­щее, выби­ра­ю­щее меж­ду доб­ром и злом, меня­ю­щее облик планеты.

И Свя­щен­ное Писа­ние нам откры­ва­ет эту тай­ну. Оно гово­рит о том, что чело­век в его духов­но­сти создан по обра­зу и подо­бию Само­го Твор­ца; вот где раз­гад­ка, вот поче­му мы ино­при­род­ны. Вот поче­му чело­век, кото­рый дышит, ест, пьет, раз­мно­жа­ет­ся, как любое дру­гое суще­ство, духов­но отли­ча­ет­ся, каче­ствен­но отли­ча­ет­ся от всей при­ро­ды. Он отра­жа­ет в себе всю создан­ную Богом Все­лен­ную: цар­ство мине­ра­лов, эле­мен­ты таб­ли­цы Мен­де­ле­е­ва, цар­ство рас­те­ний. Ведь каж­дая клет­ка наше­го тела точ­но повто­ря­ет модель клет­ки любо­го рас­те­ния, любо­го живот­но­го — но дух наш есть гость в этом мире, и не про­сто гость, а перед ним постав­ле­на опре­де­лен­ная зада­ча возрастания. <…>

<…> Вот образ для вас: текут реки, моря, под­ни­ма­ет­ся утрен­ний пар, и вот зем­ная вод в виде пара вос­хо­дит вверх, и вот белые обла­ка уже кру­жат­ся и сте­лют­ся над зем­лей. Какое огром­ное зна­че­ние име­ют обла­ка для жиз­ни: они несут в себе живи­тель­ную вла­гу в те пустын­ные места, где так мало жиз­ни, в те пустын­ные места, над кото­ры­ми рас­ки­ну­лось лишь бес­по­щад­ное голу­бое чистое небо.

И исто­рия духа име­ет свои живи­тель­ные обла­ка: пото­ки душ, вос­хо­дя­щих вверх (то есть вверх не в про­стран­стве, а в иное изме­ре­ние), созда­ют бес­смерт­ную сокро­вищ­ни­цу чело­ве­че­ских душ. Мы назы­ва­ем это выс­шим изме­ре­ни­ем жиз­ни. Иные назы­ва­ют его поту­сто­рон­ним, посмерт­ным быти­ем, в кото­ром тоже раз­ви­тие, в кото­ром тоже дви­же­ние, в кото­ром тоже жизнь, но иная жизнь.

<…> Но хри­сти­ан­ство гово­рит нам о чем-то боль­шем. Оно гово­рит нам о жиз­ни буду­ще­го века — не про­сто о есте­ствен­ном бес­смер­тии каж­до­го чело­ве­че­ско­го «Я» в ином изме­ре­нии, а о новом эта­пе кос­ми­че­ской эво­лю­ции. Сло­во «век» (по-гре­че­ски «эон») озна­ча­ет огром­ное про­стран­ство во вре­ме­ни, почти ухо­дя­щее за пре­де­лы исто­рии. Гря­ду­щий эон, жизнь гря­ду­ще­го эона — это уже взгляд в отда­лен­ней­шее все­лен­ское буду­щее, это тот взгляд, кото­рый про­ни­ка­ет за заве­су того, что может сего­дня пред­ста­вить огра­ни­чен­ный чело­ве­че­ский рас­су­док, это не про­сто есте­ствен­ное бес­смер­тие души, вер­нее, духа.

Я сра­зу дол­жен ого­во­рить­ся: речь идет все­гда о духе, пото­му что душа — это пси­хи­ка, кото­рая есть у живот­ных и по-сво­е­му — у рас­те­ний, это реак­ция орга­низ­ма на окру­жа­ю­щую сре­ду; а дух — это то, что тво­рит, то, что явля­ет­ся непо­вто­ри­мым, лич­ност­ным, обла­да­ю­щим сво­бо­дой. Все рели­гии и фило­со­фии так или ина­че гово­рят о бес­смер­тии духа, и хри­сти­ан­ство не откры­ва­ет нам эту есте­ствен­ную исти­ну. «Чаю вос­кре­се­ния мерт­вых и жиз­ни буду­ще­го века» — это упо­ва­ние и эта вера роди­лись не на пустом месте, а роди­лись они в таин­ствах Пас­хи Ново­го Заве­та, когда Иисус Хри­стос побе­дил смерть.

Мы гово­рим о людях, оста­вив­ших нам вели­кие про­из­ве­де­ния искус­ства, лите­ра­ту­ры, нау­ки, как о бес­смерт­ных по-сво­е­му. Поэто­му и Пуш­кин гово­рит: «Весь я не умру, душа в завет­ной лире мой прах пере­жи­вет…» Это все оста­ет­ся, но оста­ет­ся вре­мен­но, пото­му что нет бес­ко­неч­ной памя­ти у чело­ве­че­ства. Веч­ной оста­ет­ся жизнь, поги­ба­ют отдель­ные орга­низ­мы, но для чело­ве­ка, для его ноосфе­ры, то есть для сфе­ры духа, важен каж­дый чело­век, важ­на каж­дая личность.

И когда Хри­стос явил­ся перед уче­ни­ка­ми, — это не была память о Нем. Память была о про­ро­ке Исайе, о вели­ких учи­те­лях чело­ве­че­ства, о вели­ких фило­со­фах. А Хри­стос вовсе не жил в их памя­ти — Он явил­ся им живой. Вот что было важ­но. Бес­смер­тие в леген­дах и памя­ти было у Мои­сея, но никто не гово­рил, что он явил­ся живым; бес­смерт­ным в памя­ти уче­ни­ков был и Сократ, но никто не гово­рил, что он явил­ся живым; нако­нец, бес­смерт­ны в памя­ти нашей вели­кие свя­тые хри­сти­ан­ские, и мно­гие их виде­ли во сне, име­ли с ними внут­рен­ний кон­такт, но все-таки мы зна­ем, что они умер­ли, и гроб­ни­цы их об этом сви­де­тель­ству­ют, и мощи их явно об этом свидетельствуют.

Хри­стос не ожил, а изме­нил­ся, поэто­му свя­той апо­стол Павел гово­рит, что мы все изме­ним­ся. Это транс­фор­ма­ция, мута­ция, новая сту­пень эво­лю­ции. Все души, кото­рые когда-либо были созда­ны в мире, — мы все изме­ним­ся. И тогда нам вновь будет воз­вра­ще­но телес­ное бытие, но то телес­ное бытие, кото­рое откры­лось уче­ни­кам в явле­нии Вос­крес­ше­го. Апо­стол Павел гово­рит, что есть тело душев­ное, а есть тело духов­ное: некое иное тело, кото­рое не под­вер­же­но в такой сте­пе­ни жесто­ким, неумо­ли­мым зако­нам <…> при­ро­ды, тело, кото­рое под­чи­ня­ет­ся духу, поэто­му не зна­ет ни ста­ро­сти, ни усталости.

Опыт уче­ни­ков, видев­ших Вос­крес­ше­го, был осо­бен­ным. Это не было смут­ное виде­ние, а Он при­шел к ним и сел за стол, и пока­зал им зна­ки на Сво­их руках, и ел с ними. Но никто и не думал, что Он, может быть, очнул­ся, что Он ожил, что Он реани­ми­ро­вал­ся, — пото­му что лицо Его изме­ни­лось, они узна­ва­ли Его не сра­зу. Он не вхо­дил к ним в дверь, а появ­лял­ся сра­зу в ком­на­те; для Него не суще­ство­ва­ло тех пре­град, кото­рые суще­ство­ва­ли для Него же до того, преж­де. И Он ска­зал: «Дана Мне вся­кая власть на небе и на зем­ле». Он стал иным.

И апо­стол Павел, про­дол­жая Его мысль, учит нас, что Хри­стос в этом отно­ше­нии явил­ся Пер­вен­цем, — Пер­вен­цем не как Бого­че­ло­век, а как чело­век — как чело­век, обрет­ший новую жизнь. Сре­ди всех нас Он пер­вый обрел духов­ное тело, пер­вый вошел в веч­ность в духов­но-душев­но-телес­ном един­стве лич­но­сти. И вот это и есть то, чего жела­ет, чает христианство.

«Чаю вос­кре­се­ния мерт­вых и жиз­ни буду­ще­го века». Тело побеж­да­ет­ся, миры побеж­да­ют­ся, и наша душа, ском­кан­ная, малень­кая и жал­кая, выры­ва­ет­ся на колос­саль­ную сво­бо­ду. И меж­ду нею в ее нынеш­нем состо­я­нии и тем рас­кры­ти­ем огром­ным, кото­рое ее ожи­да­ет, такая же гигант­ская дистан­ция, как меж­ду мол­ча­ли­вым эмбри­о­ном в утро­бе мате­ри и гени­ем (ска­жем, Лео­нар­до да Вин­чи или Эйн­штей­ном), кото­рый из это­го эмбри­о­на развился.

«Чаю вос­кре­се­ния мерт­вых и жиз­ни буду­ще­го века…» Я убеж­ден, что эта жизнь охва­тит не толь­ко нашу пла­не­ту, а и то, что в Биб­лии назва­но новым небом и новой зем­лей. Я убеж­ден, что столь слож­ное суще­ство, как чело­век, его орга­низм, дол­жен был под­го­тав­ли­вать­ся колос­саль­ным коли­че­ством про­цес­сов, кото­рые про­ис­хо­ди­ли в необъ­ят­ной Все­лен­ной. Для того что­бы создать одно мыс­ля­щее чело­ве­че­ство, по-види­мо­му, нуж­но было запу­стить столь гигант­ский котел ура­но­вый, как наша галак­ти­ка, а может быть, и все наше мироздание.

<…> Иисус Хри­стос про­по­ве­до­вал нам о Цар­стве Божи­ем. Не о чем-то дру­гом, а Весть Его преж­де все­го была о Цар­стве Божи­ем, «ибо не цар­ству­ет Бог в этом мире, ибо князь мира сего сата­на». Так ска­зал Гос­подь, и мы сами пре­крас­но зна­ем, что в мире дей­ству­ют сле­пые раз­ру­ши­тель­ные силы при­ро­ды и обще­ства, злые стра­сти рас­па­да, нена­ви­сти. Бог не цар­ству­ет, а мир этот — поле боя, в которм участ­ву­ют и доб­ро и зло, и сти­хии, и сво­бод­ная воля человека.

А что же такое Цар­ство Божие? Это такое состо­я­ние бытия, в кото­ром воца­ри­лась пол­но­та жиз­ни и гар­мо­ния, воца­ри­лась мысль Божия, бес­ко­неч­но пре­крас­ный замы­сел Твор­ца. Неда­ром Гос­подь Иисус гово­рит, что это Цар­ство при­хо­дит неза­мет­ным обра­зом. Да, оно дав­но вошло в мир, поти­хонь­ку про­ни­кая в него, еще до того, как чело­век появил­ся: в гар­мо­нии частей при­ро­ды, в ее кра­со­те оно уже при­сут­ству­ет, в духе чело­ве­че­ском, в люб­ви чело­ве­че­ской оно при­сут­ству­ет, в твор­че­стве чело­ве­че­ском оно при­сут­ству­ет, в мило­сер­дии чело­ве­че­ском оно при­сут­ству­ет. Цар­ство Божие — это не про­сто футу­ро­ло­гия, не про­сто сло­ва о буду­щем. Оно уже здесь.

Вот поче­му Гос­подь Иисус гово­рит, что Цар­ство Божие внут­ри вас, «сре­ди вас» — бук­валь­ный пере­вод. Оно врас­та­ет в этот мир. Там, где цар­ству­ет совер­шен­ство, мощь кра­со­ты и люб­ви, там Цар­ство Божие все гром­че и гром­че заяв­ля­ет о себе. Это не оче­вид­ность, кото­рую мож­но пощу­пать рука­ми, это надо уло­вить инту­и­тив­но, постичь серд­цем, это то, что откры­ва­ет нам Христос.

Он гово­рил нам: «Покай­тесь, при­бли­зи­лось Цар­ство Божие». <…> При­не­си­те Ему стрем­ле­ние изме­нить свою жизнь, пото­му что к вам, к вашей душе, к вашей жиз­ни при­бли­зи­лось это Цар­ство, и оно даст вам силу духа, силу про­ти­во­сто­я­ния, силу при­част­но­сти веч­но­сти в этой быст­ро­теч­ной жиз­ни. «Побеж­да­ю­ще­му дам вку­шать небес­ную ман­ну, — гово­рит Хри­стос, — небес­ный хлеб», и каж­дый, хоть немнож­ко достиг­ший это­го Цар­ства уси­ли­я­ми устрем­лен­ной люб­ви к Нему, — тот побе­ди­тель на сво­ем месте. На сво­ем месте в жиз­ни и он полу­чит небес­ный хлеб жизни.

И пото­му Цар­ство Божие есть наше вели­чай­шее упо­ва­ние и цель. И <…> мы пони­ма­ем, <…> поче­му Бого­че­ло­век, при­дя на эту греш­ную зем­лю, ска­зал нам: «Ищи­те преж­де все­го Цар­ствия Божия и прав­ды его, и все осталь­ное при­ло­жит­ся вам».

Жизнь будущего века

Из лек­ции, про­чи­тан­ной 20 фев­ра­ля 1990 г. в ДК им. А.С. Серафимовича

<…> Если вы обра­ти­тесь к хри­сти­ан­ско­му пра­во­слав­но­му Сим­во­лу Веры, то вы не най­де­те там слов: «Верую в бес­смер­тие души». Я, может быть, риск­ну даже ска­зать, что хри­сти­ан­ство не веру­ет в это, а про­сто, по-види­мо­му, счи­та­ет это чем-то доста­точ­но есте­ствен­ным. И мож­но к это­му при­ба­вить, не исклю­че­но — я не наста­и­ваю, но не исклю­че­но, — что в бли­жай­шем буду­щем, в обо­зри­мом буду­щем этот факт пере­жи­ва­ния созна­ни­ем сво­е­го тела ста­нет объ­ек­том позна­ния уже научного.

В Сим­во­ле Веры ска­за­но так: «Чаю вос­кре­се­ния мерт­вых и жиз­ни буду­ще­го века» — не бес­смер­тия души, а вос­кре­се­ния мерт­вых. В этом было и оста­ет­ся прин­ци­пи­аль­ное отли­чие хри­сти­ан­ско­го уче­ния об эсха­тоне, хри­сти­ан­ской эсха­то­ло­гии от эсха­то­ло­гии всех осталь­ных фило­соф­ских кон­цеп­ций и рели­ги­оз­ных уче­ний. Ибо для хри­сти­ан­ства бес­ко­неч­но доро­го, что чело­век есть суще­ство вопло­щен­ное, во пло­ти, что Бог внед­рил дух в мате­рию, что игра пло­ти, игра при­ро­ды, мно­го­цве­тие мате­ри­аль­но­го мира ста­ло тем лоном, в кото­ром искрит­ся дух.

Раз­во­пло­ще­ние чело­ве­ка есть не толь­ко осво­бож­де­ние от немо­щей пло­ти, но это есть ущерб­ле­ние чело­ве­ка, ибо чело­век заду­ман как суще­ство, впи­сан­ное, врос­шее в плот­ское миро­зда­ние. «Я связь миров», — гово­рит поэт. Связь миров — зна­чит, в нас живет и физи­че­ский мир, и хими­че­ские тай­ны, и все эле­мен­ты, на кото­рых зиждет­ся миро­зда­ние. Дух через нас заклю­ча­ет союз со всей при­ро­дой, нежи­вой и живой. И было бы, по-види­мо­му, ошиб­кой, с хри­сти­ан­ской точ­ки зре­ния, при­ни­мать пол­но­стью зна­ме­ни­тую гре­че­скую кон­цеп­цию, что тело — это гробница.

Тело, гово­рит апо­стол Павел, — это храм Свя­то­го Духа, а раз храм, зна­чит, нечто свя­щен­ное. Зна­чит, при­ро­да — это не про­сто какое-то испы­та­ния для нас, тело — это не про­сто нечто, что долж­но нас удру­чать: пове­си­ли жер­нов на шею, а потом дух осво­бо­дил­ся и поле­тел, как пти­ца. Нет, здесь есть какой-то вели­кий замы­сел: вопло­щен­ное суще­ство — дух, кото­рый может стать, по сло­ву поэта, мес­си­ей природы.

Зна­ме­ни­тый аме­ри­кан­ский пси­хо­лог Уильям Джеймс ана­ли­зи­ро­вал мно­же­ство фак­тов, свя­зан­ных с попыт­ка­ми уста­но­вить кон­такт с душа­ми умер­ших людей. <…> И вот что любо­пыт­но. Джеймс был пси­хо­лог-экс­пе­ри­мен­та­тор, круп­ней­ший уче­ный, и он все­гда заме­чал, что, всту­пая в кон­такт с душа­ми умер­ших, не мог изба­вить­ся от мыс­ли, что они в чем-то огра­ни­че­ны, в чем-то ущерб­ны, что, в общем, они уже не те. Я думаю, что это мож­но объ­яс­нить по-раз­но­му, тем не менее заду­мать­ся над этим фак­том сто­ит серьезно.

В Биб­лии ска­за­но, что Гос­подь «про­бу­дит спя­щих во гро­бах», — над этим тоже надо поду­мать. Что зна­чит «спя­щих во гро­бах»? Неко­то­рые хри­сти­ан­ские бого­сло­вы, про­те­стант­ские, пола­га­ют, что речь идет о бес­со­зна­тель­ном состо­я­нии душ чело­ве­че­ских после смер­ти — до кон­ца исто­рии. В кон­це кон­цов, мож­но было бы и это при­нять, в кон­це кон­цов, вре­мя для умер­ше­го чело­ве­ка, по-види­мо­му, исче­за­ет, во вся­ком слу­чае, течет ина­че. Но у нас есть дру­гие свидетельства.

Есть сви­де­тель­ства о покой­ных роди­те­лях, кото­рые пом­нят детей. Я знаю мас­су слу­ча­ев, когда умер­шая мать предо­сте­ре­га­ла сына или дочь во сне или каким-то иным тай­ным обра­зом. Есть мно­же­ство сви­де­тельств о том, что кон­такт суще­ству­ет. Даже Карл Густав Юнг опи­сы­ва­ет такие вещи. Он не был хри­сти­а­ни­ном; свое­об­раз­ный фило­соф со свое­об­раз­ным миро­воз­зре­ни­ем, он опи­сы­ва­ет кон­крет­ные слу­чаи из сво­ей жизни.

В одной из авто­био­гра­фи­че­ских книг Юнг рас­ска­зы­ва­ет, как умер один из его зна­ко­мых, и вот он видит во сне, что тот под­хо­дит к нему, к его кро­ва­ти, берет за руку, под­ни­ма­ет, ведет к сво­е­му дому, вво­дит в свой каби­нет и пока­зы­ва­ет кни­гу. Потом Юнг про­сы­па­ет­ся, и реша­ет про­ве­рить этот сон, и отправ­ля­ет­ся в дом сво­е­го зна­ко­мо­го. Вдо­ва впу­сти­ла его в каби­нет, он нашел кни­гу, кото­рую тот ука­зал, и она назы­ва­лась «Память мерт­вых» или что-то в этом роде, что-то о мерт­вых. Юнг понял, что это был сиг­нал, может, какой-то неуме­лый, может, немно­го даже и бес­силь­ный, но сиг­нал того, что «я жив, я есть — вот тебе знак».

Извест­ный англий­ский писа­тель Клайв С. Лью­ис во вре­мя вой­ны ходил читать лек­ции, бесе­до­вать с людь­ми онко­ло­ги­че­ско­го отде­ле­ния боль­ни­цы. Там он встре­тил заме­ча­тель­ную жен­щи­ну, боль­ную раком, они очень подру­жи­лись, у них была огром­ная духов­ная бли­зость, и в ско­ром вре­ме­ни она ста­ла его женой. Они про­жи­ли лет пять вме­сте, и она умер­ла. И для Лью­и­са это был неве­ро­ят­ный удар — он был чело­ве­ком уже в воз­расте, и он ее безум­но любил, имен­но духов­но, душев­но. И вот он запи­сал для себя в днев­ни­ке страш­ные сло­ва, они опуб­ли­ко­ва­ны посмертно.

Я даже не знаю, насколь­ко име­ли пра­во люди пуб­ли­ко­вать это опи­са­ние его состо­я­ния — такое у него было чудо­вищ­ное отча­я­ние раз­лу­ки. И вдруг все это кон­чи­лось — она ему яви­лась. Он не пишет, как. Он гово­рит, что она дала <…> знак: <…> я здесь, я о тебе пом­ню. И у него жут­кое, тяже­лое состо­я­ние про­шло совер­шен­но. Надо ска­зать, что состо­я­ние Лью­и­са было настоль­ко отча­ян­ным (а он был чело­век сдер­жан­ный, скеп­ти­че­ский, не фана­тик, не энту­зи­аст, не фан­та­зер), что долж­но было про­изой­ти дей­стви­тель­но что-то под­лин­ное, факт какой-то жиз­ни, кото­рый повер­нул бы его.

Итак, пол­но­стью при­знать мне­ние, что умер­шие спят до како­го-то финаль­но­го эсха­то­ло­ги­че­ско­го момен­та, мы не име­ем пра­ва. Во вся­ком слу­чае, не все. И уж если гово­рить о свя­тых, то они игра­ют какую-то очень важ­ную роль в жиз­ни людей даже через сто­ле­тия: не толь­ко память о них — об этом я не стал бы гово­рить, — а имен­но уча­стие. Как бы суще­ству­ют два мира, — Дани­ил Андре­ев об этом очень инте­рес­но пишет, — как бы обла­ко, сто­я­щее над стра­ной, над куль­ту­рой, где сосре­до­то­чи­ва­ют­ся ушед­шие по ту сто­ро­ну силы духа, носи­те­ли куль­ту­ры. Он даже назы­ва­ет их таки­ми сло­ва­ми, как «небес­ный кремль».

Связь про­дол­жа­ет­ся и осу­ществ­ля­ет­ся. И тем не менее в ито­ге Биб­лия гово­рит, что, про­бу­див­шись, то есть встав отту­да, они, умер­шие, вос­си­я­ют, как звез­ды. Они обре­та­ют новую жизнь, но не чисто духов­ную, бес­плот­ную, а они пере­во­пло­ща­ют­ся нако­нец. Мы с вами гово­ри­ли уже о пере­во­пло­ще­нии <…>. Чело­век создан прин­ци­пи­аль­но как суще­ство инкар­ни­ро­ван­ное, вопло­щен­ное, и этим долж­на завер­шить­ся его исто­рия на зем­ле. Если смерть тела есть момент раз­во­пло­ще­ния, то нель­зя счи­тать его вен­цом и фина­лом наше­го бытия. Финал — это «вос­кре­се­ние мерт­вых и жизнь буду­ще­го века».

Вы, конеч­но, може­те спро­сить, а что это за новое вопло­ще­ние? Это новый этап эво­лю­ции чело­ве­ка в мире. Пото­му что эво­лю­ция про­шла несколь­ко важ­ных эта­пов. Сна­ча­ла сози­да­ние струк­ту­ры — вы помни­те, как ска­за­но в Биб­лии, что без­дна была вна­ча­ле и Дух Божий парил над без­дной. Бог созда­ет струк­ту­ры, кото­рые про­ти­вят­ся хао­су. Потом он гово­рит: «Да про­из­ве­дет вода душу живую» — созда­ет­ся новое, небы­ва­лое во Все­лен­ной: живые суще­ства, кото­рые еще более побеж­да­ют хаос, и нако­нец — разум­ное суще­ство, наде­лен­ное обра­зом и подо­би­ем Творца.

Чело­век во пло­ти сво­ей на зем­ле — он дол­жен еще более обуз­дать хаос, но это тоже пока еще не пол­но­стью, это тоже пока еще не совер­ша­ет­ся до кон­ца. И когда явле­ние Мес­сии в мире пово­ра­чи­ва­ет тай­ные рыча­ги эво­лю­ции чело­ве­че­ства и миро­зда­ния, чело­век идет к новой, послед­ней фазе сво­е­го раз­ви­тия, но это тоже фаза телес­ная. Апо­стол Павел гово­рит нам о том, что чело­век будет иметь тело духов­ное — «сома пневматикон».

Что такое духов­ное тело? Какой-то намек на это дает открыв­ша­я­ся, вер­нее, при­от­крыв­ша­я­ся нам реаль­ность духов­но-телес­но­го. О ней учи­ли мно­гие Отцы Церк­ви. Св. Игна­тий, недав­но при­чис­лен­ный к лику свя­тых, пишет об этом целую кни­гу. Люди, кото­рые пере­жи­ва­ли кли­ни­че­скую смерть, рас­ска­зы­ва­ли мне, что они виде­ли свое тело, но это было не то тело, а это было нечто про­зрач­ное, но име­ю­щее какую-то фор­му, подоб­ную фор­ме чело­ве­че­ско­го тела. То есть с раз­ру­ше­ни­ем мате­ри­аль­но­го тела сохра­ня­ет­ся некое вто­рое тело, глу­бин­ное, и оно-то и долж­но в буду­щем, как семя, лежа­щее в зем­ле, родить новую форму.

Но здесь эво­лю­ция уже не про­сто био­ло­ги­че­ская или пси­хи­че­ская, а эво­лю­ция еще эти­че­ская, пото­му что буду­щее состо­я­ние чело­ве­ка во мно­гом опре­де­ля­ет­ся тем, како­во было его раз­ви­тие здесь, на зем­ле. Вот поче­му для нас так важ­ны имен­но поступ­ки, мыс­ли, сло­ва чело­ве­ка в этом мире. Не будем рас­смат­ри­вать это в юри­ди­че­ских тер­ми­нах «нака­за­ние» и «поощ­ре­ние» — это невер­но. Речь идет о есте­ствен­ных послед­стви­ях того, что у нас внут­ри есть и с чем мы идем в буду­щую жизнь.

<…> Чело­век, попав­ший в непри­выч­ные усло­вия, чело­век, не име­ю­щий уже при­выч­ных спо­со­бов выра­жать­ся, жить и дей­ство­вать, толь­ко тогда может сохра­нить свое «Я», когда оно у него глу­бо­ко духов­ное, насы­щен­ное и бога­тое. Чело­век мел­ко­го пла­на, ока­зав­шись в изо­ля­ции от при­выч­ной жиз­ни, глу­бо­ко стра­да­ет, он не зна­ет, куда себя девать, его душа — эмбри­он, она не развита.

И вот теперь пред­ста­вим себе, что про­ис­хо­дит с чело­ве­ком, когда он уми­ра­ет. Он несет с собой все то, что у него есть, что нако­пил. И это очень важ­но, пото­му что из это­го скла­ды­ва­ет­ся наша лич­ность и об этом надо думать сего­дня. Чем бога­че чело­век, чем боль­ше он отда­вал людям, тем глуб­же и емче про­стран­ство его духа, тем пол­нее его бытие даже в тот пери­од, когда он спит. Так вот, кто богат духов­но, он не спит, он бодр­ству­ет, он про­дол­жа­ет участ­во­вать в жиз­ни людей, остав­ших­ся на земле.

И когда Пла­тон гово­рил, что вся жизнь есть под­го­тов­ка к смер­ти, — это, конеч­но, пара­докс, и в пря­мом смыс­ле это пони­мать нель­зя. Но в этом есть дру­гой смысл. В кон­це кон­цов, раз­ве мы не зна­ем, что смерть будет? Зна­ем. Раз­ве не дол­жен чело­век раз­мыш­лять о том, что будет? Дол­жен. Это есте­ствен­но для мыс­ля­ще­го человека.

И когда Дан­те изоб­ра­жал загроб­ный мир, он все-таки изоб­ра­жал не столь­ко его, сколь­ко веч­ные тра­ге­дии сво­их совре­мен­ни­ков и вос­хож­де­ние души ввысь. И я уже гово­рил вам, что мало най­дет­ся слов чело­ве­че­ских, кото­рые мог­ли бы адек­ват­но это пере­дать. Важ­но, что мы бес­смерт­ны, и важ­но пом­нить о жиз­ни буду­ще­го века.

Жизнь буду­ще­го века — это не наши отда­лен­ные потом­ки, это не наши отблес­ки, нити, кото­рые тянут­ся в буду­щее, а это — все мы, все человечество.

Я вспо­ми­наю, как один из геро­ев Пастер­на­ка раз­мыш­лял о том, куда же денут­ся все эти мил­ли­ар­ды людей. Думаю, что этот герой совер­шен­но не прав, он сла­бо пред­став­лял раз­ме­ры Все­лен­ной. Если собрать телес­но всех людей, кото­рые когда-либо жили на нашей пла­не­те и, образ­но конеч­но, поме­стить их в какой-то резер­ву­ар, они не зай­мут и деся­той доли одной из галак­тик, кото­рые нахо­дят­ся в про­стран­стве. Все­лен­ная, быть может, для того огром­на, что она уго­то­ва­на для разум­ных существ, для чело­ве­че­ства, для огром­но­го чело­ве­че­ства. Это огром­ный дом, еще не насе­лен­ный, и поэто­му нам рано гово­рить, что слиш­ком нам тес­но, что неку­да будет девать Твор­цу нас с вами. У Него есть место. Неда­ром Гос­подь Иисус гово­рил: «В доме Отца Мое­го оби­те­лей много».

И, нако­нец, <…> прак­ти­че­ское: как самим гото­вить­ся к смер­ти, как отно­сить­ся к людям, кото­рые обре­че­ны или уми­ра­ют. <…> Здесь мно­гое зави­сит от того, что это за чело­век. Реше­ние при­ни­ма­ют род­ные и близ­кие, пони­мая, что исход один. Прав­да, ника­кая меди­ци­на не может дать пол­ной гаран­тии, что чело­век обре­чен, и все-таки в прин­ци­пе чело­век дол­жен знать.

Поче­му? Пото­му что он может под­го­то­вить­ся внут­ренне молит­вой, созна­ни­ем, про­ще­ни­ем тех, про­тив кого он име­ет зло. <…>

В кни­ге Моуди гово­рит­ся о тибет­ской «Кни­ге мерт­вых». Идеи ее нам, конеч­но, не под­хо­дят, но эти тек­сты чита­лись над усоп­ши­ми, что­бы они слы­ша­ли и пони­ма­ли, что с ними про­ис­хо­дит. Как бы некий древ­ний опыт пере­да­вал­ся здесь людям, что­бы они, уда­ля­ясь от зем­ли, теряя все боль­ше и боль­ше связь с этой зем­ной реаль­но­стью, слы­ша­ли голос, ука­зу­ю­щий им путь, что­бы они не нахо­ди­лись в состо­я­нии шока, изум­ле­ния пол­но­го. Ведь в это вре­мя чело­век все созна­ет. Он при­хо­дит в себя и созна­ет, что с ним про­ис­хо­дит нечто уди­ви­тель­ное, и тут ему под­ска­зы­ва­ет­ся, что все это зако­но­мер­но. Вот поче­му мы при­хо­дим отпе­вать людей в хра­ме. Это молит­ва над чело­ве­ком, над телом его, и душа его где-то здесь, рядом.

И могу вам ска­зать, что мно­го­лет­няя прак­ти­ка мне пока­за­ла, насколь­ко раз­лич­ны уча­сти людей, пото­му что одних отпе­ва­ешь с необы­чай­ной лег­ко­стью в серд­це, даже какое-то празд­нич­ное ощу­ще­ние, несмот­ря на то, что чело­век, может быть, и близ­кий, и род­ной — празд­ник, а дру­гих — как буд­то тянешь какой-то груз неимо­вер­ный, как буд­то какая-то упру­гая сре­да сопро­тив­ля­ет­ся, как буд­то здесь вот этот изло­ман­ный дух вра­ща­ет­ся вокруг в состо­я­нии неко­е­го муче­ния, кото­рое пере­да­ет­ся неволь­но всем присутствующим.

Зна­чит, <…> надо чело­ве­ку гово­рить о при­бли­жа­ю­щей­ся смер­ти. Но если вы види­те, что чело­век настоль­ко хру­пок, что он не выдер­жит этой прав­ды, надо не обма­ны­вать его, а надо ска­зать ему по-дру­го­му. Как Сократ, когда люди пла­ка­ли перед его смер­тью, гово­рил: «Что же вы пла­че­те, раз­ве вы не зна­е­те, что я и рань­ше был при­го­во­рен к смер­ти, что все мы умрем рано или поздно?»

Зна­чит, надо ска­зать, что жизнь зем­ная кон­ча­ет­ся, но для тебя это не кон­чит­ся, поэто­му надо быть гото­вым, как рань­ше гово­ри­ли люди, «при­ве­сти в поря­док свои дела». У одно­го свя­то­го есть даже реко­мен­да­ции: раз в году устра­и­вать себе под­го­тов­ку к смер­ти — исклю­чи­тель­но полез­но. Надо счи­тать, что вот этот пост — это твой послед­ний пост в жизни.

Что надо сде­лать? Отдать дол­ги, выпол­нить то, что не выпол­нил, поми­рить­ся с тем, с кем нахо­дишь­ся в кон­флик­те, сде­лать так, как буд­то у тебя еще есть вре­мя, но оно уже огра­ни­че­но. И — пры­жок в без­дну, но в без­дну, кото­рая нас при­мет неж­но, при­мет лас­ко­во, без­дну, в кото­рой мы не пото­нем, а будем плыть, хотя вна­ча­ле и страш­но пры­гать. Когда сред­не­ве­ко­вый чело­век научил­ся куль­ту­ре смер­ти, он, конеч­но, достиг очень мно­го­го. Когда к уми­ра­ю­ще­му при­хо­ди­ли дети, род­ные и он при чте­нии молитв, при зажжен­ных све­чах тор­же­ствен­но про­щал­ся с ними, он пони­мал свя­щен­ность и важ­ность этой мину­ты. Это не гнус­ные какие-то сте­ны боль­нич­ные, где про­ис­хо­дит про­сто физио­ло­ги­че­ский про­цесс, где смерть уни­же­на, где ее свя­щен­ный харак­тер сре­ди этих инстру­мен­тов, рав­но­ду­шия исче­за­ет. Я вовсе не гово­рю, что не нуж­ны боль­ни­цы, но даже в боль­ни­це воз­мож­но и нуж­но созда­ние како­го-то ино­го, свя­щен­но­го отно­ше­ния к смерти.

<…> Бог гово­рит: «В чем заста­ну, в том и сужу». И тай­на наше­го дня и часа нам оста­лась неве­до­мой. Это очень муд­ро, ибо чело­век все­гда бес­пе­чен. Если бы нам гово­ри­ли, что вот тогда-то это будет, мы бы откла­ды­ва­ли, а надо — сего­дня, надо пони­мать, что каж­дый день и час есть дар, есть пода­рок Божий и что мы сеем в веч­ность сво­ей любо­вью, сво­им тру­дом, сво­им твор­че­ством. Поэто­му при­зыв к сози­да­нию и при­зыв к доб­ру есть одно­вре­мен­но и при­зыв к вечности. <…>

Я знал людей, кото­рые не боя­лись смер­ти по-насто­я­ще­му. Все эти люди ощу­ща­ли выпол­нен­ным свой долг на зем­ле. Они отда­ли все, что они мог­ли отдать, и это созда­ло у них такое ощу­ще­ние созре­ло­сти, готов­но­сти, — как плод, кото­рый спо­кой­но может упасть. И в све­те вот это­го тру­да, добра, твор­че­ства, само­от­да­чи — в све­те это­го мы можем гово­рить, что смер­ти на самом деле нет<…>

Судьба и загробный мир у древних греков

Из кни­ги “Магизм и Единобожие”

<…> Вели­чай­шее все­мир­но-исто­ри­че­ское зна­че­ние Зев­со­вой рели­гии заклю­ча­лось преж­де все­го в про­воз­гла­ше­нии при­ма­та Све­та, Разу­ма и Гар­мо­нии над Тьмой, Ирра­ци­о­наль­но­стью и Хао­сом. В этом отно­ше­нии она явля­ет­ся пря­мой пред­ше­ствен­ни­цей уче­ния о Лого­се как разум­ном твор­че­ском нача­ле во Все­лен­ной. Но до появ­ле­ния это­го уче­ния было еще далеко. <…>

<…> Дух магии про­ни­зал антич­ную рели­гию и пере­жил самих Олим­пий­цев. Доста­точ­но даже бег­ло­го зна­ком­ства с осо­бен­но­стя­ми гре­че­ско­го куль­та, что­бы в этом убедиться.

<…> Пер­во­быт­ные табу – запре­ты – были весь­ма рас­про­стра­не­ны в Гре­ции. Нечи­сты­ми счи­та­лись покой­ни­ки, гро­бы, осквер­ня­ло при­кос­но­ве­ние к убий­це, как и вся­кая про­ли­тая кровь, будь она про­ли­та нена­ме­рен­но или при защи­те, будь это кровь чело­ве­ка или животного. <…>

Эта пау­ти­на табу порож­да­ла кон­гло­ме­рат все­воз­мож­ных риту­аль­ных “очи­ще­ний”. Очи­ща­ю­щей сама по себе была мор­ская вода, перед свя­щен­но­дей­стви­ем обти­ра­лись ею. В слу­чае осквер­не­ния жерт­вен­ни­ка гасил­ся свя­щен­ный огонь и при­но­си­лась кро­ва­вая жерт­ва, веро­ят­но, ино­гда даже чело­ве­че­ская. И после это­го воз­жи­гал­ся новый огонь, взя­тый из неосквер­нен­но­го свя­ти­ли­ща. Архео­ло­гия под­твер­ди­ла, что этот обы­чай отно­сил­ся к микен­ско­му времени.

<…> Весь­ма раз­но­об­раз­ны­ми были мето­ды руко­вод­ства пого­дой. По суще­ству сво­е­му они не отли­ча­лись от обыч­ной пер­во­быт­ной магии <…>. Так, в одной мест­но­сти в Арка­дии бро­са­ли в воду дубо­вую вет­ку; счи­та­лось, что после это­го под­ни­мет­ся пар и обра­зу­ют­ся дож­де­вые тучи.

Мож­но про­дол­жать этот пере­чень без кон­ца, но, дума­ет­ся, и ска­зан­но­го доста­точ­но, что­бы убе­дить­ся, как мно­го в рели­гии, назван­ной Геге­лем “рели­ги­ей кра­со­ты”, было дико­го и пер­во­быт­но­го. Напом­ним, что все эти маги­че­ские эле­мен­ты сохра­ни­лись до кон­ца исто­рии гре­че­ской рели­гии и даже пере­жи­ли ее. <…>

Самой гран­ди­оз­ной воен­ной аван­тю­рой ахей­цев, извест­ной в исто­рии, был зна­ме­ни­тый поход на Трою.

Троя была древ­ней при­бреж­ной кре­по­стью. Нахо­дясь у вхо­да в Дар­да­нелль­ский про­лив, она кон­тро­ли­ро­ва­ла купе­че­ские кара­ва­ны, шед­шие на восток, и бла­го­да­ря это­му необы­чай­но обо­га­ща­лась. Ахей­цам было очень выгод­но захва­тить эту клю­че­вую пози­цию. Кро­ме того, они были пре­крас­но осве­дом­ле­ны о несмет­ных сокро­ви­щах, собран­ных за тол­сты­ми сте­на­ми Или­о­на. А ахей­ские цари были одер­жи­мы насто­я­щей мани­ей золо­та. Око­ло 1190 года под руко­вод­ством микен­ско­го царя Ага­мем­но­на сфор­ми­ро­вал­ся союз ахей­ских царей, кото­рые, пере­пра­вив­шись через море, обру­ши­лись на Трою с пре­вос­хо­дя­щи­ми силами. <…>

Гомер не иде­а­ли­зи­ру­ет Тро­ян­скую вой­ну. Ста­ра­ясь быть бес­при­страст­ным рас­сказ­чи­ком, он вели­ко­леп­но пока­зы­ва­ет всю ненуж­ность, жесто­кую бес­смыс­лен­ность раз­гро­ма Трои. Гибель сме­лых и бла­го­род­ных рыца­рей – Ахил­ла, Патрок­ла, Аяк­са, Анти­ло­ха, обни­ща­ние стра­ны, кото­рую поки­ну­ло так мно­го наро­да, деся­ти­лет­няя оса­да, вко­нец измо­тав­шая и оса­жден­ных и оса­ждав­ших, кро­ва­вые стыч­ки, вопли аго­нии, погре­баль­ный плач и, нако­нец, пожар и раз­ру­ше­ние, тол­пы плен­ных, уни­жен­ных и пол­ных отча­я­ния, – вот резуль­та­ты похода. <…>

В поэ­ме Олим­пий­ские боги с азар­том сле­дят за ходом кам­па­нии: они спо­рят меж­ду собой, вме­ши­ва­ют­ся в сра­же­ния, вво­дят в заблуж­де­ние, натрав­ли­ва­ют вои­те­лей друг на дру­га. Спо­ры “боле­ю­щих сто­рон” на Олим­пе пере­хо­дят в оже­сто­чен­ную брань. Толь­ко Зевс ста­ра­ет­ся оста­вать­ся “над схват­кой”. Когда насту­па­ют реши­тель­ные мину­ты, “про­мыс­ли­тель” вдруг обра­ща­ет­ся к Силе, сто­я­щей выше его. За шум­ным мир­ком олим­пий­ско­го семей­ства про­гля­ды­ва­ет испо­лин­ский лик Мой­ры – Судь­бы. Взве­ши­вая на ее весах участь геро­ев, Зевс нахо­дит пра­виль­ное решение.

Так выяс­ня­ет­ся, что боги, как и люди, зави­сят от таин­ствен­но­го Нача­ла, пре­бы­ва­ю­ще­го в вечности.

Кто же она, неумо­ли­мая Мой­ра? Глу­бо­ко под зем­лей пар­ки ткут нити чело­ве­че­ской жиз­ни. Ничто не может изме­нить пред­на­чер­та­ний Судь­бы. Не толь­ко Зевс, но и отец его Крон были под­власт­ны ей. Мой­ра – это обез­ли­чен­ный и ото­дви­ну­тый в запре­дель­ные сфе­ры образ Вели­кой Матери.

В эпо­ху войн и захват­ни­че­ских похо­дов вера в Судь­бу долж­на была осо­бен­но рас­про­стра­нить­ся <…>, фата­лизм, как пра­ви­ло, свя­зан с опас­но­стя­ми. Когда вокруг сви­щут стре­лы и чело­век, кото­рый мину­ту назад гово­рил с тобой, пада­ет в кро­ви, чув­ство пред­опре­де­лен­но­сти всех собы­тий необы­чай­но обост­ря­ет­ся. Это хоро­шо вид­но на при­ме­ре после­до­ва­те­лей исла­ма или даже участ­ни­ков минув­шей войны. <…>

Гомер не отда­ет себе ясно­го отче­та в том, как воля богов соче­та­ет­ся с Судь­бой. Но порой начи­на­ет казать­ся, что все, что он живо­пи­су­ет: борь­ба, коле­ба­ния, иску­ше­ния, побе­ды – все это, вклю­чая и Олимп, лишь театр мари­о­не­ток. Все зара­нее пред­ре­ше­но в нед­рах Матери. <…>

Тос­ка и страх как бы загна­ны в сфе­ру под­со­зна­тель­но­го, но от это­го они не пере­ста­ют мучить и томить человека. <…>

Как мог чело­век спа­стись от этой без­ли­кой и непре­клон­ной Силы? Ему оста­ва­лось лишь стре­мить­ся про­ник­нуть за тем­ные заве­сы пред­веч­ных реше­ний. Уга­ды­вая веле­ния Судь­бы, он успо­ка­и­вал­ся, хотя и ненадолго.

Поэто­му нигде не было так раз­ви­то искус­ство пред­ска­за­ния, как в антич­ном мире. Ора­ку­лы и гада­те­ли были неиз­мен­ны­ми спут­ни­ка­ми жиз­ни и царей, и кре­стьян, и вои­нов, и тор­гов­цев. Ключ к тол­ко­ва­нию таин­ствен­ной воли богов виде­ли и в снах, и в поле­те птиц, и в рас­по­ло­же­нии внут­рен­но­стей жерт­вен­ных живот­ных. Мы уже гово­ри­ли о зна­ме­ни­тей­ших гре­че­ских ора­ку­лах Додон­ском и Дель­фий­ском. Люди были убеж­де­ны, что не в ясном “днев­ном” рас­суж­де­нии ума откры­ва­ет­ся Судь­ба, а в погру­же­нии в сом­нам­бу­ли­че­ский мир тем­ных инстинк­тов и неосо­знан­ных чувств. Дель­фий­ская вещу­нья Пифия всхо­ди­ла на тре­нож­ник, на кото­ром, оку­тан­ная обла­ка­ми паров, иду­щих из рас­се­ли­ны, она при­хо­ди­ла в состо­я­ние исступ­ле­ния. Оту­ма­нен­ная душа при­об­ща­лась зага­доч­но­му бытию Ночи и про­ре­ка­ла веле­ния Неба. В Додоне пред­ска­за­тель­ни­цы пили воду из опья­ня­ю­ще­го источ­ни­ка. Иные вызы­ва­ли души умер­ших, кото­рым были ведо­мы запре­дель­ные тайны.

Люди шли к ора­ку­лам, вопро­шая обо всем: и о сво­ей уча­сти, и о мело­чах повсе­днев­ной жиз­ни. На таб­лич­ках, кото­рые были най­де­ны в Додоне, мы видим самые про­за­и­че­ские вопро­сы: выгод­но ли раз­во­дить мне овец? кто украл у меня подуш­ку? дей­стви­тель­но ли рож­ден­ный женой ребе­нок – мой? и т. п. Осо­бен­но воз­рос­ла попу­ляр­ность ора­ку­лов, когда насту­пи­ла эпо­ха ахей­ских заво­е­ва­ний. Сколь­ко семей лиша­лось на мно­гие годы сво­их отцов, сыно­вей, бра­тьев! Они ухо­ди­ли в море навстре­чу опас­ным при­клю­че­ни­ям, неве­до­мым зем­лям и жесто­ким бит­вам. И мно­гие ли из них воз­вра­ща­лись обрат­но? Сколь­ко было вои­нов, кото­рые, подоб­но Одис­сею, вопро­ша­ли духов о сво­ем будущем!

Неуве­рен­ность все­гда рож­да­ет непре­одо­ли­мое жела­ние при­от­крыть заве­су гря­ду­ще­го. В этом отно­ше­нии наше вре­мя ничуть не отли­ча­ет­ся от Микен­ской и Гоме­ров­ской эпо­хи. Ведь не слу­чай­но в нацист­ской Гер­ма­нии про­цве­та­ла аст­ро­ло­гия, а в совре­мен­ной Фран­ции дей­ству­ет (как гово­рят) более полу­мил­ли­о­на предсказателей.

Гибель близ­ких ста­но­ви­лась обы­ден­ным явле­ни­ем. <…> Смерть неот­вра­ти­ма, удар ее окон­ча­те­лен, и опра­вить­ся от него невоз­мож­но. Все­го спо­со­бен достичь на зем­ле чело­век, но он бес­си­лен вос­ста­но­вить порвав­ший­ся союз души и тела. <…>

<…> Пер­во­на­чаль­ное пред­став­ле­ние ахей­цев о посмерт­ном цар­стве сме­ня­ет­ся более мрач­ным и без­на­деж­ным. Пути этой эво­лю­ции оста­ют­ся тай­ной. Быть может, зна­ком­ство с Восто­ком, испо­ве­до­вав­шим уны­лую веру в Пре­ис­под­нюю (Кур, Шеол), повли­я­ло на изме­не­ние пред­став­ле­ний гре­ков о загроб­ной жиз­ни. Не забу­дем еще один факт. О чем мог­ли сви­де­тель­ство­вать зага­доч­ные фено­ме­ны, явле­ния умер­ших, извест­ные людям во все вре­ме­на? Конеч­но, не о весе­лых пирах и охо­тах, кото­рые люби­ли живо­пи­сать на сте­нах гроб­ниц. Столк­но­ве­ние с жут­ким миром, назы­ва­е­мом на язы­ке оккуль­тиз­ма аст­раль­ной сфе­рой, мог­ло при­во­дить неред­ко к самым печаль­ным раз­мыш­ле­ни­ям. И преж­де все­го, как мы уже гово­ри­ли, воз­ни­ка­ет стрем­ле­ние “успо­ко­ить” умер­ше­го. Для это­го ему при­но­сят жерт­вы, устра­и­ва­ют пыш­ные похо­ро­ны, а тело или пре­да­ют зем­ле, или сжи­га­ют. Послед­ний обы­чай воз­ник око­ло эпо­хи Тро­ян­ской вой­ны и ско­ро исчез. Но важ­но, что основ­ным моти­вом его было “успо­ко­е­ние” умер­ше­го огнем. Здесь вспо­ми­на­ет­ся уче­ние индий­цев о том, что кре­ма­ция облег­ча­ет отрыв “внут­рен­не­го чело­ве­ка” от еще не совсем угас­шей жиз­нен­ной силы.

В том, как “Одис­сея” опи­сы­ва­ет аст­раль­ные при­зра­ки, каж­дый, кто зна­ком с лите­ра­ту­рой тай­но­ве­де­ния и пара­пси­хо­ло­гии, узна­ет опыт­ное зна­ние. Погру­жен­ные в полу­бес­со­зна­тель­ное состо­я­ние блед­ные духи, как нето­пы­ри, вита­ют над ямой с кро­вью, инстинк­тив­но тянут­ся к ней. Толь­ко кровь может вер­нуть им созна­ние. Они бес­плот­ны. Тщет­но Одис­сей пыта­ет­ся обнять люби­мую мать: она усколь­за­ет от него, как туман. Тени изда­ют жалоб­ные сто­ны. Чер­та­ми из кош­мар­но­го сно­ви­де­ния рису­ет Гомер сон­ное цар­ство Аида – оби­та­ли­ще теней, его чер­ные под­зем­ные без­дны, выход кото­рых – в сумрач­ной зем­ле ким­ме­рий­цев, оку­тан­ной веч­ной ночью, где шумят воды миро­во­го Оке­а­на. В этом скорб­ном мире ревут адские реки, голые мерт­вые дере­вья и блед­ные цве­ты отра­жа­ют­ся в них. Здесь оби­та­ют чуди­ща и каз­нят­ся пре­ступ­ные тита­ны. Даже боги стра­шат­ся клят­вы име­нем под­зем­ных пото­ков. Безыс­ход­ным отча­я­ни­ем про­ник­ну­то сето­ва­ние духа Ахилла:

Луч­ше б хотел я живой, как поден­щик рабо­тая в поле,
Служ­бой у бед­но­го паха­ря хлеб добы­вать свой насущный,
Неже­ли здесь над без­душ­ны­ми мерт­вы­ми царствовать…

<…> Когда чита­ешь опи­са­ние туск­ло­го и бес­смыс­лен­но­го суще­ство­ва­ния умер­ших в “Гиль­га­ме­ше” или в “Одис­сее”, лиш­ний раз убеж­да­ешь­ся в бес­поч­вен­но­сти наив­ных утвер­жде­ний, что пред­став­ле­ние о загроб­ном мире роди­лось как само­уте­ше­ние чело­ве­ка. Здесь есть что угод­но, толь­ко не уте­ше­ние! Не оно, а дей­стви­тель­ное, реаль­ное про­ник­но­ве­ние в суть вещей – исток уче­ния о бес­смер­тии духа. Но во всей пол­но­те бес­смер­тие рас­кры­ва­лось людям не сра­зу. Так, сопри­кос­но­ве­ние с миром “аст­раль­ных тру­пов” поро­ди­ло кар­ти­ну мерт­вен­но-сон­ной преисподней.

Одна­ко это уны­лое пред­став­ле­ние не мог­ло быть все­об­щим и дол­гим. Было слиш­ком оче­вид­но, что неоди­на­ко­вы люди и не могут быть у них оди­на­ко­вые жре­бии. Прав­да, ахей­цы не под­ня­лись до мыс­ли о нрав­ствен­ном воз­да­я­нии. Ведь, как мы виде­ли, у них не было твер­дых поня­тий о доб­ре и зле. Олим­пий­ская рели­гия име­ла в этом отно­ше­нии пагуб­ный про­бел. Поэто­му, есте­ствен­но, сре­ди заслуг, выдви­га­ю­щих чело­ве­ка на пер­вое место, ока­за­лась доб­лесть. Уже Одис­сей, видя в Эре­бе тень Герак­ла, зна­ет, что сам он “вку­ша­ет бла­жен­ство” сре­ди богов. Так древ­ний культ геро­ев ока­зы­ва­ет­ся мостом к пони­ма­нию посмерт­но­го воз­да­я­ния. Воз­ни­ка­ет уче­ние о свет­лом Эли­зи­у­ме на бла­жен­ных ост­ро­вах, куда уно­сят­ся герои. <…> С дру­гой сто­ро­ны, посте­пен­но появ­ля­ют­ся пер­вые роб­кие поня­тия и о загроб­ном воз­да­я­нии за зло. Под­зем­ные духи кара­ют за лож­ную клят­ву; пес Цер­бер, муки Тан­та­ла и Сизи­фа, опи­сан­ные Одис­се­ем, – все это пер­вые сим­во­лы посмерт­ной неме­зи­ды в антич­ном мире.

Таким обра­зом, мы видим, что в ран­не­гре­че­ском обще­стве гос­под­ство­вал смут­ный и про­ти­во­ре­чи­вый взгляд на посмерт­ное существование. <…>

Парапсихология и неразрушимость духа

При­ло­же­ние к кни­ге “Исто­ки религии”

Пара­пси­хо­ло­гия как науч­ное иссле­до­ва­ние фено­ме­нов, выхо­дя­щих за рам­ки обыч­ных явле­ний созна­ния и душев­ной жиз­ни, воз­ник­ла сто лет назад, когда англий­ский физик Уильям Ф. Бар­рет сде­лал пер­вое сооб­ще­ние об откры­тых им фак­тах тако­го рода. Одна­ко реги­стра­ция их отно­сит­ся к гораз­до более ран­не­му времени.

Сле­ду­ет под­черк­нуть, что, посколь­ку здесь мы име­ем дело с таким слож­ным объ­ек­том, как внут­рен­ний мир чело­ве­ка, про­ве­де­ние пара­пси­хо­ло­га­ми “чистых экс­пе­ри­мен­тов” было и оста­ет­ся крайне затруд­ни­тель­ным. Но в досто­вер­но­сти их резуль­та­тов были убеж­де­ны мно­гие круп­ные уче­ные. Доста­точ­но назвать хотя бы хими­ка Бут­ле­ро­ва, физи­ков Лод­жа, Крук­са, Иор­да­на, био­ло­гов Уол­ле­са и Шове­на, пси­хи­ат­ра Лом­бро­зо. В насто­я­щее вре­мя суще­ству­ет ряд инсти­ту­тов и иссле­до­ва­тель­ских групп в США и Евро­пе, кото­рые изу­ча­ют пара­пси­хо­ло­ги­че­ские явления.

Наи­бо­лее досто­вер­ный мате­ри­ал в этой обла­сти отно­сит­ся к явле­ни­ям теле­па­тии, или экс­тра­сен­сор­но­го вос­при­я­тия (ЭСВ). Экс­пе­ри­мен­ты с ЭСВ вызы­ва­ют ожив­лен­ную поле­ми­ку, посколь­ку их ито­ги до сих пор не име­ют абсо­лют­но дока­за­тель­но­го харак­те­ра. Один из про­тив­ни­ков ЭСВ Ч. Хэн­зел пишет: “Утвер­ждать кате­го­ри­че­ски, что резуль­та­ты этих экс­пе­ри­мен­тов объ­яс­ня­ют­ся обма­ном, нель­зя, но нель­зя и счи­тать, что эти экс­пе­ри­мен­ты отве­ча­ют целям, постав­лен­ным перед собой экс­пе­ри­мен­та­то­ра­ми, и что они дают окон­ча­тель­ное дока­за­тель­ство ЭСВ”.

При­ме­ча­тель­но, что и мате­ри­а­лизм уже готов при­знать пара­пси­хо­ло­ги­че­ские фено­ме­ны, уве­ряя, разу­ме­ет­ся, при этом, что они вполне гар­мо­ни­ру­ют с его док­три­на­ми. “При всей спор­но­сти вопро­сов, обсуж­да­е­мых пара­пси­хо­ло­ги­ей, – чита­ем мы в “Фило­соф­ской энцик­ло­пе­дии”, – едва ли пра­во­мер­но рас­смат­ри­вать эту область пси­хо­ло­ги­че­ских иссле­до­ва­ний как враж­деб­ную фило­соф­ско­му мате­ри­а­лиз­му толь­ко на том осно­ва­нии, что пара­пси­хо­ло­гия допус­ка­ет суще­ство­ва­ние неиз­вест­ных еще форм чув­стви­тель­но­сти и, сле­до­ва­тель­но, воз­мож­но­сти рас­ши­ре­ния средств позна­ва­тель­ной дея­тель­но­сти, кото­рые в конеч­ном сче­те, по убеж­де­нию пред­ста­ви­те­лей естес­ствен­но­на­уч­но­го направ­ле­ния пара­пси­хо­ло­гии, ухо­дят кор­ня­ми в сфе­ру чув­ствен­но­го познания”.

У нас теле­па­тию изу­ча­ла лабо­ра­то­рия проф. Л. Васи­лье­ва, сотруд­ни­ки кото­рой счи­та­ли, что их дан­ные вполне дока­зу­е­мы. Васи­льев опре­де­лял теле­па­тию как “осо­бую фор­му инфор­ма­ции или обще­ния живых существ, выра­жа­ю­щу­ю­ся в непо­сред­ствен­ном (то есть без посред­ства извест­ных нам орга­нов чувств) вли­я­нии нерв­но-пси­хи­че­ских про­цес­сов одно­го суще­ства на нерв­но-пси­хи­че­ские про­цес­сы дру­го­го существа”.

Наря­ду с экс­пе­ри­мен­та­ми фик­си­ро­ва­лись и мно­го­чис­лен­ные слу­чаи спон­тан­ной теле­па­тии. Фор­мы это­го рода ЭСВ весь­ма раз­но­об­раз­ны. Это – и острое ощу­ще­ние несча­стья, слу­чив­ше­го­ся с близ­ким чело­ве­ком, нахо­дя­щим­ся на боль­шом рас­сто­я­нии, и пред­чув­ствие надви­га­ю­щей­ся ката­стро­фы, и мно­гое дру­гое. Заме­че­но, что одни люди быва­ют более спо­соб­ны к ЭСВ, чем другие.

Мно­гие уче­ные и мыс­ли­те­ли счи­та­ли воз­мож­ным при­влечь ЭСВ для изу­че­ния про­бле­мы посмер­тия. К это­му их побу­дил тот факт, что сре­ди явле­ний спон­тан­ной теле­па­тии встре­ча­лись и такие, кото­рые ука­зы­ва­ли на воз­мож­ность кон­так­та с созна­ни­ем умершего.

В каче­стве при­ме­ра при­ве­дем слу­чай, сооб­щен­ный Л. Васи­лье­вым. Доку­мент, под­твер­жда­ю­щий его, взят из архи­ва Инсти­ту­та моз­га в Ленин­гра­де. В нем Б.Н. Шабер сообщает:

“В декаб­ре 17-го чис­ла 1918 года в 8 1/2 час. утра я уви­дел на стене, в кото­рую упи­ра­лись мои ноги (я лежал на кро­ва­ти), оваль­ной фор­мы свет­лое пят­но, кото­рое на моих гла­зах ста­ло рас­ти, пре­вра­тив­шись в свет­лую фигу­ру девуш­ки. В этом виде­нии я узнал свою луч­шую подру­гу Надеж­ду Арка­дьев­ну Нева­дов­скую, нахо­див­шу­ю­ся в то вре­мя в г. Пет­ро­гра­де. Улыб­нув­шись мне, она про­из­нес­ла какую-то фра­зу, из кото­рой я уло­вил толь­ко послед­нее сло­во: “…тле­на”. После это­го фигу­ра девуш­ки ста­ла как бы ухо­дить в сте­ну и затем исчез­ла. Точ­ный мой рас­сказ о про­ис­шед­шем был в т о т ж е д е н ь (Раз­ряд­ка моя. – А. М.) зафик­си­ро­ван на бума­ге и скреп­лен под­пи­ся­ми шести лиц… 23 декаб­ря 1918 года мною было полу­че­но пись­мо от мате­ри Нади, Евге­нии Нико­ла­ев­ны Нева­дов­ской, пись­мо, в кото­ром она изве­ща­ла меня о смер­ти Нади, после­до­вав­шей в 8 ч. 25 мин. утра 17 декаб­ря 1918 года. Послед­ние сло­ва покой­ной были: “Боря, нет пра­ха, нет тле­на”. Факт полу­че­ния пись­ма и суть его содер­жа­ния зафик­си­ро­ва­ны под­пи­ся­ми шести выше­упо­мя­ну­тых лиц”. К это­му сооб­ще­нию при­ла­га­лись доку­мен­ты, под­твер­жда­ю­щие сооб­ще­ние Б. Н. Шабе­ром виде­ния 17-го чис­ла (сре­ди под­пи­сав­ших­ся были мате­ма­тик и юрист, под­пи­си были с адре­са­ми и печа­тя­ми), а так­же доку­мент, под­твер­жда­ю­щий полу­че­ние пись­ма из Пет­ро­гра­да от мате­ри умершей.

Дру­гой пример:

“Я жила в Якут­ске, – сооб­ща­ет учи­тель­ни­ца, член КПСС. – В 1916 году 1 фев­ра­ля у меня умер отец, неза­дол­го до это­го полу­чив­ший пра­во выез­да из Якут­ска, куда он был сослан. 31 янва­ря мы полу­чи­ли от него из Иркут­ска поздра­ви­тель­ную теле­грам­му (по слу­чаю дня рож­де­ния мое­го бра­та). В пять часов утра я уви­де­ла сон, буд­то отец умер и лежит на сто­ле… Я ска­за­ла об этом маче­хе (мама у меня умер­ла, и была маче­ха), она меня отру­га­ла. А днем полу­чи­ли теле­грам­му, что папа в 5 часов утра скончался…”

Подоб­ных слу­ча­ев зафик­си­ро­ва­но мно­же­ство даже за неболь­шой срок суще­ство­ва­ния пара­пси­хо­ло­гии. Здесь при­ве­ден в первую оче­редь этот – как при­знан­ный досто­вер­ным в кни­ге мате­ри­а­ли­сти­че­ско­го авто­ра. Сам про­фес­сор Л. Васи­льев дает доволь­но точ­ную обоб­щен­ную фор­му­лу таких явле­ний, кото­рую мож­но пред­ста­вить в таком виде: “Если дан­ное лицо А. уми­ра­ет, то дру­гое лицо В., свя­зан­ное с ним духов­ны­ми уза­ми, может пере­жи­вать чув­ство или полу­чить зри­тель­ный или слу­хо­вой сиг­нал о случившемся”.

О том, что в момент рас­ста­ва­ния с телом созна­ние пере­жи­ва­ет осо­бый подъ­ем и неред­ко выяв­ля­ет скры­тые воз­мож­но­сти духов­но­го виде­ния, сви­де­тель­ству­ет рабо­та совре­мен­но­го аме­ри­кан­ско­го пара­пси­хо­ло­га Кар­ла Оси­са. Он собрал сре­ди 640 меди­цин­ских работ­ни­ков анке­ты с отве­та­ми на вопрос, что пере­жи­ва­ют люди с неза­мут­нен­ным, здо­ро­вым созна­ни­ем в момент смер­ти. Отве­ты были пора­зи­тель­ны. Ока­за­лось, что более харак­тер­но для послед­них минут у боль­шин­ства не состо­я­ние стра­ха смер­ти, а осо­бое воз­вы­шен­ное состо­я­ние, гра­ни­ча­щее с экзаль­та­ци­ей. Ино­гда они виде­ли образ духов­но­го мира, но чаще все­го – умер­ших род­ных, кото­рый “при­шли за ними”. По ощу­ще­нию уми­ра­ю­щих, близ­кие помо­га­ют им перей­ти грань жиз­ни и смерти.

Но все это еще не гово­рит о насто­я­щем посмер­тии. Подоб­ные фак­ты мож­но истол­ко­вать как про­яв­ле­ние ЭСВ в момент край­не­го напря­же­ния всех душев­ных сил. Более инте­рес­ны­ми были бы сви­де­тель­ства о про­яв­ле­нии созна­ния у у ж е умер­ших, а такие сви­де­тель­ства есть.

Спон­тан­ный харак­тер эти фак­ты носят, как пра­ви­ло, в тех слу­ча­ях, когда в жиз­ни умер­ших име­ла место какая-нибудь тра­ге­дия, напри­мер, само­убий­ство или пре­ступ­ле­ние. С этим свя­за­ны упор­ные леген­ды и пре­да­ния о при­зра­ках и “бес­по­кой­ных домах”.

Вот харак­тер­ный при­мер тако­го явления:

Один врач, путе­ше­ствуя по Гер­ма­нии, оста­но­вил­ся в гости­ни­це. Ночью под­нял­ся шум. Врач вышел и уви­дел сму­щен­но­го хозя­и­на, кото­рый про­сил его осмот­реть боль­ную жен­щи­ну. Тот отпра­вил­ся в ука­зан­ную ком­на­ту, где соби­рал­ся народ. Жен­щи­на билась в нерв­ном при­пад­ке. “Она что-то бес­связ­но бор­мо­та­ла, порой вска­ки­вая и пуг­ли­во ози­ра­ясь по сто­ро­нам. Вдруг она оста­но­ви­ла взгляд сво­их рас­ши­рен­ных от ужа­са глаз на про­ти­во­по­лож­ном углу ком­на­ты. “Ja, ja, er ist da, – кри­ча­ла она, – gehe von mir”. – “Что вы там види­те, чего вы испу­га­лись?” – спро­сил он ее по-немец­ки. “Это он! Он явля­ет­ся сюда каж­дую ночь, вот уже три дня под­ряд, и все рас­ска­зы­ва­ет мне свою страш­ную исто­рию”. – “Кто такой? Кто он?” – спро­сил я. “Он, он, окро­вав­лен­ный, страш­ный. Он гово­рит, буд­то 60 лет тому назад, когда на месте это­го дома сто­я­ла корч­ма и мимо про­хо­ди­ла боль­шая про­ез­жая доро­га, он был убит хозя­и­ном, кото­рый зарыл его тело под этой ком­на­той. Он про­сил меня осво­бо­дить его отсю­да. Ему здесь душ­но, его что-то давит; на гру­ди у него лежит что-то тяжелое…”

Утром жен­щи­на ниче­го не пом­ни­ла из сво­их ноч­ных пере­жи­ва­ний. Но врач пред­ло­жил хозя­и­ну вскрыть пол в ком­на­те. Под полом была выры­та глу­бо­кая яма, в кото­рой обна­ру­жи­ли раз­би­тый кув­шин с 30 золо­ты­ми и сереб­ря­ны­ми моне­та­ми ста­ро­го образ­ца, а еще глуб­же – остан­ки полу­ис­тлев­ше­го чело­ве­ка (А. Лямин).

Исто­рия зна­ет так­же нема­ло подоб­ных при­ме­ров. Один из них про­изо­шел с М.В. Ломо­но­со­вым, кото­рый, воз­вра­ща­ясь из Гер­ма­нии, видел во сне отца, выбро­шен­но­го мерт­вым на один ост­ро­вок, кото­рый Ломо­но­сов знал с дет­ства. При­е­хав в Петер­бург, он узнал, что отец про­пал без вести в море. Тогда уче­ный послал на роди­ну пись­мо с опи­са­ни­ем ост­ро­ва. Сон ока­зал­ся вещим. Труп отца Ломо­но­со­ва был най­ден на ука­зан­ном ост­ро­ве и пре­дан земле.

Под­лин­ный доку­мент с этим сооб­ще­ни­ем хра­нил­ся у извест­но­го исто­ри­ка М. Пого­ди­на и был опуб­ли­ко­ван в его кни­ге “Про­стая речь о муд­ре­ных вещах”.

Мно­гие из этих слу­ча­ев были тща­тель­но про­ве­ре­ны иссле­до­ва­те­ля­ми, и досто­вер­ность их под­твер­жде­на. Осо­бый род ЭСВ, свя­зан­но­го с созна­ни­ем умер­ше­го, про­явил­ся в так назы­ва­е­мом меди­у­миз­ме, когда чело­век, нахо­див­ший­ся в состо­я­нии тран­са, ока­зы­вал­ся спо­соб­ным вос­при­ни­мать созна­ние дру­го­го, уже умер­ше­го. Эти фак­ты не отвер­га­ют­ся и мно­ги­ми объ­ек­тив­ны­ми мате­ри­а­ли­ста­ми. Так, один из них, К. Ламонт, вынуж­ден пытать­ся объ­яс­нить их по-своему.

“Про­ис­хо­дя­щие явле­ния, – гово­рит он, – это одно дело, а тол­ко­ва­ния, дава­е­мые по пово­ду их в том смыс­ле, что они буд­то бы под­твер­жда­ют суще­ство­ва­ние бес­смер­тия – это дело дру­гое… Может быть, меди­ум погру­жа­ет­ся в вели­кое без­лич­ное море созна­ния или резер­ву­ар памя­ти, кото­рый содер­жит в нетро­ну­том виде про­шлую пси­хи­че­скую жизнь каж­до­го инди­ви­ду­у­ма. Так же хоро­шо извест­но, что чело­ве­че­ские суще­ства излу­ча­ют энер­гию, и выска­зы­ва­лось пред­по­ло­же­ние, что каким-то обра­зом меди­у­мы чув­ству­ют и тол­ку­ют устой­чи­вые сле­ды чело­ве­че­ских виб­ра­ций, кото­рые оста­ви­ли свой отпе­ча­ток на мате­ри­аль­ных объ­ек­тах. Этим мож­но было бы объ­яс­нить появ­ле­ние при­зра­ков перед осо­бо чув­стви­тель­ны­ми людь­ми… Или, как пред­по­ла­га­ет Г. Дж. Уэллс, может быть, есть посмерт­ное суще­ство­ва­ние фраг­мен­тов (?) лич­ной воли и памяти…

Про­фес­сор Бро­уд, англий­ский фило­соф, пред­ла­га­ет подоб­ную же тео­рию. Он пола­га­ет, что после смер­ти может суще­ство­вать некий “пси­хи­че­ский фак­тор”, преж­де быв­ший эле­мен­том живой лич­но­сти умер­ше­го. Этот “майнд­кинд” (“пси­хи­че­ский эле­мент”), так он назы­ва­ет его, может ока­зать­ся вре­мен­но соеди­нен­ным с орга­низ­мом меди­у­ма, нахо­дя­ще­го­ся в трансе”.

В этих гипо­те­зах инте­рес­но не лег­ко­мыс­лен­ное суж­де­ние о “фраг­мен­тах” созна­ния (буд­то оно есть какой-то пред­мет, кото­рый мож­но резать) и не гипо­те­за о “без­лич­ном море созна­ния”, а само при­зна­ние фак­тов ЭСВ.

В свя­зи с этим нуж­но отме­тить выдви­ну­тую недав­но совет­ски­ми уче­ны­ми гипо­те­зу, соглас­но кото­рой “в про­цес­се суще­ство­ва­ния орга­низ­ма может фор­ми­ро­вать­ся его свое­об­раз­ный т.н. био­энер­ге­ти­че­ский “образ”, сохра­ня­ю­щий­ся в даль­ней­шем вне зави­си­мо­сти от орга­низ­ма, а так­же и после пре­кра­ще­ния его дея­тель­но­сти” (А. Ромен).

* * *

Извест­ный свет на про­бле­му посмер­тия мог­ло бы про­лить опи­са­ние опы­та тех людей, кото­рые пере­жи­ли кли­ни­че­скую смерть. Обыч­но утвер­жда­ют, что после это­го состо­я­ния чело­век ниче­го не пом­нит и, сле­до­ва­тель­но, смерть есть конец лич­но­сти. Но это было бы рав­но­силь­но утвер­жде­нию, буд­то чело­век, кото­рый не пом­нит сво­их снов, дей­стви­тель­но их не видит. Меж­ду тем извест­но, что это не так. Сно­ви­де­ния – неотъ­ем­ле­мая часть сна и даже, как пола­га­ют, необ­хо­ди­мая для его пра­виль­но­го тече­ния. Сле­до­ва­тель­но, “бес­па­мят­ство” тех, кто при­шел в себя после кли­ни­че­ской смер­ти, ниче­го не гово­рит о состо­я­нии созна­ния в этот момент.

Но в то же вре­мя, подоб­но тому как иные люди хоро­шо пом­нят свои сны, извест­но и нема­ло слу­ча­ев, когда чело­век, вер­нув­ший­ся к жиз­ни, пом­нит ясно свое минув­шее состо­я­ние. При­ве­дем здесь лишь один из них, извест­ный лич­но авто­ру со слов чело­ве­ка, пере­жив­ше­го этот свое­об­раз­ный опыт.

Шести­де­ся­ти­лет­ний инже­нер Я.А. Абра­мов стра­дал вос­па­ле­ни­ем трой­нич­но­го нер­ва, и ему была сде­ла­на опе­ра­ция с тре­па­на­ци­ей черепа.

“Опе­ра­ция про­ис­хо­ди­ла под мест­ной ане­сте­зи­ей, – рас­ска­зы­ва­ет Я. А., – и я в про­дол­же­ние все­го вре­ме­ни сохра­нял пол­ное созна­ние. Ане­сте­зи­ру­ю­щей жид­ко­стью мне обли­ли бри­тую голо­ву, и ее поверх­ность поте­ря­ла чув­стви­тель­ность. Я лежал на сто­ле, при­тя­ну­тый к нему рем­ня­ми. Чув­ство­вал, как про­фес­сор про­вел скаль­пе­лем по чере­пу и загнул назад, на заты­лок, про­ре­зан­ный кусок кожи. Слы­шал, как отре­зан­ная кожа кос­ну­лась ушей. Нача­ли свер­лить череп, что­бы меж­ду обра­зо­вав­ши­ми­ся отвер­сти­я­ми его про­пи­ли­вать. Хотя я и не чув­ство­вал рез­кой боли, но состо­я­ние было очень тяже­лым и нер­вы напря­же­ны… Я услы­шал голос: “Дав­ле­ние кро­ви ката­стро­фи­че­ски пада­ет”. Дру­гой голос: “Серд­це оста­нав­ли­ва­ет­ся”. Боль­ше я ниче­го не слы­шал и на мгно­ве­ние как бы поте­рял созна­ние… Но здесь начи­на­ют­ся мои соб­ствен­ные ощу­ще­ния и переживания.

Я чув­ствую, что я при­под­ни­ма­юсь над моим телом. Впро­чем, я не преж­ний: я состою из какой-то про­зрач­ной мате­рии, как из стек­ла или густо­го воз­ду­ха, но в преж­ней фор­ме мое­го тела. Отде­лив­шись от тела, я ста­нов­люсь на свои новые ноги. Вижу – рядом лежит мое непо­движ­ное ста­рое тело со свис­шей вниз рукой. Око­ло него суе­тят­ся доктора.

От моих болей и нерв­но­го напря­же­ния ниче­го не оста­лось. Я чув­ствую необы­чай­ную лег­кость, тиши­ну в серд­це, покой и радость. Это было такое бла­жен­ное состо­я­ние, кото­рое невоз­мож­но опи­сать и кото­ро­го я нико­гда не пере­жи­вал на зем­ле. Думаю: “Как мне теперь необы­чай­но хорошо”.

Немно­го посто­яв, я решил вый­ти нару­жу. Я про­хо­жу через шир­му и через закры­тую дверь на бал­кон. Ничто не меша­ет мое­му дви­же­нию через мате­ри­аль­ные тела. В то утро была пас­мур­ная пого­да. Когда же я вышел на бал­кон, то вижу сия­ю­щее золо­ты­ми луча­ми солн­це и без­об­лач­ное небо. Небо не обыч­ное, а какое-то искря­ще­е­ся луче­зар­ны­ми блест­ка­ми. Все вре­мя пере­жи­ваю какую-то осо­бую радость и думаю: “Как здесь все пре­крас­но. Вот она – веч­ность, здесь нет более вре­ме­ни”. Потом я воз­вра­ща­юсь назад в опе­ра­ци­он­ную ком­на­ту. Сно­ва вижу свое мерт­вое тело и суе­тя­щих­ся око­ло него док­то­ров. Вдруг все оборвалось…”

Элек­три­че­ским током серд­це заста­ви­ли бить­ся, и опе­ра­ция про­шла бла­го­по­луч­но. Соглас­но про­то­ко­лу опе­ра­ции, кли­ни­че­ская смерть дли­лась семь минут. То, что этот слу­чай не еди­нич­ный, под­твер­жда­ют рабо­ты аме­ри­кан­ско­го фило­со­фа и пси­хи­ат­ра Рай­мон­да Моуди. Их резуль­та­ты поды­то­же­ны в двух кни­гах: “Жизнь после жиз­ни” и “Раз­мыш­ле­ния о жиз­ни после жиз­ни”. В тече­ние ряда лет автор опра­ши­вал людей, пере­жив­ших кли­ни­че­скую смерть. Из них более ста пом­ни­ли свои пере­жи­ва­ния. (Отме­тим, кста­ти, что и сно­ви­де­ния чело­век запо­ми­на­ет доволь­но ред­ко, хотя видит их каж­дую ночь.) Иссле­до­ва­те­ля пора­зи­ло сход­ство рас­ска­зов у людей, имев­ших раз­ные про­фес­сии, веро­ис­по­ве­да­ния, взгля­ды, харак­те­ры и ока­зав­ших­ся на гра­ни смер­ти в резуль­та­те самых раз­но­об­раз­ных при­чин. Боль­шин­ство ощу­ща­ло себя про­хо­дя­щи­ми через какой-то тем­ный тун­нель; мно­гие отчет­ли­во виде­ли свое тело со сто­ро­ны (как в сви­де­тель­стве Я. А. Абра­мо­ва) и поме­ще­ние, где оно лежа­ло, слы­ша­ли сло­ва меди­цин­ско­го пер­со­на­ла. Они виде­ли умер­ших род­ных, кото­рые, как им каза­лось, при­шли под­дер­жать их. Глав­ным пере­жи­ва­ни­ем кли­ни­че­ской смер­ти была встре­ча со “све­тя­щим­ся суще­ством”. В соот­вет­ствии со сво­и­ми поня­ти­я­ми, они назы­ва­ли его по-раз­но­му, но все сви­де­тель­ство­ва­ли, что из это­го сре­до­то­че­ния све­та изли­ва­лись пото­ки невы­ра­зи­мой люб­ви и сча­стья. От него исхо­дил без­молв­ный, но ясно вос­при­ни­ма­е­мый вопрос: готов ли чело­век к смер­ти? Иные, нахо­див­ши­е­ся в состо­я­нии кли­ни­че­ской смер­ти доль­ше, виде­ли целые миры запре­дель­ных существ. Речь в дан­ном слу­чае едва ли может идти о пред­смерт­ном пси­хо­зе, посколь­ку пере­жи­ва­ние ока­за­ло стой­кое поло­жи­тель­ное вли­я­ние на нрав­ствен­ную жизнь “вос­крес­ших”. Все они пере­ста­ли боять­ся смер­ти, изме­ни­ли свое отно­ше­ние к окру­жа­ю­щим, осо­зна­ли важ­ность “люб­ви и позна­ния”. Нуж­но под­черк­нуть, что Р. Моуди исклю­чил сви­де­тель­ства людей с повре­жден­ной пси­хи­кой или испы­тав­ших воз­дей­ствие нар­ко­ти­че­ских препаратов.

Неза­ви­си­мо от Р. Моуди ана­ло­гич­ные резуль­та­ты полу­чи­ла еще рань­ше иссле­до­ва­тель­ни­ца Эли­за­бет Кюблер-Росс.

Таким обра­зом, новей­шая тех­ни­ка реани­ма­ции поста­ви­ла вопрос о посмерт­ном созна­нии в плос­ко­сти экс­пе­ри­мен­таль­но­го изучения. <…>

* * *

В заклю­че­ние наше­го крат­ко­го экс­кур­са необ­хо­ди­мо отме­тить, что бес­смер­тие (как факт духов­ный) уста­нав­ли­ва­ет­ся не есте­ствен­но­на­уч­ным путем. Но посколь­ку нераз­ру­ши­мость “Я” может отра­жать­ся в науч­но позна­ва­е­мой сфе­ре, нет при­чин отвер­гать зна­че­ние нау­ки для иссле­до­ва­ния это­го вопроса.

Разу­ме­ет­ся, идея сохра­не­ния духов­но­го сре­до­то­чия лич­но­сти не выво­дит­ся из ЭСВ и дру­гих пара­пси­хо­ло­ги­че­ских явле­ний. И все же, если эти явле­ния полу­чат окон­ча­тель­ное граж­дан­ство в нау­ке, бес­смер­тие будет для нее более оче­вид­ным. Не исклю­че­но, одна­ко, что есте­ство­зна­ние ока­жет­ся здесь перед поро­гом, кото­рый опыт­ное иссле­до­ва­ние перей­ти не смо­жет. В любом слу­чае уче­ние о нераз­ру­ши­мо­сти “Я” осно­вы­ва­ет­ся не на нау­ке, а преж­де все­го на выво­дах разу­ма, инту­и­ции, веры в све­те Откровения.

Перевоплощение и оккультизм

Из лек­ции, про­чи­тан­ной 9 фев­ра­ля 1990 г. в ДК им. А.С. Серафимовича

Со сму­ще­ни­ем я под­хо­жу сего­дня к этой теме, во-пер­вых, пото­му, что она вол­ну­ет и зани­ма­ет сего­дня очень мно­гих людей, но, к сожа­ле­нию, зани­ма­ет не так, как хоте­лось бы. Во-вто­рых, эта тема необъ­ят­ная, поэто­му будут затро­ну­ты толь­ко неко­то­рые аспек­ты этой серьез­ной про­бле­мы. В‑третьих, я боюсь разо­ча­ро­вать тех, кто в поры­ве эта­ко­го пра­во­вер­но­го энту­зи­аз­ма хочет услы­шать от меня ана­фе­мы или при­зы­вы, столь любез­ные охот­ни­кам на ведьм.

Нет, я прин­ци­пи­аль­ный защит­ник тер­пи­мо­сти, веро­тер­пи­мо­сти, и ко всем взгля­дам ста­ра­юсь отно­сить­ся доста­точ­но объ­ек­тив­но. Поэто­му я буду вам рас­ска­зы­вать о воз­зре­ни­ях, кото­рые не раз­де­ляю, отнюдь не клей­мя их и не уни­жая. Точ­но так же я, веро­ят­но, разо­ча­рую тех, кто хочет услы­шать от меня, что хри­сти­ан­ство гото­во на какой-то син­кре­тизм, ком­про­мисс, син­тез с рядом восточ­ных идей, кото­рые несов­ме­сти­мы с ним. Одним сло­вом, я бы хотел кос­нуть­ся вопро­сов, кото­рые сей­час ста­ли акту­аль­ны­ми, ост­ры­ми, обсуж­да­ют­ся повсю­ду, вол­ну­ют людей. Но сна­ча­ла – в кон­тек­сте основ­ной нашей темы: бес­смер­тия души.

Как мы уже с вами гово­ри­ли, уче­ние о бес­смер­тии явля­ет­ся харак­тер­ной осо­бен­но­стью всех рели­ги­оз­ных воз­зре­ний и зна­чи­тель­ной части фило­соф­ских систем. <…>

Сре­ди раз­лич­ных кон­цеп­ций и раз­лич­ных точек зре­ния на фор­мы бес­смер­тия мы встре­ча­ем одну, полу­чив­шую рас­про­стра­не­ние в кон­це про­шло­го века и вот сей­час в широ­ких кру­гах у нас в стране, да и в Соеди­нен­ных Шта­тах. Это тео­рия, кото­рая у гре­ков назы­ва­лась “метем­пси­хоз”, в Индии назы­ва­лась “сан­са­ра”, обыч­но назы­ва­ет­ся “пере­се­ле­ние душ”, или “реин­кар­на­ция”, или “пере­во­пло­ще­ние”. Когда гово­рят о пере­во­пло­ще­нии, надо пом­нить, что этот взгляд очень ред­ко встре­ча­ет­ся в исто­рии духа, это сво­е­го рода исклю­че­ние, пото­му что девя­но­сто про­цен­тов миро­вых рели­гий и фило­со­фий сто­ит вне этой доктрины.

Она воз­ник­ла в огра­ни­чен­ном реги­оне, сре­ди опре­де­лен­но­го этни­че­ско­го окру­же­ния, в рай­оне меж­ду Индий­ским суб­кон­ти­нен­том и Австра­ли­ей. Впо­след­ствии, когда пле­ме­на ари­ев при­шли в Индию, око­ло 2000-го года до н. э., они посте­пен­но заим­ство­ва­ли кон­цеп­цию пере­се­ле­ния душ, но сами пред­ки их этой док­три­ны не зна­ли. Древ­ней­ший памят­ник рели­гии тех вре­мен Ригве­да еще не зна­ет тео­рии пере­се­ле­ния душ. И толь­ко в нача­ле пер­во­го тыся­че­ле­тия до н. э. в Упа­ни­ша­дах, в част­но­сти, в Бри­ха­да­ра­нья­ки-Упа­ни­ша­де впер­вые упо­ми­на­ет­ся эта коцепция.

Что же такое пере­се­ле­ние душ? Это уче­ние име­ет три фор­мы. пер­вая фор­ма – та, кото­рая име­ет­ся в древ­ней­ших текстах Упа­ни­шад. Поче­му там воз­мож­но это пред­став­ле­ние? Пото­му что, соглас­но уче­нию древ­них индий­цев, в мире суще­ству­ет толь­ко Бог – и чело­ве­ка нет, и нико­го нет, кро­ме Него. Толь­ко Бог рож­да­ет из Себя миро­зда­ние и сно­ва в Себя заби­ра­ет, втя­ги­ва­ет. Подоб­но тому как солн­це выбра­сы­ва­ет из себя про­ту­бе­ран­цы, подоб­но тому как из оке­а­на рож­да­ют­ся вол­ны, раз­би­ва­ют­ся о ска­лы и сно­ва ухо­дят в море, все явле­ния мира воз­ни­ка­ют, рож­да­ют­ся из недр Боже­ствен­но­го и погру­жа­ют­ся в Него обратно.

Доволь­но услов­но гово­рить о пере­во­пло­ще­нии каких-то душ, пото­му что, в конеч­ном сче­те, пере­во­пло­ща­ет­ся не чело­век, а Брах­ман, Еди­ное Боже­ствен­ное. Он вхо­дит в этот мир, и каж­дый из нас, соглас­но этой кон­цеп­ции, есть лишь всплеск это­го Брах­ма­на, каж­дый из нас еди­но­су­щен Боже­ству, и толь­ко надо опо­знать в себе эту тай­ну и пом­нить, что рано или позд­но ты вер­нешь­ся в это состо­я­ние. Тогда будет ясно, что пере­во­пло­ще­ние души в дру­гих людях, в живот­ных – это все вре­мен­ные эта­пы, все это часть гран­ди­оз­ных игр миро­во­го оке­а­на, гран­ди­оз­ных момен­тов вопло­ще­ния Абсо­лю­та. В этой кар­тине есть свое величие.

Но хри­сти­ан­ство ина­че смот­рит на вещи. Есть ли здесь что-нибудь общее с цер­ков­ной точ­кой зре­ния? Да, несо­мнен­но, есть. Преж­де все­го, глу­бин­ная тра­ди­ци­он­ная хри­сти­ан­ская точ­ка зре­ния пол­но­стью соглас­на с уче­ни­ем <авто­ров> Упа­ни­шад и дру­гих фило­со­фов о том, что Боже­ствен­ная тай­на невы­ра­зи­ма, невме­сти­ма в наши поня­тия, что Боже­ствен­ное – это то, что нахо­дит­ся по дру­гую сто­ро­ну част­ных, кон­крет­ных чело­ве­че­ских мыс­лей, слов и опре­де­ле­ний. И если в Упа­ни­ша­дах мы нахо­дим такую мысль, что выс­шая боже­ствен­ная Лич­ность – Атман – может опре­де­лять­ся толь­ко отри­ца­тель­но, что Он есть “не то, не то и не то”, то же самое гово­рят и хри­сти­ан­ские бого­сло­вы: Бог не может быть цели­ком и адек­ват­но втис­нут в про­кру­сто­во ложе наших зем­ных чело­ве­че­ских мыш­ле­ний и представлений.

Далее, хри­сти­ан­ство пол­но­стью раз­де­ля­ет взгляд, кото­рый про­по­ве­ду­ет Восток, о том, что духов­ное, без­услов­но, важ­нее мате­ри­аль­но­го, что духов­ное – это некая выс­шая сту­пень раз­ви­тия бытия и что дух дол­жен гос­под­ство­вать над телом, что “не хле­бом еди­ным жив чело­век”. Здесь общ­ность налицо.

Кро­ме того, в Упа­ни­ша­дах есть поня­тие “мок­ша” – спа­се­ние. И это раз­де­ля­ет хри­сти­ан­ство. Чело­ве­че­ство, мир нахо­дят­ся в стра­да­ю­щем, болез­нен­ном состо­я­нии и нуж­да­ют­ся в избав­ле­нии, спа­се­нии, а тот, кто не отда­ет себе отче­та в этом, тот и будет про­зя­бать во мра­ке. “Мок­ша” в Упа­ни­ша­дах – это вели­кая жаж­да спа­се­ния. И я думаю, вы зна­е­те, что хри­сти­ан­ство, кото­рое ста­вит в центр сво­ей про­по­ве­ди уче­ние о Спа­си­те­ле и о спа­се­нии, конеч­но, явля­ет­ся рели­ги­ей спасения.

Но есть здесь раз­ни­ца: для Восто­ка спа­се­ние заклю­че­но преж­де все­го в осо­зна­нии един­ства чело­ве­ка и Боже­ства, пол­ной тож­де­ствен­но­сти. Воз­ник­ли опре­де­лен­ные мето­ды и упраж­не­ния – так роди­лась и тех­ни­ка йоги, – для того что­бы это осо­зна­ние в себе вызвать и реа­ли­зо­вать. Соб­ствен­но, глав­ная беда чело­ве­ка, соглас­но Упа­ни­ша­дам, в “ави­дьи”, то есть в неве­де­нии: чело­век не зна­ет, что он часть Боже­ства, частица.

Для хри­сти­ан­ства чело­век не части­ца, а тво­ре­ние, он не был – и стал. Меж­ду без­дной Абсо­лют­но­го и нами – отно­си­тель­ны­ми – нет пере­хо­да, нет того изли­я­ния силы, кото­рая бы пре­вра­ти­лась в чело­ве­ка и миро­зда­ние. “В нача­ле сотво­рил Бог небо и зем­лю”. “Небо и зем­ля” – сим­вол, образ Все­лен­ной. Не излил из Себя, не исторг из Сво­их недр, а сотво­рил: “Да будет свет”, “Да про­из­ве­дет вода душу живую”, то есть Абсо­лют­ное не рож­да­ет, а тво­рит. Вот здесь – важ­ней­шее, прин­ци­пи­аль­ное, каче­ствен­ное отличие.

Мы не еди­но­сущ­ны Богу, мы – тво­ре­ние. “Твое тво­ре­нье я, Созда­тель, Тво­ей Пре­муд­ро­сти я тварь, Источ­ник жиз­ни и Пода­тель, Душа души моей и Царь”, – так гово­рит про­рок. Когда древ­ний бого­ви­дец Мои­сей спро­сил у Бога: “Кто Ты есть? Как имя Твое?”, Он отве­тил: “Я Сущий, Я Тот, Кто есть. А тебя нет как бы, твое бытие рож­де­но пото­му, что Я дал тебе бытие”.

Соглас­но Упа­ни­ша­дам, един­ствен­ным субъ­ек­том мира явля­ет­ся толь­ко Бог. Соглас­но хри­сти­ан­ско­му воз­зре­нию – толь­ко Бог, Тво­рец, и вто­рой, “малый Бог” – создан­ный Им чело­век. Не части­ца, не изли­я­ние, а новая воля, про­ти­во­сто­я­щая Ему, при­чем сво­бод­ная, спо­соб­ная вос­стать про­тив сво­е­го Созда­те­ля, про­ти­вить­ся Ему и если прий­ти к Нему, то сво­бод­но. Спа­се­ние без сво­бо­ды не может осуществляться. <…>

Так вот, если уче­ние о спа­се­нии как тако­вое нас род­нит, то пони­ма­ние спа­се­ния у нас совер­шен­но раз­ное. Для хри­сти­ан­ства спа­се­ние есть при­об­ще­ние к Боже­ствен­ной жиз­ни, но не рас­тво­ре­ние в ней. Для авто­ров Упа­ни­шад, для вели­ких муд­ре­цов Индии и тех, кто сле­до­вал за ними, выс­ший этап спа­се­ния – пол­ное исчез­но­ве­ние лич­но­сти, ибо лич­ность чело­ве­ка есть вре­мен­ный всплеск на поверх­но­сти бытия, а на самом деле есть толь­ко одна Лич­ность, к Кото­рой надо вер­нуть­ся, – это сверх­лич­ность Бога.

В Еван­ге­лии мы нахо­дим совер­шен­но про­ти­во­по­лож­ную точ­ку зре­ния: Гос­подь гово­рит о том, что душу каж­до­го видит ангел на небе, то есть дорог Ему каж­дый, создан­ная лич­ность абсо­лют­но дра­го­цен­на для Твор­ца, она не явля­ет­ся толь­ко частью чего-то. Вот какое огром­ное различие!

Итак, в брах­ма­низ­ме, в Упа­ни­ша­дах пере­во­пло­ще­ние воз­мож­но пото­му, что Абсо­лют как бы вхо­дит в этот мир и игра­ет в нем, игра­ет, пре­вра­ща­ясь в людей, зве­рей, рас­те­ния и так далее. Но потом он дол­жен вер­нуть все обратно.

Есть в Индии дру­гой вид уче­ния о пере­во­пло­ще­нии – буд­дий­ский, создан­ный в рам­ках вели­кой рели­ги­оз­но-фило­соф­ской систе­мы, осно­ван­ной Гау­та­мой Буд­дой. Это пес­си­ми­сти­че­ское воз­зре­ние. Соглас­но уче­нию Буд­ды, лич­но­сти не суще­ству­ет. Лич­ность – это “скан­д­ха”, это сум­ма неко­то­рых эле­мен­тов, кото­рые потом про­дол­жа­ют суще­ство­вать, но как тако­вая лич­ность исче­за­ет. Пере­во­пло­ще­ние в буд­диз­ме, стро­го гово­ря, явля­ет­ся лишь данью тра­ди­ци­он­ным индий­ским взгля­дам, а в дей­стви­тель­но­сти, как под­чер­ки­ва­ет один из круп­ней­ших наших буд­дио­ло­гов Отто Розен­берг, пере­во­пло­ща­ют­ся лишь те эле­мен­ты, дхар­мы, кото­рые когда-то из состо­я­ния покоя были выве­де­ны, и вот они вхо­дят в мир, созда­ют людей, мир, души. Потом это рас­па­да­ет­ся, но зло, сотво­рен­ное людь­ми, пере­хо­дит в сле­ду­ю­щее вопло­ще­ние. Того чело­ве­ка уже нет, но его зло, его болезнь идут из поко­ле­ния в поко­ле­ние. И самое вели­кое сча­стье – <…> пре­кра­тить этот поток бес­ко­неч­ных воз­вра­ще­ний. Спа­се­ние для буд­диз­ма – в том, что­бы пре­сечь жаж­ду жиз­ни, “триш­ну”, в том, что­бы вый­ти за пре­де­лы это­го тяж­ко­го бытия. Поэто­му, в конеч­ном сче­те, буд­дизм явля­ет­ся уче­ни­ем о развоплощении.

Хри­сти­ан­ство есть уче­ние о вопло­ще­нии, о том, что Бог при­хо­дит в этот мир, и Он освя­ща­ет небо, и зем­лю, и звез­ды, и плоть чело­ве­ка. Вопло­тив­ший­ся ста­но­вит­ся одним из нас, и кровь чело­ве­че­ская стру­ит­ся в жилах Бого­че­ло­ве­ка. Лич­ность не раз­ру­ша­ет­ся, раз­ру­ша­ет­ся в ней толь­ко зло. Но если раз­ру­ша­ет­ся зло – это ста­но­вит­ся колос­саль­ной опас­но­стью для лич­но­сти, ибо чем боль­ше зла в лич­но­сти, тем мень­ше от нее оста­нет­ся, выра­жа­ясь образ­но. Ибо все долж­но прой­ти через огонь. Есте­ствен­но, речь идет об огне не физи­че­ском. Вхо­дя в атмо­сфе­ру зем­ли, метео­рит нака­ля­ет­ся и сго­ра­ет. Вхо­дя в атмо­сфе­ру миров иных, в душе сго­ра­ет все злое, все тем­ное, все чер­ное, и пол­но­та бытия чело­ве­ка в посмер­тии в зна­чи­тель­ной сте­пе­ни зави­сит от того, сколь­ко, выра­жа­ясь опять-таки мета­фо­ри­че­ски, оста­нет­ся после это­го сожжения.

И, нако­нец, мы име­ем тре­тью модель уче­ния о пере­во­пло­ще­нии – эво­лю­ци­о­нист­скую модель, кото­рая раз­ви­лась в кон­це XIX века. Это модель тео­соф­ская. Она игно­ри­ру­ет буд­дий­ский пес­си­мизм, она постро­е­на не на науч­ном опти­миз­ме и про­грес­се XIX века. Воз­ник­ла эта модель в тео­соф­ском дви­же­нии и в его ответв­ле­ни­ях, направ­лен­ных на все таин­ствен­ное и в выс­шей сте­пе­ни свя­зан­ных с инте­ре­са­ми людей. <…>

Теперь я <…> рас­ска­жу об исто­рии тео­соф­ско­го тол­ко­ва­ния перевоплощения.

В кон­це про­шло­го века рас­про­стра­не­ние вуль­гар­но­го мате­ри­а­лиз­ма в Евро­пе при­ве­ло к заин­те­ре­со­ван­но­сти мно­гих сло­ев обще­ства в таин­ствен­ных фено­ме­нах, спи­ри­тиз­ме, оккуль­тиз­ме, суе­ве­ри­ях. И вот в 70‑х годах про­шло­го века воз­ник­ло тео­соф­ское дви­же­ние (от сло­ва “тео­со­фия” – боже­ствен­ная муд­рость). Осно­ва­ли его рус­ская путе­ше­ствен­ни­ца и писа­тель­ни­ца Еле­на Пет­ров­на Бла­ват­ская и груп­па ее при­вер­жен­цев, в част­но­сти, пол­ков­ник Олькотт.

Жизнь Еле­ны Пет­ров­ны – это при­клю­чен­че­ский роман, хотя в ее био­гра­фии мно­го неяс­но­стей. Это была, без­услов­но, выда­ю­ща­я­ся, ода­рен­ная жен­щи­на – оккульт­но ода­рен­ная: у нее были эле­мен­ты ясно­ви­де­ния, она актив­но зани­ма­лась спи­ри­тиз­мом. Ее очень рано выда­ли замуж за гене­ра­ла Бла­ват­ско­го, от кото­ро­го она быст­ро сбе­жа­ла, мно­го стран­ство­ва­ла и в кон­це кон­цов осно­ва­ла в Аме­ри­ке это обще­ство. Потом они пере­бра­лись с Оль­кот­том в Атьяр – это в Индии, пред­ме­стье Мад­раса, и там осно­ва­ли все­мир­ное обще­ство. Деви­зом обще­ства было: “Нет рели­гии выше истины”.

В зада­чи обще­ства вхо­ди­ло иссле­до­ва­ние восточ­ных и миро­вых рели­гий, борь­ба за брат­ство всех рели­гий, в конеч­ном сче­те цель – это соеди­не­ние всех рели­гий в одну. И, в част­но­сти, изу­че­ние раз­лич­ных фено­ме­нов оккульт­ных, раз­ви­тие в людях спо­соб­но­стей йоги­че­ских и так далее. Надо ска­зать, что успех Еле­ны Пет­ров­ны был недол­гим, уже в пожи­лые свои годы она чув­ство­ва­ла оди­но­че­ство и неуда­чи. Об этом очень ярко пишет один из ее быв­ших спо­движ­ни­ков писа­тель Все­во­лод Сер­ге­е­вич Соловьев.

Они позна­ко­ми­лись в Пари­же и мно­го лет встре­ча­лись, пере­пи­сы­ва­лись. Когда Бла­ват­ская умер­ла, он напи­сал доволь­но подроб­ные доку­мен­ти­ро­ван­ные вос­по­ми­на­ния, кото­рые назы­ва­ют­ся “Совре­мен­ная жри­ца Изи­ды”. Надо ска­зать, что он про­яв­ля­ет к ней явную сим­па­тию, хотя и обви­ня­ет во все­воз­мож­ных мошен­ни­че­ствах и попыт­ках создать фено­ме­ны там, где их нет. Даже если незна­чи­тель­ный про­цент того, что Соло­вьев пишет, прав­да, это, конеч­но, горь­ко читать и созна­вать. Я читал про­из­ве­де­ния Бла­ват­ской, они напи­са­ны очень инте­рес­но, но, к сожа­ле­нию, там мно­го спорного.

В част­но­сти, увле­ка­тель­ная кни­га “Пеще­ры и дебри Индо­ста­на”, с точ­ки зре­ния совре­мен­но­го индо­ло­га, про­сто неве­же­ствен­на. Мно­гое Еле­на Пет­ров­на иде­а­ли­зи­ро­ва­ла, мно­го и фан­та­зии в ее рас­ска­зах. В общем, к ним надо под­хо­дить очень осто­рож­но. Дру­гая ее кни­га, “Тай­ная док­три­на”, была опуб­ли­ко­ва­на на рус­ском лищь частич­но. Это неве­ро­ят­ная меша­ни­на из надер­ган­ных ото­всю­ду безо вся­кой систе­мы све­де­ний, пять­де­сят про­цен­тов их сего­дня уже уста­ре­ло. Часть этой кни­ги была напе­ча­та­на в жур­на­ле “Нау­ка и рели­гия” в 1988 году. Основ­ная идея кни­ги заклю­ча­лась в том, что все­гда была толь­ко одна рели­гия, она тай­но пере­да­ва­лась каки­ми-то адеп­та­ми, а все, что мы име­ем мно­го­об­раз­но­го, – это уже выдум­ки жре­цов, кото­рые моро­чи­ли людям голо­ву. Тео­со­фия на том и стояла.

Глав­ное, что сохра­ни­ла Бла­ват­ская из уче­ния Индии, – это уче­ние о пере­во­пло­ще­нии. Как она его изла­га­ла? Как фор­му само­спа­се­ния мира, как раз­ви­тие каж­до­го из нас через раз­лич­ные тела. Чело­век бла­го­да­ря зако­ну воз­мез­дия, зако­ну кар­мы, в сле­ду­ю­щем сво­ем вопло­ще­нии полу­ча­ет воз­мез­дие за то, что он совер­шил пло­хо­го в преды­ду­щей жиз­ни, и даль­ше, и даль­ше, и даль­ше за ним идут его дела, доб­рые и злые. Тем самым, пере­хо­дя из тела в тело, как из квар­ти­ры в квар­ти­ру, чело­век очи­ща­ет­ся, во вся­ком слу­чае, может очи­стить­ся и может достичь некой высоты.

Мы ска­жем без вся­кой утай­ки: хри­сти­ан­ство не может при­нять этой тео­рии само­спа­се­ния. Во-пер­вых, пото­му, что для него лич­ность – это цель­ное: не может быть лич­но­сти, кото­рая потом живет в дру­гом месте, в дру­гом теле. Тело – это не гости­ни­ца, это нечто таин­ствен­ное, свя­зан­ное с нами навсе­гда. И у чело­ве­ка, как учит Цер­ковь, есть духов­ное тело, неви­ди­мое тело, кото­рое с ним свя­за­но пол­но­стью; как бы ядро и зер­но все­го наше­го суще­ство­ва­ния – душа и тело вме­сте. Инте­рес­но, что неко­то­рые люди, кото­рые пере­жи­ли посмерт­ный опыт, виде­ли подо­бие како­го-то тела полу­про­зрач­но­го, как стек­ло. Свя­ти­тель Игна­тий Брян­ча­ни­нов спе­ци­аль­но соби­рал сви­де­тель­ства Отцов Церк­ви о суще­ство­ва­нии это­го “сома пнев­ма­ти­кон”, тела духов­но­го у чело­ве­ка. Это духов­ное тело может впо­след­ствии полу­чить совер­шен­но иную жизнь.

Кро­ме того, в уче­нии Бла­ват­ской фак­ти­че­ски отри­ца­лось уни­каль­ное зна­че­ние Иису­са Хри­ста для наше­го спа­се­ния. Она писа­ла одно­му чело­ве­ку, что верит в Хри­ста, но толь­ко не в исто­ри­че­ско­го, не в Иису­са Наза­ря­ни­на, кото­рый жил в Пале­стине, а кос­ми­че­ско­го, кото­рый есть один и тот же: и Криш­на, и Буд­да, и дру­гие вели­кие учи­те­ли. Дви­же­ние Бла­ват­ской веро­ят­но бы заглох­ло, если бы в кон­це ее жиз­ни к ней не при­со­еди­ни­лась дру­гая заме­ча­тель­ная лич­ность, на сей раз англи­чан­ка, Анни Безант (она умер­ла в 33‑м году). Жена англи­кан­ско­го пас­то­ра, она разо­шлась с ним.

Она нес­ла в себе глу­бо­кий про­тест про­тив сухо­сти и фари­сей­ства англий­ско­го бла­го­че­стия и бро­си­лась в объ­я­тия соци­а­ли­стов. Это была энер­гич­ная жен­щи­на, очень талант­ли­вая, и она почув­ство­ва­ла, что зады­ха­ет­ся в этой поли­ти­че­ской кухне. И она иска­ла выход. Судь­ба све­ла ее с Бла­ват­ской. И Анни Безант пишет в авто­био­гра­фии, что когда она вошла к Елене Пет­ровне, то сра­зу почув­ство­ва­ла, что выход най­ден. Еле­на Пет­ров­на после крат­кой бесе­ды спро­си­ла: “Не хоти­те ли при­со­еди­нить­ся к нам?” – “И мне, – пишет Анни Безант, – захо­те­лось поце­ло­вать край ее одеж­ды”. Так избо­ле­лась душа по чему-то духов­но­му. И она сра­зу бро­си­лась в объ­я­тия тео­со­фии, “боже­ствен­ной мудрости”.

Тео­соф­ское дви­же­ние пере­шло в Рос­сию в нача­ле наше­го сто­ле­тия. Пер­вое тео­соф­ское обще­ство было откры­то в Калу­ге, и мест­ный свя­щен­ник отслу­жил моле­бен на его тор­же­ствен­ном откры­тии. В Калу­ге уже был Циол­ков­ский, он все это вос­при­нял доволь­но чут­ко, неда­ром у него были такие кни­ги, как “Нир­ва­на”. В Калу­ге же печа­та­лись глав­ные тео­соф­ские рабо­ты в Рос­сии, было изда­но очень мно­го как про­из­ве­де­ний Еле­ны Пет­ров­ны Бла­ват­ской, так и дру­гих жен­щин, кото­рые были ини­ци­а­то­ра­ми движения.

Надо ска­зать, что в тео­со­фии гос­под­ство­ва­ли жен­щи­ны: Камен­ская, Писа­ре­ва и дру­гие. И вот этим пре­крас­ным жен­щи­нам все более и более хоте­лось, что­бы нако­нец совер­ши­лось еще одно вопло­ще­ние Хри­ста. Посколь­ку они были уже убеж­де­ны, что Он неод­но­крат­но вопло­щал­ся, то поче­му бы Ему не вопло­тить­ся теперь, в XX веке? И как бы про­явив нетер­пе­ние неко­то­рое, они захо­те­ли при­бли­зить это вели­кое собы­тие. Они уве­ри­ли себя и потом дру­гих, что вот этот Боже­ствен­ный Учи­тель вопло­тил­ся в индий­склм маль­чи­ке, при­няв­шем имя Аль­це­он (индий­ское имя его было Джи­б­ту Кришнамурти).

В 12‑м году, когда нача­лись по всей Индии, Англии, Аме­ри­ке собра­ния тео­соф­ско­го обще­ства, кото­рое про­воз­гла­ша­ло, что через Криш­на­мур­ти гово­рит Сам Небес­ный Учи­тель, само­му Криш­на­мур­ти было око­ло два­дца­ти лет. Я пом­ню его фото­гра­фию (он умер совсем недав­но, лет восемь тому назад, в Аме­ри­ке). Это был пре­крас­ный индий­ский юно­ша, в белой тоге, с длин­ны­ми воло­са­ми, и… были цве­ты, музы­ка, и Учи­тель Небес­ный гово­рил через него. На самом деле, как отме­ча­ет Все­во­лод Соло­вьев, тео­соф­ское дви­же­ние пре­вра­ти­лось с про­па­ган­ду, а про­па­ган­да – это уже что-то такое… В про­па­ган­ду модер­ни­зи­ро­ван­но­го вида буд­диз­ма, очень дале­ко­го от насто­я­ще­го буд­диз­ма, с явным анти­хри­сти­ан­ским укло­ном. Прав­да, Анни Безант ста­ра­лась этот анти­хри­сти­ан­ский уклон как-то сгладить.

И вот в 1912 году была про­из­ве­де­на пер­вая попыт­ка изме­нить курс тео­со­фии. Немец­кий спе­ци­а­лист по Гете, фило­лог Рудольф Штай­нер вышел из тео­соф­ско­го обще­ства в знак про­те­ста про­тив это­го Криш­на­мур­ти и создал дру­гое обще­ство – антро­по­соф­ское. (Штай­нер умер в 26‑м году.) Антро­по­соф­ская док­три­на была попыт­кой хри­сти­а­ни­зи­ро­вать тео­со­фию: опи­рать­ся не на индий­ский, а на хри­сти­ан­ский опыт. И мно­гое в этом отно­ше­нии было Штай­не­ром сде­ла­но, и мно­го было дости­же­ний. Его горя­чим при­вер­жен­цем был рус­ский поэт Андрей Белый, очень высо­ко его ста­вил Мак­си­ми­ли­ан Воло­шин, его жена Мар­га­ри­та Васи­льев­на Сабаш­ни­ко­ва потом ста­ла горя­чей штай­не­ри­ан­кой и, поки­нув мужа, уеха­ла туда, где жил Штай­нер и его груп­па. Сей­час мы не будем уда­лять­ся в эту сто­ро­ну, я все это отме­тил толь­ко для того, что­бы ска­зать, что Штай­нер сохра­нил пере­во­пло­ще­ние как прин­цип эво­лю­ции. Более того, оно ста­ло для него как навяз­чи­вая идея: пере­во­пло­ща­ют­ся люди, живот­ные, зем­ля, луна, Юпи­тер, все пла­не­ты, солн­це… Штай­нер был заме­ча­тель­ный чело­век – вели­кий орга­ни­за­тор, худож­ник, музы­кант, ора­тор, мно­го писал. О нем есть вели­ко­леп­ные вос­по­ми­на­ния Андрея Бело­го, недав­но их изда­ли на Запа­де. Рудольф Штай­нер писал, что, позна­вая сверх­чув­ствен­ные миры, мы можем полу­чить такие же объ­ек­тив­ные све­де­ния, как буд­то мы были в путе­ше­ствии по Грен­лан­дии или где-то еще. Срав­не­ние неудач­ное, пото­му что в Грен­лан­дию мож­но попасть, ее мож­но сфо­то­гра­фи­ро­вать, изме­рить, и с вами ниче­го не про­изой­дет, раз­ве толь­ко что замерз­не­те немнож­ко. Меж­ду тем, сопри­кос­но­ве­ние с духов­ны­ми мира­ми для чело­ве­ка не может прой­ти без­на­ка­зан­но, без последствий.

<…> Штай­не­ру не уда­лось при­бли­зить тео­со­фию к хри­сти­ан­ству, пото­му что для него в его виде­ни­ях, так ска­зать, Хри­стос стал Богом, исхо­дя­щим с Солн­ца, сол­неч­ным Боже­ством. Это, так ска­зать, локаль­ное пла­не­тар­ное явле­ние, конеч­но, не может быть сопо­ста­ви­мо с тем, что мы откры­ва­ем в Евангелии.

Дру­гой вари­ант попыт­ки при­бли­зить тео­со­фию к евро­пей­ско­му созна­нию был пред­при­нят дру­гой заме­ча­тель­ной рус­ской жен­щи­ной, Еле­ной Ива­нов­ной Рерих. Еле­на Ива­нов­на тоже была необы­чай­но склон­на к буд­диз­му. Жен­щи­на необык­но­вен­ных талан­тов и жиз­не­утвер­жде­ния, она с мужем про­де­ла­ла колос­саль­ное путе­ше­ствие, она люби­ла при­ро­ду, чело­ве­ка, жизнь. Восток ее и Рери­ха как-то гип­но­ти­зи­ро­вал, они все­гда оба вос­при­ни­ма­ли Азию в какой-то роман­ти­че­ской дым­ке. Когда смот­ришь на вол­шеб­ные полот­на Рери­ха-отца, то дума­ешь, что, навер­ное, таких пей­за­жей нет в при­ро­де, это все его виде­ния, но чуд­ные виде­ния. Но как быть, как приблизить?

Они путе­ше­ство­ва­ли в 20‑е годы. Мир в то вре­мя шел к “свет­ло­му буду­ще­му” – ком­му­низ­му, и каза­лось, что это-то и есть “то самое”. И тогда Еле­на Ива­нов­на пишет кни­гу, неболь­шую, – “Осно­вы буд­диз­ма”, в кото­рой пыта­ет­ся дока­зать, что марк­сизм и буд­дизм – это почти одно и то же. Ано­ним­но печа­та­ет кни­гу в Улан-Бато­ре, ее рас­про­стра­ня­ют по Верх­не­удин­ску (в Улан-Уде). Когда я там был, мне рас­ска­зы­ва­ли, что это все ламы при­ду­ма­ли буд­дий­ские, что­бы как-то, так ска­зать, най­ти общий с боль­ше­ви­ка­ми язык. Никто не знал, что это идея Еле­ны Ива­нов­ны. Они с мужем путе­ше­ство­ва­ли по Гима­ла­ям и при­вез­ли отту­да в Моск­ву в кон­це 20‑х годов ларец с посла­ни­ем индий­ских махатм, то есть вели­ких мудрецов.

Надо ска­зать, что еще Еле­на Пет­ров­на Бла­ват­ская все­гда ссы­ла­лась на неко­то­рые ука­за­ния таин­ствен­ных муд­ре­цов, кото­рые с Гима­ла­ев ей пода­ва­ли сиг­на­лы. Эти махат­мы пере­да­ли Совет­ско­му пра­ви­тель­ству текст, в кото­ром одоб­ря­лось и раз­ру­ше­ние церк­вей, и раз­ру­ше­ние куль­ту­ры – раз­ру­ше­ние ста­ро­го мира во имя како­го-то свет­ло­го буду­ще­го. Когда я читал этот текст – вы може­те его най­ти в био­гра­фии Рери­ха, издан­ной в серии ЖЗЛ, – то меня, при­знать­ся, пере­дер­ну­ло… Если это махат­мы, то какие-то очень сомни­тель­ные махат­мы. Шам­бо­ла с ком­му­низ­мом сли­ва­лись в одно целое. Все это было страш­ной эклек­ти­кой. Необы­чай­ная каша, пото­му что, с одной сто­ро­ны, – поли­ти­че­ский миф, с дру­гой сто­ро­ны, – народ­ные леген­ды, с тре­тьей – какие-то непро­ве­рен­ные слу­хи о каких-то оби­та­те­лях Тибе­та. Все это, конеч­но, пита­ло вооб­ра­же­ние, захва­ты­ва­ло, игра­ло на чув­ствах… Таин­ствен­ность <…> привлекала.

В сво­их кни­гах, кото­рые Еле­на Ива­нов­на назы­ва­ла Агни-йога, она пыта­лась актив­ную хри­сти­ан­скую эти­ку внед­рить в восточ­ный созер­ца­тель­ный мисти­цизм. Когда чита­ешь ее писа­ния, писа­ния Бла­ват­ской, Криш­на­мур­ти, Анни Безант, то неволь­но при­хо­дишь к выво­дам, к кото­рым при­шел извест­ный рус­ский фило­соф Борис Выше­слав­цев (он умер в Пари­же, в эми­гра­ции. Наде­юсь, что он ско­ро вер­нет­ся на роди­ну в сво­их кни­гах). Он писал, что надо зна­ко­мить­ся с Восто­ком по его под­лин­ным древним памят­ни­кам, не нуж­ны пере­дел­ки, кото­рые име­ют­ся в тео­со­фии. Это почув­ство­вал и сам Криш­на­мур­ти, тот юно­ша индий­ский, кото­ро­го хоте­ли сде­лать новым мес­си­ей. В 29‑м году он порвал с тео­соф­ским обще­ством, уехал в Соеди­нен­ные Шта­ты, где стал рели­ги­оз­ным писа­те­лем пан­те­и­сти­че­ско­го тол­ка, что, в общем, в Аме­ри­ке все­гда было любезно.

Итак, мы можем ска­зать, заклю­чая этот очень бег­лый обзор, сле­ду­ю­щее. <…> Для хри­сти­ан­ско­го созна­ния уни­каль­ность каж­дой лич­но­сти исклю­ча­ет идею стран­ствия душ, но для хри­сти­ан­ско­го созна­ния оста­ет­ся очень важ­ным уче­ние о пере­во­пло­ще­нии совсем в дру­гом смыс­ле. В каком? Хри­стос гово­рит нам: “Если чело­век хочет идти за Мной, он дол­жен отка­зать­ся от себя, отдать себя и взять свой крест”.

Уметь пере­во­пло­тить­ся в дру­го­го чело­ве­ка не мета­фи­зи­че­ски, а нрав­ствен­но, через любовь и состра­да­ние, через уме­ние вый­ти из тюрь­мы и клет­ки соб­ствен­но­го “я”, что­бы <…> сопе­ре­жи­вать дру­го­му чело­ве­ку, слить­ся с ним, не поте­ряв при этом сво­е­го “я”. Ибо тот, кто отда­ет себя, тот и при­об­ре­та­ет. Пере­во­пло­ще­ние как бы при­зем­ля­ет, дела­ет веще­ствен­ной идею бес­смер­тия души. Меж­ду тем, тай­на здесь выхо­дит за пре­де­лы зем­но­го суще­ство­ва­ния, речь идет не о повто­рах, а о непре­рыв­ном раз­ви­тии чело­ве­че­ской лич­но­сти, и, сколь­ко бы ни было миров, чело­век раз­ви­ва­ет­ся в каж­дом. Ведь мы на самом деле берем отре­зок наше­го зем­но­го бытия толь­ко как момент раз­ви­тия, пото­му что чело­век – могу­ще­ствен­ное и свя­щен­ное создание.

И вот этот наш “про­бег” по миру явля­ет­ся важ­ным эле­мен­том наше­го веч­но­го духов­но­го раз­ви­тия и рас­кры­тия. Для это­го не нуж­но иметь несколь­ко жиз­ней, каж­дый может выпол­нить то, что он заду­мал, в этой жизни. <…>

О перевоплощении

Из при­ло­же­ния к кни­ге “У врат молчания”

За послед­ние сто лет неод­но­крат­но воз­ни­ка­ли попыт­ки постро­ить рели­ги­оз­ную систе­му, кото­рая вклю­ча­ла бы в себя все или боль­шин­ство веро­ва­ний чело­ве­че­ства. Тако­вы, напри­мер, уче­ние Тол­сто­го, идея “рели­гии духа” у Радха­к­риш­на­на, тео­соф­ская док­три­на или кон­цеп­ция “Розы мира” у рус­ско­го поэта и окуль­ти­ста Дани­и­ла Андреева.

Эти попыт­ки, как пра­ви­ло, игно­ри­ру­ют глу­бо­кие и прин­ци­пи­аль­ные раз­ли­чия меж­ду рели­ги­я­ми, но само по себе стрем­ле­ние най­ти нечто общее в духов­ных про­зре­ни­ях чело­ве­че­ства вполне оправ­дан­но. Дума­ет­ся, одна­ко, что нет ника­кой нуж­ды измыш­лять некую искус­ствен­ную “пан­ре­ли­гию”, когда воз­мож­ность уни­вер­саль­но­го син­те­за уже зало­же­на в хри­сти­ан­стве. Будучи завер­ше­ни­ем дол­го­го пути бого­ис­ка­ния, оно орга­ни­че­ски вклю­ча­ет в себя мно­гие духов­ные цен­но­сти пред­ше­ству­ю­щих сту­пе­ней рели­ги­оз­но-исто­ри­че­ско­го про­цес­са. И это отно­сит­ся не толь­ко к Вет­хо­му Заве­ту, вере Изра­и­ля, но и к вне­биб­лей­ско­му миру, в том чис­ле к индий­ско­му кру­гу идей. Хри­сти­ан­ство не может отно­сить­ся к этим уче­ни­ям исклю­чи­тель­но нега­тив­но. Поми­мо мно­гих вто­ро­сте­пен­ных черт сход­ства, мы нахо­дим в индий­ском миро­со­зер­ца­нии пять суще­ствен­ных прин­ци­пов, кото­рые род­нят его с хри­сти­ан­ским виде­ни­ем Бога, мира и чело­ве­ка. В самой сжа­той фор­ме эти пунк­ты могут быть выра­же­ны сле­ду­ю­щим образом:

1) Апо­фа­тизм – уче­ние о том, что выс­шая Реаль­ность в сво­ей послед­ней глу­бине непо­сти­жи­ма и неопре­де­ли­ма. Это уче­ние было впер­вые ясно про­воз­гла­ше­но Упа­ни­ша­да­ми и нашло свое выра­же­ние в буд­диз­ме (ибо Нир­ва­на <…> в конеч­ном сче­те есть не что иное, как обо­зна­че­ние Абсо­лю­та); оно раз­де­ля­ет­ся биб­лей­ской тра­ди­ци­ей (поня­тие о “кадош Ягве”) и Отца­ми Церкви.

2) Отри­ца­ние выс­шей цен­но­сти зем­ных благ недву­смыс­лен­но утвер­жда­ет­ся Еван­ге­ли­ем, хотя и не носит там столь край­ней нега­тив­ной фор­мы, как в индий­ских религиях.

3) При­зна­ние высо­ко­го досто­ин­ства лич­ной аске­зы в духов­ной жиз­ни. Эта сто­ро­на рели­ги­оз­ной эти­ки раз­ви­та в опы­те и уче­нии хри­сти­ан­ских подвиж­ни­ков (тра­ди­ция Добротолюбия).

4) Поня­тие о кар­ме, кото­рое в самом общем виде сво­дит­ся к тому, что все дей­ствия, совер­ша­е­мые чело­ве­ком в зем­ной жиз­ни, не могут оста­вать­ся без послед­ствий, а вле­кут соот­вет­ству­ю­щее воз­да­я­ние. Хри­сти­ане име­ну­ют это уче­ние верой в нрав­ствен­ный миро­по­ря­док, или прав­ду Божию (биб­лей­ское поня­тие “эмет”).

И, нако­нец, 5) поня­тие о спа­се­нии как глав­ной цели рели­гии, нашед­шее столь силь­ное выра­же­ние в буд­диз­ме, явля­ет­ся одним из кра­е­уголь­ных кам­ней Библии.

Невзи­рая на то что в Индии эти пять прин­ци­пов неред­ко при­ни­ма­ли весь­ма дале­кие от хри­сти­ан­ства очер­та­ния, они тем не менее состав­ля­ют проч­ный мост, соеди­ня­ю­щий восточ­ный рели­ги­оз­ный опыт с Евангелием.

К ука­зан­ным пунк­там ино­гда пыта­ют­ся при­со­еди­нить шестой – док­три­ну пере­во­пло­ще­ния, или реин­кар­на­ции. Суще­ству­ют ли для это­го осно­ва­ния? Дей­стви­тель­но ли хри­сти­ан­ство может и долж­но при­нять дог­мат реин­кар­на­ции как состав­ную часть сво­е­го взгля­да на посмерт­ную судь­бу чело­ве­ка? Таков вопрос, кото­ро­му посвя­щен пред­ла­га­е­мый очерк. Менее все­го он пре­тен­ду­ет на пол­но­ту осве­ще­ния; автор наме­ча­ет лишь самые общие, пред­ва­ри­тель­ные кон­ту­ры проблемы.

1. Аспек­ты теории

Тео­рия пере­во­пло­ще­ния не пред­став­ля­ет собой чего-то еди­но­го. Мы встре­ча­ем ее в трех аспек­тах, или фор­мах: брах­ман­ской, буд­дий­ской и тео­соф­ской (или популярной).

1) В пони­ма­нии брах­ма­низ­ма сан­са­ра <…> неот­де­ли­ма от при­зна­ния еди­но­су­щия “я” с “Я” все­лен­ским. Это уче­ние кар­ди­наль­но отли­ча­ет­ся от биб­лей­ско­го. Послед­нее не толь­ко наста­и­ва­ет на транс­цен­дент­но­сти Боже­ства (что явля­ет­ся акси­о­мой в индий­ских рели­ги­ях), но и утвер­жда­ет онто­ло­ги­че­скую нетож­де­ствен­ность Твор­ца и творения.

С дру­гой сто­ро­ны, Упа­ни­ша­ды, в сущ­но­сти, не гово­рят о пере­во­пло­ще­ни­ях лич­ных “я”, ибо лич­ные “я” – лишь всплес­ки еди­но­го Атма­на. Имен­но он, а не кто дру­гой, вхо­дит в мир, дро­бясь на инди­ви­ды, с тем что­бы в кон­це кон­цов вер­нуть­ся в изна­чаль­ное нерас­чле­нен­ное Един­ство. Вер­хов­ное нача­ло, Брах­ман (он же Атман), явля­ет­ся, по сло­вам ведан­тист­ско­го фило­со­фа Шан­ка­ры, “веч­ным зри­те­лем того, что про­ис­хо­дит в трех вре­ме­нах (насто­я­щем, про­шед­шем и будущем)”.

Здесь так­же выяв­ля­ет­ся суще­ствен­ное раз­ли­чие меж­ду индий­ским и еван­гель­ским пони­ма­ни­ем лич­но­сти. В хри­сти­ан­стве каж­дая лич­ность, хотя и не явля­ет­ся “части­цей” Абсо­лю­та, а толь­ко – тва­рью, обла­да­ет без­услов­ной цен­но­стью. Это ясно выра­же­но в прит­че Хри­ста о Пас­ты­ре, взыс­ку­ю­щем одну про­пав­шую овцу (Мф.18:12). Для брах­ма­низ­ма и Бха­га­ват-Гиты лич­ность, в силу ее тож­де­ства с Абсо­лю­том, сама по себе теря­ет ценность.

Этим тож­де­ством, повто­ря­ем, фак­ти­че­ски сво­дит­ся на нет сама идея пере­во­пло­ще­ния кон­крет­ных лич­ных “я”, ибо в кос­ми­че­ских цик­лах есть толь­ко одно дей­ству­ю­щее Нача­ло: Атман-Брахман.

2) Соглас­но буд­дий­ской тео­рии, лич­ность есть не суб­стан­ция, а лишь извест­ное соче­та­ние дхарм. Такая скан­д­ха есть, стро­го гово­ря, толь­ко обман­чи­вый фено­мен. Скан­д­хи обра­зу­ют нечто подоб­ное оке­ан­ским тече­ни­ям: они несут­ся в без­на­чаль­ном бытии, и их дви­же­ние опре­де­ля­ет­ся зако­ном кар­мы. Лич­но­сти здесь нет.

При­ве­дем <…> сло­ва О. Розен­бер­га о буд­дий­ской тео­рии пере­во­пло­ще­ния: “Не какая-либо “душа”, – гово­рит он, – пере­хо­дит из одно­го тела в дру­гое или из одно­го мира в дру­гой, а… один и тот же вне­опыт­ный ком­плекс дарм, про­яв­ля­ю­щий­ся в дан­ное вре­мя как одна лич­ность-иллю­зия, после опре­де­лен­но­го про­ме­жут­ка вре­ме­ни про­яв­ля­ет­ся в виде дру­гой, тре­тьей, чет­вер­той и т.д. – до бес­ко­неч­но­сти. Сле­до­ва­тель­но, ниче­го, соб­ствен­но, не пере­рож­да­ет­ся, про­ис­хо­дит не транс­ми­гра­ция, а без­на­чаль­ная транс­фор­ма­ция ком­плек­са дарм, совер­ша­ет­ся пере­груп­пи­ров­ка эле­мен­тов-суб­стра­тов, напо­до­бие того как в калей­до­ско­пе те же части­цы груп­пи­ру­ют­ся в новые, более или менее похо­жие друг на дру­га фигуры”.

Из это­го, по сло­вам извест­но­го буд­до­ло­га А. Пяти­гор­ско­го, выте­ка­ет идея “об отсут­ствии памя­ти как у кон­крет­но­го живо­го суще­ства (отож­деств­ля­е­мо­го в буд­диз­ме с отдель­ным пото­ком созна­ния) – о “нача­ле” пси­хи­че­ско­го про­цес­са (то есть само­го себя), так и у мира живых существ – о нача­ле сво­е­го существования”.

Но если так, то сле­ду­ет при­знать, что с чело­ве­ка сни­ма­ет­ся нрав­ствен­ная ответ­ствен­ность за пред­ше­ству­ю­щие состо­я­ния пото­ка дхарм; сохра­ня­ет­ся лишь неве­до­мое про­стым смерт­ным про­яв­ле­ние сле­пых кар­ми­че­ских зако­нов. Меж­ду инди­ви­да­ми, на вре­мя обра­зо­ван­ны­ми одним и тем же пото­ком, нет, по сути дела, ника­кой живой связи.

Типо­ло­ги­че­ски буд­дий­ское уче­ние о сан­са­ре близ­ко к брах­ман­ско­му: в обе­их вер­си­ях нет места лич­но­сти, а есть лишь “вопло­ще­ния” неко­е­го вне­эм­пи­ри­че­ско­го цело­го (Брах­ма­на-Атма­на или пото­ка чистых непро­яв­лен­ных дхарм). И тут и там перед нами чисто фило­соф­ские гипо­те­зы, пыта­ю­щи­е­ся объ­яс­нить фено­мен чело­ве­че­ских судеб.

Увя­зать эти тео­рии с хри­сти­ан­ским под­хо­дом к лич­но­сти, посмер­тию и воз­да­я­нию едва ли воз­мож­но, невзи­рая на то что Еван­ге­лие не дает ника­кой раз­ра­бо­тан­ной док­три­ны о соста­ве чело­ве­ка и его “я”.

В Церк­ви суще­ству­ет несколь­ко рав­но­прав­ных кон­цеп­ций отно­си­тель­но при­ро­ды чело­ве­ка, но един­ствен­ное, что явля­ет­ся для нее без­услов­ным, – это при­зна­ние за лич­но­стью суб­стан­ци­аль­ной цель­но­сти и духов­ной цен­но­сти, ибо она созда­на по обра­зу и подо­бию Твор­ца. Об этом гово­рят сло­ва Хри­ста, отно­ся­щи­е­ся к “малым сим” и “мень­шим бра­тьям”. Имен­но вви­ду это­го высо­ко­го досто­ин­ства лич­но­сти на вопрос, мож­но ли вклю­чить в еван­гель­ское миро­со­зер­ца­ние док­три­ну сан­са­ры в ее брах­ман­ском и буд­дий­ском вари­ан­тах, мы вынуж­де­ны дать отри­ца­тель­ный ответ.

3) Но те, кто все же пыта­ет­ся соеди­нить Еван­ге­лие с пере­во­пло­ще­ни­ем, исхо­дят, как пра­ви­ло, не из клас­си­че­ской индий­ской мета­фи­зи­ки, а из попу­ляр­но­го поня­тия о пере­рож­де­нии, кото­рое было широ­ко рас­про­стра­не­но в Индии и отту­да заим­ство­ва­но оккульт­ны­ми и тео­соф­ски­ми шко­ла­ми XIX и XX вв. Речь идет о нео­ин­ду­ист­ском оккуль­тиз­ме, о тео­со­фии Блаватской–Безант и антро­по­со­фии Рудоль­фа Штей­не­ра. Они дей­стви­тель­но в пря­мом смыс­ле испо­ве­ду­ют док­три­ну о мно­го­крат­ных вопло­ще­ни­ях инди­ви­ду­аль­ной души.

Одной из харак­тер­ных черт этих уче­ний явля­ет­ся так­же попыт­ка соеди­нить тео­рию сан­са­ры с эво­лю­ци­он­ной. Они усмат­ри­ва­ют в реин­кар­на­ции вос­хож­де­ние истин­но­го “я” к выс­шим сту­пе­ням. “Бес­смерт­ная суть чело­ве­ка, – утвер­жда­ет один из этих авто­ров, С. Чат­тер­джи, – про­яв­ля­ясь на низ­ших пла­нах все­лен­ной, про­хо­дя через длин­ный ряд изме­ня­ю­щих­ся лич­но­стей, то муж­ских, то жен­ских, раз­ви­ва­ет в себе – бла­го­да­ря раз­но­об­ра­зию при­об­ре­тен­ных опы­тов – два ясно раз­ли­чи­мые вида доб­ро­де­те­лей. Все доб­ро­де­те­ли более муже­ствен­ные, более энер­гич­ные, как храб­рость, сме­лость, раз­ви­ва­ют­ся во вре­мя муж­ских вопло­ще­ний. Доб­ро­де­те­ли более мяг­кие, неж­ные и в то же вре­мя более глу­бо­кие и силь­ные – плод жен­ских воплощений”.

Свой­ствен­ная чело­ве­ку при­зем­лен­ность духа пре­пят­ству­ет ему вооб­ра­зить реаль­ность каких-то иных изме­ре­ний бытия, поэто­му тео­соф­ская тео­рия реин­кар­на­ции при­вле­ка­ет мно­гих тем, что таин­ствен­ное и труд­но пред­ста­ви­мое посмер­тие вво­дит­ся ею в рам­ки при­выч­но­го и ося­за­е­мо­го. К тому же в све­те этой док­три­ны тай­ны жиз­ни яко­бы ста­но­вят­ся объ­яс­ни­мы­ми и понят­ны­ми. “Мрак неиз­вест­но­сти, – утвер­жда­ет Леон Дени, – рас­се­и­ва­ет­ся перед док­три­ной о мно­го­чис­лен­ных суще­ство­ва­ни­ях. Суще­ства, кото­рые отли­ча­ют­ся от дру­гих сво­ей интел­лек­ту­аль­ной силой или доб­ро­де­те­ля­ми, более жили, более рабо­та­ли, при­об­ре­ли более опы­та, более глу­бо­кие свой­ства и позна­ния”. Осо­бен­но соблаз­ни­тель­на про­сто­та, с какой тут реша­ет­ся вопрос о при­чи­нах стра­да­ний и ода­рен­но­сти. Лег­ко может пока­зать­ся, что адепт уче­ния о реин­кар­на­ции полу­чил в руки ключ от всех зага­док бытия. И поэто­му спра­вед­ли­во заме­ча­ние Бер­дя­е­ва, счи­тав­ше­го, что “попу­ляр­ность тео­со­фии и антро­по­со­фии свя­за­на имен­но с уче­ни­ем о перевоплощении”.

Отсю­да понят­но, поче­му все учи­те­ли “тай­но­ве­де­ния” дела­ют осо­бое уда­ре­ние на реин­кар­на­ции. Сквозь ее приз­му рас­смат­ри­ва­ет­ся и исто­рия духа, и само миро­зда­ние. Так, антро­по­со­фия рас­про­стра­ня­ет пере­во­пло­ще­ние на пла­не­тар­ную эво­лю­цию: пере­во­пло­ща­ют­ся уже не толь­ко люди, но и все живые суще­ства, и зем­ля, и луна, и солнце.

Если при­нять такую уни­вер­саль­ность реин­кар­на­ции, то сле­до­ва­ло бы ожи­дать, что это уче­ние испо­ве­ду­ют при­вер­жен­цы мно­гих или, по край­ней мере, основ­ных рели­гий. Для тео­со­фов это осо­бен­но важ­ный аргу­мент, так как они учат о еди­ной истине, содер­жа­щей­ся во всех веро­ва­ни­ях мира. “Идея Кар­мы и Пере­во­пло­ще­ния, – гово­рят они, – состав­ля­ет осно­ву мора­ли во всех древ­них св. писа­ни­ях Восто­ка”. Поэто­му необ­хо­ди­мо подроб­нее оста­но­вить­ся на этом утвер­жде­нии и про­ве­рить, насколь­ко оно соот­вет­ству­ет действительности.

2. Реин­кар­на­ция и рели­гии мира

Извест­ный тео­соф­ский писа­тель Эду­ард Шюре в сво­ей кни­ге “Вели­кие посвя­щен­ные” про­во­дит ту мысль, что все осно­ва­те­ли рели­гий были про­воз­вест­ни­ка­ми одной и той же исти­ны. Более того, неред­ко мож­но слы­шать утвер­жде­ние, буд­то Мои­сей и Криш­на, Буд­да и Хри­стос явля­ют­ся “ава­та­ра­ми”, вопло­ще­ни­я­ми еди­но­го духов­но­го суще­ства. “Тот, кто есть Криш­на, в то же вре­мя – и Шива, и Боже­ствен­ная Мать, и Хри­стос, и Аллах” (Про­воз­ве­стие Рамакришны).

Вста­нем на эту точ­ку зре­ния, сколь бы спор­ной она ни пред­став­ля­лась. При­няв ее, есте­ствен­но было бы ожи­дать, что в таком кар­ди­наль­ном вопро­се, как посмерт­ная участь чело­ве­ка, рели­ги­оз­ные вожди и уче­ния явля­ют еди­но­ду­шие. Пусть с раз­ны­ми оттен­ка­ми и с раз­ной сте­пе­нью при­бли­же­ния, они долж­ны были бы учить о реин­кар­на­ции или хотя бы содер­жать пря­мые наме­ки на нее. Так, напри­мер, исти­на моно­те­из­ма, откры­тая в Вет­хом Заве­те, в той или иной сте­пе­ни брез­жи­ла и в дру­гих рели­ги­ях циви­ли­зо­ван­ных и “при­ми­тив­ных” народов.

Но тео­рия пере­во­пло­ще­ния нахо­дит­ся в совер­шен­но ином поло­же­нии. Рели­гии Шуме­ра, Егип­та, Вави­ло­на, Хет­ты, Асси­рии, Фини­кии, Хана­а­на, Ира­на, Рима и Китая ниче­го не зна­ют о реин­кар­на­ции. Мы слы­шим о рай­ской стране егип­тян Ялу, об оби­те­лях умер­ших: Куре, Шеоле, Аиде, Ели­сей­ских полях, но о пере­во­пло­ще­нии или хотя бы о воз­мож­но­сти его древ­ние тек­сты этих наро­дов не гово­рят ни слова.

Это, разу­ме­ет­ся, не мог­ло не сму­щать тео­со­фов и побуж­да­ло их тща­тель­но выис­ки­вать в древ­них уче­ни­ях хотя бы малей­ший намек на свою излюб­лен­ную тео­рию. Резуль­та­ты их поис­ков ока­за­лись поис­ти­не ничтож­ны­ми. Так, они ссы­ла­ют­ся на сло­ва Герод­о­та, счи­тав­ше­го Еги­пет роди­ной док­три­ны метем­пси­хо­за. Одна­ко егип­то­ло­ги уста­но­ви­ли, что Герод­от оши­боч­но истол­ко­вал неко­то­рые еги­пет­ские тек­сты. В 76–88‑й гла­вах Кни­ги Мерт­вых упо­ми­на­ет­ся о том, что душа во вре­мя сво­их загроб­ных ски­та­ний пре­вра­ща­ет­ся в раз­лич­ных живот­ных: бара­на, кро­ко­ди­ла, яст­ре­ба. Но ука­зан­ные суще­ства в гла­зах егип­тян были вопло­ще­ни­я­ми богов, и пре­вра­ще­ние в них людей есть не инкар­на­ция, а обо­жеств­ле­ние, вхож­де­ние в бла­жен­ную жизнь. Таким обра­зом, как гово­рит Лан­ге, “мы ни в коем слу­чае не долж­ны видеть в этом стран­ствия души”. Сре­ди мно­го­чис­лен­ных памят­ни­ков рели­ги­оз­ной пись­мен­но­сти Егип­та, каса­ю­щих­ся посмер­тия, мы не нахо­дим ни одно­го ука­за­ния на веру в пере­се­ле­ние душ. Всю­ду гово­рит­ся лишь о загроб­ном мире, о суде над душой и о ее стран­стви­ях в поту­сто­рон­них оби­те­лях. Более того, егип­тяне свя­зы­ва­ли бес­смерт­ную часть чело­ве­ка с ее мате­ри­аль­ной обо­лоч­кой – отсю­да муми­фи­ка­ция, ста­ту­эт­ки-двой­ни­ки и осо­бен­но тща­тель­ная забо­та о гроб­ни­цах. Все это было бы бес­смыс­лен­но при вере в перевоплощение.

Кро­ме еги­пет­ской рели­гии пыта­лись най­ти уче­ние о реин­кар­на­ции и в Вет­хом Заве­те. Пола­га­ли, что о нем сви­де­тель­ству­ет несколь­ко мест Библии.

Так, Бог, посы­лая на про­по­ведь про­ро­ка Иере­мию, гово­рит ему:

Преж­де, неже­ли Я обра­зо­вал тебя во чреве,

Я познал тебя (то есть воз­лю­бил, избрал для себя – А. М.),

И преж­де, неже­ли ты вышел из утробы,

Я освя­тил тебя (то есть сде­лал посвя­щен­ным Богу – А. М.).

Иер.1:5.

Но, как явству­ет из тек­ста, речь здесь идет вовсе не о пере­во­пло­ще­нии, а о боже­ствен­ном пред­ве­де­нии: Бог пред­на­зна­чил Иере­мию к слу­же­нию еще до того, как тот родился.

В псал­ме 89 мы читаем:

Ты воз­вра­ща­ешь чело­ве­ка в тление

и гово­ришь: воз­вра­ти­тесь, сыны человеческие!

В этом так­же усмат­ри­ва­ли намек на реин­кар­на­цию. На самом же деле при­ве­ден­ные сло­ва лишь пери­фраз дру­го­го биб­лей­ско­го изре­че­ния (Быт.3:19), каса­ю­ще­го­ся смерт­но­сти чело­ве­ка, кото­рый, уми­рая, “воз­вра­ща­ет­ся в землю”.

Далее, в кни­ге про­ро­ка Мала­хии есть такие сло­ва Божии: “Вот Я пошлю к вам Илию про­ро­ка перед наступ­ле­ни­ем дня Гос­под­ня, вели­ко­го и страш­но­го” (Мал.4:5). Одна­ко и здесь напрас­но видят ука­за­ние на пере­во­пло­ще­ние. Из Биб­лии явству­ет, что в Изра­и­ле суще­ство­ва­ла вера в то, что про­рок Илия не уми­рал, а был взят Богом с зем­ли. О вто­рич­ном явле­нии про­ро­ка перед Суд­ным днем и гово­рит текст про­ро­ка Малахии.

Итак, все уси­лия най­ти в Вет­хом Заве­те уче­ние о реин­кар­на­ции ока­за­лись тщет­ны­ми. Нет его и в орто­док­саль­ном иудей­стве после­хри­сти­ан­ско­го пери­о­да. Так, в Тал­му­де раз­ви­ва­ет­ся уче­ние, близ­кое к мне­нию Отцов Церк­ви, отно­си­тель­но того, что вплоть до все­об­ще­го вос­кре­се­ния сохра­ня­ет­ся некая связь души с эле­мен­та­ми рас­пав­ше­го­ся тела.

Слож­нее обсто­ит дело с гре­че­ской рели­ги­ей. В отли­чие от веро­ва­ний Китая, Рима и Перед­ней Азии, она дей­стви­тель­но в неко­то­рые пери­о­ды и в неко­то­рых шко­лах при­зна­ва­ла метем­пси­хоз. Но, как спра­вед­ли­во под­чер­ки­вал С. Франк, вера в пере­се­ле­ние душ сре­ди гре­ков “была все­гда лишь слу­чай­ным и исклю­чи­тель­ным явлением”.

В ахей­скую и гоме­ров­скую эпо­хи мы не обна­ру­жи­ва­ем еще ника­ких сле­дов уче­ния о метем­пси­хо­зе и даже вооб­ще о воз­да­я­нии; посмерт­ная судь­ба чело­ве­ка не свя­зы­ва­ет­ся с его поступ­ка­ми. Царям и геро­ям соору­жа­ют гроб­ни­цы, пола­гая, что участь могу­чих и сме­лых после смер­ти будет более счаст­ли­вой. Посте­пен­но появ­ля­ет­ся пред­став­ле­ние о бла­жен­ной стране, где живут “герои”, избег­шие пре­ис­под­ней. Но для боль­шин­ства людей един­ствен­ным кон­цом оста­ва­лось пре­бы­ва­ние в цар­стве Аида, отку­да нет возврата.

Око­ло VI в. до н. э. в Гре­ции рас­про­стра­ня­ет­ся экс­та­ти­че­ский культ Дио­ни­са, в кото­ром впер­вые явствен­но зву­чит мотив бес­смер­тия души. Тео­со­фия Орфи­че­ской сек­ты пита­лась духом и иде­я­ми дио­ни­сиз­ма, и в ней уже вполне недву­смыс­лен­но при­ни­ма­ет­ся метем­пси­хоз. Орфизм раз­ви­ва­ет­ся в уче­ние Пифа­го­ра, кото­рое дав­но пора­жа­ло иссле­до­ва­те­лей сход­ством с индий­ски­ми уче­ни­я­ми. Пифа­гор про­по­ве­ду­ет “неуби­е­ние живых существ”, тело име­ну­ет гроб­ни­цей, “вспо­ми­на­ет” свои преж­ние жиз­ни, как Буд­да, совре­мен­ни­ком кото­ро­го он был. Суще­ство­ва­ли леген­ды, соглас­но кото­рым Пифа­гор побы­вал на Восто­ке и при­нес отту­да свое уче­ние. В свя­зи с этим неред­ко выска­зы­ва­лось пред­по­ло­же­ние, что метем­пси­хоз пифа­го­рей­цев есть пря­мое заим­ство­ва­ние из Индии.

Вне вся­ко­го сомне­ния, Пла­тон скло­нял­ся к метем­пси­хо­зу под вли­я­ни­ем пифа­го­рей­ской тео­со­фии. Но уже Ари­сто­тель отка­зал­ся от идеи пере­се­ле­ния душ, и после него она надол­го исче­за­ет из гре­че­ско­го мыш­ле­ния. Толь­ко тогда, когда нача­лось пря­мое про­ник­но­ве­ние восточ­ных рели­гий на Запад, когда буд­дий­ские мис­си­о­не­ры при­шли в Афи­ны (III в. до н. э.), док­три­на реин­кар­на­ции вновь появ­ля­ет­ся на свет, на этот раз уже в тео­со­фии гно­сти­ков. Один из осно­ва­те­лей это­го уче­ния, Апол­ло­ний Тиа­н­ский (I в. н. э.), путе­ше­ство­вал в Индию и бесе­до­вал с брахманами.

Но и в эту эпо­ху, как и в клас­си­че­скую, док­три­на метем­пси­хо­за не полу­чи­ла боль­шо­го вли­я­ния в антич­ном мире и ред­ко выхо­ди­ла за пре­де­лы узких фило­соф­ских кругов.

* * *

Для тео­со­фии было в выс­шей сте­пе­ни важ­ным най­ти ука­за­ния на реин­кар­на­цию в Еван­ге­лии. Един­ствен­ным местом в нем, кото­рое, на пер­вый взгляд, может быть истол­ко­ва­но в этом смыс­ле, явля­ют­ся сло­ва Хри­ста об Иоанне Кре­сти­те­ле: “Если хоти­те при­нять, он есть Илия, кото­ро­му долж­но прий­ти” (Мф.11:14).

Но, во-пер­вых, как мы гово­ри­ли, Биб­лия разу­ме­ет здесь не реин­кар­на­цию Илии, а явле­ние неуми­рав­ше­го про­ро­ка. Во-вто­рых, сам Иоанн отри­цал свое тож­де­ство с Или­ей (Ин.1:21). В‑третьих, при­ве­ден­ные выше сло­ва Хри­ста име­ют совер­шен­но иной смысл: соглас­но про­ро­че­ствам, при­ше­ствие Мес­сии долж­но быть пред­ва­ре­но появ­ле­ни­ем про­ро­ка Илии, при­зван­но­го пома­зать Изба­ви­те­ля на слу­же­ние. Этот аргу­мент книж­ни­ки выстав­ля­ли про­тив мес­си­ан­ско­го досто­ин­ства Иису­са. Поэто­му Хри­стос и ука­зы­ва­ет на Кре­сти­те­ля-Пред­те­чу как на про­ро­ка, выпол­нив­ше­го мис­сию Илии. Кро­ме этих слов, в Еван­ге­лии нет боль­ше ни одно­го изре­че­ния, кото­рое мог­ло бы дать повод к истол­ко­ва­нию в духе уче­ния реинкарнации.

Тео­со­фия при­зна­ет Хри­ста вели­ким учи­те­лем чело­ве­че­ства. Но она не может объ­яс­нить, поче­му в таком слу­чае Он не толь­ко ниче­го не гово­рил о стран­стви­ях душ, но и ука­зы­вал на еди­нич­ный харак­тер жиз­ни каж­до­го чело­ве­ка на зем­ле (ср.: Лк.16:19). Для тео­со­фов так и оста­ет­ся непо­сти­жи­мой загад­кой, как мог­ло Еван­ге­лие умол­чать о пере­во­пло­ще­нии. Апо­стол Павел, напри­мер, гово­рит о транс­фор­ма­ции цель­но­го чело­ве­че­ско­го суще­ства в кон­це миро­вой исто­рии, но не о метем­пси­хо­зе. Он учит не о смене тел, но об изме­не­нии самой при­ро­ды тела: “Сеет­ся тело душев­ное, вос­ста­ет тело духов­ное” (1 Кор.15:44). А в Посла­нии к евре­ям пря­мо ска­за­но, что “чело­ве­кам поло­же­но одна­жды уме­реть” (Евр.9:27).

Один из пер­вых хри­сти­ан­ских бого­сло­вов Афи­на­гор (II в.), про­дол­жая биб­лей­скую тра­ди­цию, реши­тель­но откло­ня­ет пла­то­нов­ско-спи­ри­ту­аль­ную антро­по­ло­гию. Для него чело­век – это не толь­ко “душа”, но – целост­ное суще­ство, в состав кото­ро­го вхо­дит и телес­ная при­ро­да. Зало­гом бытия чело­ве­ка в веч­но­сти он счи­та­ет не бес­смер­тие лишь души, а вос­кре­се­ние, то есть воз­рож­де­ние чело­ве­ка как мно­го­пла­но­во­го созда­ния. “Если нет вос­кре­се­ния, – гово­рит он, – то не оста­нет­ся при­ро­да чело­ве­ков как чело­ве­ков”. Разу­ме­ет­ся, буду­щее тело Афи­на­гор не пред­став­ля­ет как точ­ное повто­ре­ние тлен­но­го тела. Оно соот­вет­ству­ет осо­бо­му про­свет­лен­но­му состо­я­нию мате­рии: это – “сома пнев­ма­ти­кон”, тело духов­ное, по тер­ми­но­ло­гии апо­сто­ла Пав­ла. Есте­ствен­но, что уче­ние о вос­хож­де­нии чело­ве­ка в веч­ность несов­ме­сти­мо с тео­ри­ей метем­пси­хо­за, кото­рая реши­тель­но отде­ля­ет телес­ную при­ро­ду чело­ве­ка от духовной.

Тео­со­фия ссы­ла­ет­ся на учи­те­ля Церк­ви Ори­ге­на для дока­за­тель­ства того, что в пер­вые века сво­ей исто­рии хри­сти­ан­ство при­ни­ма­ло идею реин­кар­на­ции. Но на самом деле Ори­ген выска­зы­вал лишь пред­по­ло­же­ние о том, что до рож­де­ния души пред­су­ще­ству­ют в выс­ших сфе­рах. Это мне­ние Ори­ген не счи­тал дог­ма­ти­че­ским и выдви­гал его лишь как част­ную гипо­те­зу. Как бы ни оце­ни­вать подоб­ную гипо­те­зу, ее нель­зя отож­деств­лять с метем­пси­хо­зом, про­тив кото­ро­го Ори­ген выска­зы­вал­ся доволь­но ясно.

Это непри­я­тие реин­кар­на­ции, выте­ка­ю­щее из хри­сти­ан­ско­го виде­ния целост­но­го чело­ве­ка, было свой­ствен­но и все­му свя­то­оте­че­ско­му бого­сло­вию эпо­хи Все­лен­ских Собо­ров. Так, св. Гри­го­рий Бого­слов мне­ние о том, “буд­то бы душа посто­ян­но меня­ет раз­ные тела, каж­дое сооб­раз­но преж­ней жиз­ни”, счи­тал “пустой книж­ной забавой”.

И в заклю­че­ние оста­ет­ся доба­вить, что и послед­няя по вре­ме­ни миро­вая рели­гия, Ислам, так же как и хри­сти­ан­ство, не при­зна­ет тео­рии пере­се­ле­ния душ.

Таким обра­зом, мы убеж­да­ем­ся в том, что сре­ди “исто­ри­че­ских” рели­гий (если не счи­тать неко­то­рых част­ных направ­ле­ний гре­че­ской мыс­ли) док­три­на реин­кар­на­ции испо­ве­ду­ет­ся толь­ко рели­ги­я­ми Индии.

Но и в Индии она заяви­ла о себе срав­ни­тель­но позд­но и дале­ко не сра­зу ста­ла все­об­щей. Ее не было у древ­них арьев, по воз­зре­ни­ям кото­рых души пра­вед­ных попа­да­ли в свет­лые оби­те­ли богов. Ран­не­ве­ди­че­ская рели­гия зна­ла о загроб­ном воз­мез­дии за гре­хи. “Мы слы­шим, – гово­рит Радха­к­риш­нан, – о Варуне, низ­вер­га­ю­щем греш­ни­ка в мрач­ную без­дну, отку­да нет возврата”.

Появ­ле­ние сре­ди индо-арьев уче­ния о сан­са­ре мож­но при­уро­чить ко вре­ме­ни меж­ду XV и IX вв. до н. э., т.е. к сто­ле­ти­ям, отде­ляв­шим Риг-Веду от ран­них Упа­ни­шад. Пер­вое упо­ми­на­ние о сан­са­ре, как уже было отме­че­но, мы нахо­дим в Бри­ха­да­ра­нья­ке (III, 2, 13; IV, 4, 5). С тех пор эта док­три­на настоль­ко уко­ре­ни­лась в индий­ском мыш­ле­нии, что ста­ла его неотъ­ем­ле­мой чер­той. Даже Буд­да не смог отка­зать­ся от нее, несмот­ря на то что она всту­па­ла в неко­то­рое про­ти­во­ре­чие с его соб­ствен­ным уче­ни­ем. Отри­цая устой­чи­вое “я”, он тем не менее сде­лал уступ­ку идее сан­са­ры, допу­стив кар­ми­че­ское пере­рож­де­ние пото­ков дхарм.

Отку­да же при­шло к индо-арьям уче­ние о перевоплощении?

Суще­ству­ет пред­по­ло­же­ние, что оно было заим­ство­ва­но ими у доарий­ско­го насе­ле­ния Индии. Вполне воз­мож­но, что у дра­вид­ских пле­мен оно сохра­ни­лось с пер­во­быт­ных вре­мен. Это кос­вен­но под­твер­жда­ет­ся тем, что в при­ми­тив­ных куль­тах вера в пере­во­пло­ще­ние встре­ча­ет­ся гораз­до чаще, чем сре­ди “исто­ри­че­ских рели­гий”. Наи­бо­лее яркую фор­му она име­ет у австра­лий­цев, этни­че­ски род­ствен­ных корен­ным оби­та­те­лям Индостана.

* * *

Весь­ма веро­ят­но, что на воз­ник­но­ве­ние это­го веро­ва­ния у пер­во­быт­ных пле­мен повли­я­ло сход­ство меж­ду потом­ка­ми и пред­ка­ми. Осо­бен­но долж­ны были пора­жать вооб­ра­же­ние древ­не­го чело­ве­ка общие чер­ты у род­ствен­ни­ков в тре­тьем колене. Рож­де­ние чело­ве­ка, рази­тель­но похо­же­го на умер­ше­го деда, неволь­но мог­ло при­во­дить к мыс­ли, что в ново­рож­ден­но­го пере­во­пло­тил­ся усоп­ший. Так, в афри­кан­ском пле­ме­ни Иору­ба родив­ше­го­ся ребен­ка было при­ня­то встре­чать сло­ва­ми: “Ты вернулся!”

Дру­гим источ­ни­ком веро­ва­ния в пере­се­ле­ние душ мог быть тоте­мизм, т.е. поня­тие о мисти­че­ской свя­зи пле­ме­ни с живот­ным-пред­ком. У неко­то­рых австра­лий­ских кла­нов суще­ство­ва­ло пове­рье, буд­то их чле­ны – вопло­ще­ние тоте­ми­сти­че­ских пред­ков. Счи­та­лось так­же, что тотем может вопло­щать­ся в свя­щен­ных живот­ных. Обла­дая ост­рым чув­ством оду­хо­тво­рен­но­сти при­ро­ды, пер­во­быт­ные люди пло­хо осо­зна­ва­ли каче­ствен­ное раз­ли­чие меж­ду духом чело­ве­ка и пси­хи­кой живот­но­го. Это пита­ло веру в обо­рот­ней и вело к бес­пре­пят­ствен­но­му пере­не­се­нию чело­ве­че­ско­го “я” в зве­ри­ную оболочку.

Тоте­мизм и ани­мизм, одна­ко, несут в себе еще толь­ко заро­ды­ши тео­рии реин­кар­на­ции. Как под­чер­ки­вал С. Франк, суще­ству­ет прин­ци­пи­аль­ная раз­ни­ца меж­ду эти­ми веро­ва­ни­я­ми и тео­ри­ей сан­са­ры. Вера в воз­мож­ность для чело­ве­ка пере­во­пло­тить­ся в дру­гое суще­ство еще не тож­де­ствен­на уче­нию о пере­се­ле­нии душ в стро­гом смыс­ле сло­ва. “Под ним, – гово­рит Франк, – разу­ме­ет­ся вера, что нор­маль­ной и необ­хо­ди­мой фор­мой посмерт­но­го суще­ство­ва­ния души явля­ет­ся ее пере­ход в дру­гое живое тело – в тело дру­го­го чело­ве­ка, живот­но­го или рас­те­ния, вера в стран­ство­ва­ние, “блуж­да­ние” (таков смысл индус­ско­го сло­ва “сан­са­ра”) души – от одной телес­ной смер­ти к дру­гой через раз­ные орга­ни­че­ские тела. Тако­го рода вера состав­ля­ет в исто­рии рели­ги­оз­ных пред­став­ле­ний ско­рее исклю­че­ние, чем общее правило”.

Дей­стви­тель­но, даже в сво­ей зача­точ­ной фор­ме вера в реин­кар­на­цию носит весь­ма огра­ни­чен­ный, мест­ный харак­тер: в самой Австра­лии, где она наи­бо­лее рас­про­стра­не­на, она явля­ет­ся все­об­щей. А у поли­не­зий­цев, вед­да, буш­ме­нов, пиг­ме­ев Афри­ки, почти у всех индей­цев и мно­гих дру­гих наро­дов, сохра­нив­ших чер­ты пер­во­быт­ной куль­ту­ры – она отсут­ству­ет. Неред­ко, когда ста­рые иссле­до­ва­те­ли утвер­жда­ли, буд­то они обна­ру­жи­ли эту веру у того или ино­го пле­ме­ни, потом ока­зы­ва­лось, что они были вве­де­ны в заблуж­де­ние тоте­ми­сти­че­ски­ми мифа­ми, невер­но истолкованными.

Под­ве­дем теперь окон­ча­тель­ный итог. Уче­ние о реин­кар­на­ции свой­ствен­но неко­то­рым “пер­во­быт­ным” пле­ме­нам (в зача­точ­ной фор­ме), индий­цам и дио­ни­си­че­ско-орфи­че­ской тра­ди­ции Гре­ции. Всем же осталь­ным наци­о­наль­ным и миро­вым рели­ги­ям, воз­вы­шен­ность и истин­ность кото­рых тео­со­фия не отри­ца­ет, это пред­став­ле­ние чуж­до. Здесь есть над чем заду­мать­ся. Как мог­ло слу­чить­ся, что тыся­че­лет­ние веро­ва­ния, жре­цы, учи­те­ли и про­ро­ки чело­ве­че­ства мог­ли отри­цать реин­кар­на­цию, если бы она явля­лась все­об­щим и непре­лож­ным зако­ном чело­ве­че­ско­го бытия?

Не полу­чив опо­ры в миро­вом рели­ги­оз­ном созна­нии, сто­рон­ни­ки док­три­ны ссы­ла­ют­ся на дру­гой аргу­мент: на таин­ствен­ные явле­ния и загад­ки жиз­ни, кото­рые, по их мне­нию, могут быть объ­яс­не­ны яко­бы толь­ко с пози­ции их теории.

3. Загад­ки жиз­ни и личности

Мы не соби­ра­ем­ся здесь “опро­вер­гать” гипо­те­зу реин­кар­на­ции. К каким бы раци­о­наль­ным дово­лам ни при­бе­га­ли ее сто­рон­ни­ки, она все же при­над­ле­жит к обла­сти веры, где раци­о­на­ли­сти­че­ские дока­за­тель­ства неумест­ны, а опро­вер­же­ния бес­плод­ны. Наша зада­ча – лишь пока­зать, что в рели­ги­оз­ном созна­нии, отлич­ном от индий­ско­го и тео­соф­ско­го, име­ет­ся совер­шен­но иная интер­пре­та­ция тех фак­тов, кото­рые выдви­га­ют­ся для дока­за­тель­ства реин­кар­на­ции, и отме­тить те прин­ци­пы хри­сти­ан­ства, кото­рые не поз­во­ля­ют вклю­чить в него док­три­ну перевоплощения.

Обра­тим­ся теперь к самим фактам.

1) Буд­да, Пифа­гор, Рамак­риш­на и дру­гие име­ли, как гово­рят, спо­соб­ность вспо­ми­нать свои преж­ние жиз­ни. Но это лег­ко объ­яс­нить тем, что они (пусть и по-раз­но­му) вери­ли в пере­во­пло­ще­ние. В глу­би­нах под­со­зна­ния чело­ве­ка, как пока­зал Юнг, скры­та сво­е­го рода “кол­лек­тив­ная память” мно­гих поко­ле­ний. Люди, отли­ча­ю­щи­е­ся осо­бо напря­жен­ной духов­ной жиз­нью, могут ока­зать­ся спо­соб­ны­ми про­ни­кать в эту сфе­ру “родо­вой памя­ти”, могут выхо­дить дале­ко за пре­де­лы сво­е­го лич­ност­но­го созна­ния и в све­те соб­ствен­ных убеж­де­ний истол­ко­вы­вать это как вос­по­ми­на­ние о “преж­них жиз­нях”. Нали­чие “кол­лек­тив­ной памя­ти” вполне под­твер­жда­ет­ся уче­ни­ем о духов­ном един­стве чело­ве­че­ства как “цело­куп­но­го Адама”.

2) Пере­во­пло­ще­ние, утвер­жда­ют тео­со­фы, при­да­ет эво­лю­ции “бла­гой смысл”, ведь боль­шин­ство людей не успе­ва­ет пол­но­стью реа­ли­зо­вать свои воз­мож­но­сти; толь­ко пере­во­пло­ще­ние дает про­стор для раз­но­об­раз­ной дея­тель­но­сти на про­тя­же­нии мно­гих жизней.

Здесь, меж­ду про­чим, обна­ру­жи­ва­ет­ся еще одно отли­чие тео­со­фии от клас­си­че­ских индий­ских рели­гий. Для послед­них сан­са­ра есть зло, она про­дол­жа­ет то бытие, кото­рое сле­ду­ет уга­сить; для тео­со­фии же и антро­по­со­фии пере­се­ле­ние душ – это, напро­тив, эво­лю­ци­он­ный, “про­грес­сив­ный” прин­цип, содей­ству­ю­щий само­ис­куп­ле­нию чело­ве­че­ства. Эта эво­лю­ци­о­нист­ская чер­та, чуж­дая пес­си­миз­му Буд­ды и брах­ма­нов, воз­ник­ла под пря­мым воз­дей­стви­ем дар­ви­низ­ма и запад­ной веры в прогресс.

Но если чело­ве­че­ство уже десят­ки тысяч лет раз­ви­ва­ет­ся, пере­во­пло­ща­ясь, то оно дав­но долж­но было бы взой­ти на боль­шую духов­ную высо­ту. Меж­ду тем труд­но согла­сить­ся с тем, что такой про­гресс имел место. Даже “тех­ни­че­ская рево­лю­ция” есть локаль­ное явле­ние, зани­ма­ю­щее ничтож­но малый отре­зок вре­ме­ни во все­об­щей исто­рии: две­сти-три­ста лет на фоне пяти­де­ся­ти тысяч лет. (При­чем инте­рес­но, что этот про­гресс про­ис­хо­дил как раз не в тех стра­нах, где вери­ли в перевоплощение).

При­вер­жен­цы реин­кар­на­ции отри­ца­ют воз­мож­ность того, что рас­кры­тие богатств чело­ве­че­ско­го духа может про­те­кать в иных мирах, хотя суще­ство­ва­ние таких миров при­зна­ют. Воз­ни­ка­ет вопрос: какие же осно­ва­ния не верить в воз­мож­ность раз­ви­тия духа за пре­де­ла­ми зем­но­го пла­на жиз­ни? Не дол­жен ли имен­но там открыть­ся новый про­стор для совер­шен­ство­ва­ния? “Суще­ство­ва­ние чело­ве­ка в этом плане мира, – спра­вед­ли­во гово­рит Бер­дя­ев, – есть лишь момент его духов­но­го пути… Попу­ляр­ное уче­ние об одно­пла­но­вом пере­во­пло­ще­нии, в сущ­но­сти, оста­ет­ся в этом вре­ме­ни, кото­рое мыс­лит­ся бес­ко­неч­ным и не зна­ет выхо­да в вечность”.

3) Чело­век, соглас­но тео­соф­ско­му уче­нию, стра­да­ет из-за послед­ствий сво­ей кар­мы: гре­хи, совер­шен­ные в пред­ше­ству­ю­щих инкар­на­ци­ях, отра­жа­ют­ся на после­ду­ю­щих. Такой взгляд при­ми­ря­ет чело­ве­ка с любым стра­да­ни­ем и с любой неспра­вед­ли­во­стью. Но если при­нять его, то ста­но­вит­ся ясным, что кар­ми­че­ский закон лиша­ет чело­ве­ка сво­бо­ды и, сле­до­ва­тель­но, нрав­ствен­ной ответ­ствен­но­сти. Лич­ность может созна­вать, что несет послед­ствия сво­их оши­бок, или же, по прин­ци­пу “соли­дар­но­сти”, – свою при­част­ность к “гре­хам отцов”, но если обыч­ные люди не пом­нят о сво­их преж­них инкар­на­ци­ях, то они не могут созна­тель­но отве­чать за поступ­ки существ, о кото­рых ниче­го не зна­ют. “Что хоро­ше­го, сударь, было бы, – гово­рил Лейб­ниц, – если бы вы ста­ли китай­ским импе­ра­то­ром, при усло­вии, что вы забу­де­те, кем вы были? Раз­ве это было бы не то же самое, как если бы Бог в момент, когда уни­что­жил вас, создал в Китае импе­ра­то­ра?” Ины­ми сло­ва­ми, даже если и при­знать пере­во­пло­ще­ние, то отсут­ствие памя­ти о преж­них жиз­нях наглу­хо отде­ля­ет чело­ве­ка от его преды­ду­щей жиз­ни и тем самым сни­ма­ет с него ответ­ствен­ность за нее. И таким обра­зом чело­век пре­вра­ща­ет­ся из сво­бод­но­го суще­ства в сле­пую игруш­ку закона.

Биб­лия не толь­ко отвер­га­ет такое пони­ма­ние судь­бы чело­ве­ка, но и не поз­во­ля­ет видеть в его стра­да­ни­ях обя­за­тель­но “кару”. Имен­но об этом гово­рит кни­га Иова, кото­рая вся посвя­ще­на теме стра­да­ния и возмездия.

Тео­рия пере­во­пло­ще­ния упро­ща­ет эту про­бле­му, заклю­чая тра­гич­ность бытия в рам­ки раци­о­наль­но поня­той схе­мы. Пере­во­пло­ще­нец не может вме­сте с Иовом вос­стать про­тив зла, а будет ско­рее на тсо­роне его дру­зей, кото­рые упор­но наста­и­ва­ли на том, что бед­ствия все­гда есть лишь нака­за­ние за грех.

Чело­век, по уче­нию хри­сти­ан­ства, при­хо­дит в пад­ший мир, мир, кото­рый “во зле лежит”, и при­хо­дит как актив­но дей­ству­ю­щее суще­ство, участ­ник борь­бы добра и зла. Даже реаль­ность выс­ше­го Про­мыс­ла не пара­ли­зу­ет его сво­бо­ды. Тра­гич­ность несо­вер­шен­но­го мира есть та сре­да, в кото­рой выяв­ля­ет­ся и при­зва­но воз­рас­тать духов­ное нача­ло чело­ве­ка. Гово­ря о Про­мыс­ле, совре­мен­ный хри­сти­ан­ский фило­соф, Р. Гуар­ди­ни, пишет: “Цепь вещей, собы­тий и тре­бо­ва­ний смы­ка­ет­ся вокруг тебя и на тебя смот­рит. Смот­рит на тебя “оно” – поло­же­ние, – да нет же: это совсем не “оно”, а Он!.. Ни в чем не ста­рай­ся себя уго­во­рить, оста­вай­ся прав­ди­вым, но будь про­буж­ден­ным, при­слу­ши­вай­ся, и в один пре­крас­ный день тебе ста­нет ясно: это Он смот­рит на тебя, к тебе обра­ща­ет­ся и ждет тво­е­го отве­та. И теперь ты всту­па­ешь живым в это един­ство и дей­ству­ешь на этом осно­ва­нии вслед­ствие того обра­ще­ния к тебе и того ожи­да­ния тво­е­го отве­та. Вот это и есть Про­мысл. Тут уже ты не толь­ко дума­ешь, но и дей­ству­ешь. Тут откры­тость и готов­ность… Это зна­чит, что Про­мысл – не гото­вый заве­ден­ный меха­низм; он совер­ша­ет­ся твор­че­ски, из новиз­ны сво­бо­ды Божи­ей, но “так­же” и из новиз­ны нашей малень­кой чело­ве­че­ской сво­бо­ды”. Дру­гой совре­мен­ный хри­сти­ан­ский писа­тель, каса­ясь рас­ска­за Ива­на Кара­ма­зо­ва о том, как поме­щик затра­вил соба­ка­ми маль­чи­ка, гово­рит, что от Ива­на ускольз­ну­ло самое важ­ное: все это собы­тие про­ис­хо­ди­ло сре­ди людей и осу­ществ­ля­лось волей мно­гих людей, кото­рые зна­ли, что они долж­ны делать и чего не долж­ны; но они или оста­ва­лись пас­сив­ны­ми, или же при­ня­ли уча­стие в злом деле.

Сво­бо­да – нелег­кий дар, ее даже назы­ва­ли даром страш­ным. Но без нее невоз­мож­но осу­ществ­ле­ние под­лин­но­го человека.

4) Выдви­га­ют еще один аргу­мент как дока­за­тель­ство реаль­но­сти пере­се­ле­ния душ. “Нель­зя ска­зать, – писал Р. Штей­нер, – что раз­ли­чия людей в духов­ном отно­ше­нии про­ис­хо­дят толь­ко от раз­ли­чия окру­жа­ю­щей их обста­нов­ки, их вос­пи­та­ния и т.д. Вовсе нет; ибо два чело­ве­ка раз­ви­ва­ют­ся в оди­на­ко­вых усло­ви­ях сре­ды и вос­пи­та­ния и т.д. совер­шен­но раз­лич­ным обра­зом. Поэто­му необ­хо­ди­мо при­знать, что они всту­пи­ли на жиз­нен­ный путь с совер­шен­но раз­лич­ны­ми задатками”.

Дей­стви­тель­но, каза­лось бы, чем если не пере­во­пло­ще­ни­ем объ­яс­нить ран­нюю ода­рен­ность таких, ска­жем, людей, как Пас­каль или Моцарт? Тем не менее вывод этот не столь без­усло­вен, как пред­став­ля­ет­ся на пер­вый взгляд.

Нерав­но­мер­ность даро­ва­ний сре­ди людей оче­вид­на, одна­ко она в зна­чи­тель­ной сте­пе­ни может быть объ­яс­не­на без помо­щт реин­кар­на­ции, в све­те того, что нам извест­но о ком­би­на­ци­ях генов и дру­гих био­ло­ги­че­ских фак­то­рах наслед­ствен­но­сти. Это, впро­чем, внеш­няя, чисто при­род­ная сто­ро­на дела. Нерав­но­мер­ность даров и спо­соб­но­стей име­ет духов­ный смысл. Имен­но бла­го­да­ря ей ста­но­вит­ся воз­мож­ной тес­ная орга­ни­че­ская соли­дар­ность и вза­и­мо­связь меж­ду людь­ми. В живом орга­низ­ме спе­ци­а­ли­за­ция, вза­и­мо­до­пол­ня­е­мость и коор­ди­на­ция частей и функ­ций есть при­знак высо­ко­раз­ви­той струк­ту­ры. Чело­ве­че­ство не толь­ко как идея, но и как реаль­ность есть орга­низм. Нет чело­ве­ка, кото­рый мог бы быть абсо­лют­но неза­ви­си­мым от еди­но­го Ада­ма. Это, в част­но­сти, под­твер­жда­ет­ся теми слу­ча­я­ми, когда дети, вскорм­лен­ные живот­ны­ми, вырас­та­ли вне обще­ства: даже после сво­е­го воз­вра­ще­ния к людям пол­но­цен­ны­ми они не мог­ли уже стать.

От само­го рож­де­ния сво­е­го люди нуж­да­ют­ся друг в дру­ге, нуж­да­ют­ся в тех, кто про­из­во­дит их на свет, вос­пи­ты­ва­ет, учит, ока­зы­ва­ет то или иное вли­я­ние, достав­ля­ет радость, при­об­ща­ет к сво­е­му опы­ту. Даже те, кто, каза­лось бы, сами ниче­го не могут дать дру­гим (напри­мер, тяже­ло­боль­ные), име­ют свою мис­сию в мире, так как нуж­ны тем, кто о них заботится.

Разу­ме­ет­ся, внут­ри это­го все­че­ло­ве­че­ско­го орга­низ­ма отно­ше­ния могут носить ано­маль­ный харак­тер. Но это есть лишь болезнь орга­низ­ма, а не его есте­ствен­ная при­ро­да. Зада­ча рели­гии и нрав­ствен­но­сти как раз и заклю­ча­ет­ся в том, что­бы бороть­ся с эти­ми иска­же­ни­я­ми пер­во­здан­но­го обли­ка человечества.

Поэто­му когда мы стал­ки­ва­ем­ся с фак­том нерав­но­мер­но­сти и раз­но­об­ра­зия талан­тов, совер­шен­но излишне объ­яс­нять его пере­во­пло­ще­ни­ем. К тому же, если пред­по­ло­жить, что задат­ки ребен­ка есть насле­дие минув­ших жиз­ней, то неиз­беж­но вста­нет вопрос: как же появи­лись те или иные задат­ки у пер­вых чело­ве­че­ских существ на зем­ле? Ведь они не мог­ли быть совер­шен­но иден­тич­ны­ми во всех отно­ше­ни­ях: точ­ных повто­ре­ний при­ро­да не зна­ет. А раз нерав­но­мер­ность суще­ство­ва­ла с само­го нача­ла, то, сле­до­ва­тель­но, при­чи­ны ее нуж­но искать не в про­цес­се перерождений.

5) Гово­рят, что на пере­во­пло­ще­ние ука­зы­ва­ет смут­ное ощу­ще­ние, воз­ни­ка­ю­щее ино­гда у людей, буд­то место или ситу­а­ция, в кото­рых они ока­за­лись, были уже зна­ко­мы им преж­де. Но это явле­ние пси­хо­ло­ги объ­яс­ня­ют осо­бым ассо­ци­а­тив­ным про­цес­сом, при кото­ром одна напо­ми­на­ю­щая о про­шлом деталь спо­соб­на вызвать ком­плекс вос­по­ми­на­ний, созда­ю­щих иллю­зию, буд­то мы уже одна­жды были в этой обста­нов­ке. С дру­гой сто­ро­ны, это явле­ние “объ­яс­ня­ет­ся тем, что чело­ве­че­ский дух, отра­жа­ю­щий­ся сей­час на зем­ном созна­нии чело­ве­ка, живет вне вре­ме­ни и про­стран­ства и пото­му может как вспо­ми­нать быв­шее, так и пред­ви­деть буду­щее, ибо все зем­ное, как быв­шее, так и буду­щее, есть в то же вре­мя и еди­ный мир насто­я­ще­го, т.е. веч­но­го. И поэто­му очень часто в жиз­ни у чело­ве­ка обост­ря­ет­ся “память буду­ще­го”, т.е. он во сне или даже наяву, созна­тель­но или чаще все­го бес­со­зна­тель­но запо­ми­на­ет буду­щее и потом, конеч­но, лег­ко “вспо­ми­на­ет” его (арх. Иоанн Шахов­ской).

6) Ука­зы­ва­ют на то, что гип­но­ти­че­ские экс­пе­ри­мен­ты могут обна­ру­жи­вать в чело­ве­ке как бы вто­рую, а ино­гда и тре­тью, чет­вер­тую лич­ность. Одна­ко этот факт может быть объ­яс­нен теле­па­ти­ей, кото­рую защит­ник идеи пере­во­пло­ще­ния Рама­ча­ра­ка опре­де­ля­ет как “полу­че­ние каким-нибудь лицом, созна­тель­но или бес­со­зна­тель­но, коле­ба­ний или волн мыс­ли, посы­л­ве­мых, созна­тель­но или бес­со­зна­тель­но, ума­ми дру­гих людей”.

7) Совре­мен­ные буд­ди­сты ссы­ла­ют­ся на физи­че­ский закон сохра­не­ния как на дока­за­тель­ство пере­во­пло­ще­ния. Но, во-пер­вых, если при­нять эту ана­ло­гию, пере­ход чело­ве­че­ско­го духа из одной фор­мы бытия в дру­гую совсем не обя­за­тель­но дол­жен озна­чать новое вопло­ще­ние на зем­ле. А во-вто­рых, ука­зан­ный закон дей­ству­ет в уже сотво­рен­ном мире; сам же твор­че­ский акт сто­ит за пре­де­лом твар­ных зако­нов, он сверх­ра­ци­о­на­лен и непод­ве­дом­ствен науч­но­му зна­нию. Поэто­му, какую бы из хри­сти­ан­ских тео­рий про­ис­хож­де­ния души мы ни при­ня­ли, сам момент созда­ния нераз­ру­ши­мо­го чело­ве­че­ско­го “я” выпа­да­ет из обще­го есте­ствен­но­го про­цес­са, и ана­ло­гии из физи­че­ско­го мира к нему неприложимы.

Таким обра­зом, мы видим, что аргу­мен­ты, при­во­ди­мые апо­ло­ге­та­ми реин­кар­на­ции, дале­ко не носят обя­за­тель­но­го харак­те­ра и пред­по­ла­га­ют уже нали­чие веры в пере­се­ле­ние душ. Нам оста­ет­ся лишь пока­зать, как эта вера соот­но­сит­ся с хри­сти­ан­ским Откровением.

4. Идея реин­кар­на­ции и христианство

Хри­сти­ан­ство про­ти­во­сто­ит как анти­пер­со­на­лиз­му, свой­ствен­но­му Индии, так и край­не­му “инди­ви­ду­а­лиз­му” оди­но­ко­го замкну­то­го “эго”. Еван­ге­лие пара­док­саль­но соеди­ня­ет, каза­лось бы, несов­ме­сти­мое: “я” и целое. Гово­ря о бес­ко­неч­ной цен­но­сти каж­дой души, Хри­стос в то же вре­мя срав­ни­ва­ет сво­их после­до­ва­те­лей с вет­вя­ми одной вино­град­ной лозы. Суще­ствен­ное един­ство душ в Антро­по­се-Ада­ме не обез­ли­чи­ва­ет чело­ве­ка. Он создан по обра­зу и подо­бию Божию; и как в Боже­стве еди­ная Сущ­ность сопря­же­на с реаль­но­стью Лиц-ипо­ста­сей, так и целост­ность Антро­по­са не погло­ща­ет его малые “ипо­ста­си”. Свя­зу­ю­щим зве­ном этой двой­ствен­ной (лич­ност­но-целост­ной) при­ро­ды Антро­по­са явля­ет­ся любовь. Еван­гель­ское уче­ние о люб­ви к ближ­не­му “как к само­му себе” есть ука­за­ние пути к рас­ши­ре­нию гра­ниц лич­но­сти до все­лен­ско­го охва­та. Любовь уни­что­жа­ет изо­ли­ро­ван­ность “я”. Когда Иса­ак Сири­а­нин гово­рит о “вели­кой жало­сти”, про­ни­зы­ва­ю­щей душу, болез­ну­ю­щую за всю тварь, за бес­сло­вес­ных и даже демо­нов, он сви­де­тель­ству­ет об этой изу­ми­тель­ной откры­то­сти к миру, кото­рую при­но­сит еван­гель­ская любовь. Подоб­ное же “выхож­де­ние из себя” неот­де­ли­мо и от чув­ства ответ­ствен­но­сти за дру­гих: за минув­шие поко­ле­ния, за все чело­ве­че­ство. Об этом чув­стве хоро­шо умел гово­рить Достоевский.

Тот, Кто взял на Себя гре­хи все­го мира, был Живым Вопло­ще­ни­ем это­го иде­а­ла любви.

* * *

Таким обра­зом, хри­сти­ан­ство может при­нять в тео­рии реин­кар­на­ции лишь мысль о глу­бо­кой свя­зи, суще­ству­ю­щей меж­ду лич­ны­ми “я”. Но оно рас­кры­ва­ет эту таин­ствен­ную связь через таин­ство еван­гель­ской люб­ви. В ней, по сло­вам хри­сти­ан­ско­го фило­со­фа Б. Выше­слав­це­ва, “вза­и­мо­про­ник­но­ве­ние душ несо­мнен­но суще­ству­ет, но оно не есть “пере­во­пло­ще­ние” одной инди­ви­ду­аль­но­сти в дру­гую, кото­рое про­сто невоз­мож­но, ибо инди­ви­ду­аль­ность есть эта инди­ви­ду­аль­ность, а не дру­гая. Оно есть нечто гораз­до более чудес­ное, имен­но жизнь и дей­ствие одной инди­ви­ду­аль­но­сти в дру­гой и через дру­гую в силу вза­им­ной про­ни­ца­е­мо­сти духов”.

Не менее важ­на и дру­гая сто­ро­на про­бле­мы. Уче­ние о пере­во­пло­ще­нии выте­ка­ет из фило­со­фии край­не­го спи­ри­ту­а­лиз­ма, свой­ствен­но­го Индии и пла­то­нов­ской тра­ди­ции. Для это­го воз­зре­ния мате­рия есть зло. тело – гроб­ни­ца или тюрь­ма, а под­лин­ную цен­ность име­ет лишь дух.

Меж­ду тем хри­сти­ан­ство есть рели­гия Вопло­ще­ния и Вос­кре­се­ния. Пас­халь­ный рас­сказ Еван­ге­лия сви­де­тель­ству­ет об этом с необы­чай­ной силой: Бого­че­ло­век, побе­ди­тель смер­ти, явив­шись уче­ни­кам, пока­зы­ва­ет им, что Он – не дух, и в знак это­го садит­ся с ними за тра­пе­зу. В Его про­слав­лен­ном теле, уже не под­вер­жен­ном рас­па­ду, оду­хо­тво­ря­ет­ся и обре­та­ет нетлен­ную кра­со­ту сама материя.

“Чаю вос­кре­се­ния мерт­вых и жиз­ни буду­ще­го века” – тако­во испо­ве­да­ние Церк­ви, кото­рое гово­рит не о спа­се­нии от мира, а о спа­се­нии, освя­ще­нии, про­свет­ле­нии Все­лен­ной. “Я покло­ня­юсь мате­рии, – дерз­но­вен­но гово­рит св. Иоанн Дамас­кин, – через кото­рую совер­ши­лось мое спа­се­ние, чту же ее не как Бога, но как пол­ную боже­ствен­но­го дей­ствия и благодати”.

Здесь про­хо­дит водо­раз­дел меж­ду хри­сти­ан­ством и спи­ри­ту­а­лиз­мом. “Хри­сти­ан­ская куль­ту­ра постро­е­на преж­де все­го на при­зна­нии свя­то­сти пло­ти, свя­то­сти при­ро­ды, свя­то­сти кос­мо­са (обо­же­ние пло­ти). Рели­гии Индии име­ют дру­гую систе­му цен­но­стей, чем хри­сти­ан­ство, это не цен­ность вопло­ще­ния, пре­об­ра­же­ния и вос­кре­се­ния, “побе­ды над смер­тью”, а про­ти­во­по­лож­ные цен­но­сти: раз­во­пло­ще­ния, отре­ше­ния от пло­ти, при­я­тия смер­ти как уга­са­ния” (Б. Выше­слав­цев).

Несо­вер­шен­ство, рас­пад, дис­гар­мо­ния есть лишь вре­мен­ное состо­я­ние тва­ри. Оно будет, соглас­но биб­лей­ской эсха­то­ло­гии, пре­одо­ле­но новым твор­че­ским актом, когда явят­ся “новое небо и новая земля”.

Смерть, кото­рая все еще царит в мире, не может оста­но­вить самый прин­цип телес­но­сти, некую “фор­му” каж­дой инди­ви­ду­аль­но­сти. Эту фор­му апо­стол Павел назы­вал “телом духов­ным”. Сво­бод­ное от тле­ния, оно полу­чит новую пол­но­ту бытия в исце­лен­ной мате­рии Воскресения.

Индий­ское мыш­ле­ние рас­смат­ри­ва­ет мир как бес­цель­ное кипе­ние, тяж­кий сон, иллю­зию духа. Поэто­му оно допус­ка­ет, что дух про­хо­дит через мно­же­ство жиз­ней, оста­ва­ясь чуж­дым миру. Для хри­сти­ан­ства же чело­век целен, его лич­ность созда­на в син­те­зе духа и пло­ти. В этом син­те­зе осу­ществ­ля­ет­ся и тес­ней­шая связь чело­ве­ка со Все­лен­ной, кото­рая не поз­во­ля­ет видеть в нем лишь ски­таль­ца в лаби­рин­тах материи.

По уче­нию Ново­го Заве­та, вос­хож­де­ние чело­ве­ка к выс­шей сту­пе­ни “тео­зи­са”, обо­же­ния, ста­нет в то же вре­мя и обнов­ле­ни­ем при­род­но­го мира. Под­ни­ма­ясь к Цар­ству Божию, чело­век увле­ка­ет за собой мир, кото­рый так же, как и Адам, есть созда­ние Творца.

То, что мы пере­жи­ва­ем, созер­цая кра­со­ту и строй­ность миро­зда­ния, ука­зы­ва­ет на свя­щен­ную тай­ну, про­ни­зы­ва­ю­щую плоть, мате­рию. По сло­вам апо­сто­ла Пав­ла, “вся тварь” томит­ся, ожи­дая гря­ду­ще­го кос­ми­че­ско­го свер­ше­ния. Сле­до­ва­тель­но, и в при­род­ных нача­лах есть, как и в чело­ве­ке, нечто уго­то­ван­ное для вечности.

Тем, чей пыт­ли­вый взор хочет про­ник­нуть в тай­ны Гря­ду­ще­го, оста­ет­ся про­стор для раз­мыш­ле­ний над харак­те­ром свя­зи меж­ду смерт­ным эмпи­ри­че­ским телом и “телом про­свет­лен­ным”; но глав­ным для нас явля­ет­ся то, что “Пер­ве­нец из мерт­вых” утвер­дил живую пре­ем­ствен­ность “вет­хо­го” и пре­об­ра­жен­но­го, открыл перед нами реаль­ность бес­смер­тия не толь­ко духа, но и всей целост­ной лич­но­сти чело­ве­ка, соеди­ня­ю­ще­го в себе раз­лич­ные изме­ре­ния бытия.

О духовном целительстве

Из лек­ции, про­чи­тан­ной в нояб­ре 1990 г. на кур­сах вра­чей по обу­че­нию мето­дам нетра­ди­ци­он­ной медицины

Дру­зья мои! Вам, вра­чам, слу­ша­те­лям кур­сов по обу­че­нию мето­да м нетра­ди­ци­он­ной меди­ци­ны, необ­хо­ди­мо не толь­ко хоро­шо осво­ить свою про­фес­сию. Когда хирург дела­ет опе­ра­цию, глав­ное, что­бы он имел твер­дые зна­ния, твер­дую руку, чет­кие дви­же­ния, навык и так далее. Когда же мы с вами обра­ща­ем­ся к тако­му осо­бен­но­му фено­ме­ну, как био­ле­че­ние, пси­хо­ле­че­ние, или – я до сих пор не знаю, как это назвать, но вы пони­ма­е­те, о чем я гово­рю, – нетра­ди­ци­он­ным фор­мам лече­ния, то здесь всту­па­ют во вза­и­мо­дей­ствие, в тес­ней­ший кон­такт дух – внут­рен­няя, духов­ная сущ­ность паци­ен­та – с духов­но­стью леча­ще­го чело­ве­ка. Таким обра­зом, здесь есть эле­мент и донор­ства духов­но-душев­но­го, есть и эле­мент какой-то глу­бо­кой внут­рен­ней свя­зи, кото­рая в этот момент или на какой-то пери­од обя­за­тель­но воз­ни­ка­ет меж­ду вра­чом и пациентом.

Поэто­му для всех тех, кто хочет помо­гать людям подоб­ным лече­ни­ем, недо­ста­точ­но выучить или усво­ить какие-то при­е­мы, а необ­хо­ди­мо посто­ян­но и упор­но рабо­тать над совер­шен­ство­ва­ни­ем сво­е­го внут­рен­не­го “я”. Могу назвать это даже таким выспрен­ним сло­вом, как внут­рен­ний подвиг. Без это­го ниче­го не полу­чит­ся. Или полу­чит­ся что-то совер­шен­но неожи­дан­ное и, быть может, негативное.

Мы с вами долж­ны отда­вать себе ясный отчет в том, что мы идем частич­но всле­пую. Это глу­бин­ная, неис­сле­до­ван­ная, неизу­чен­ная – по край­ней мере, в зна­чи­тель­ной сте­пе­ни – область, и когда чело­век ее под­ни­ма­ет, рас­ши­ря­ет, акти­ви­зи­ру­ет и исполь­зу­ет для помо­щи дру­гим людям, это исклю­чи­тель­но ответ­ствен­ный момент. Пото­му что чет­кой тео­рии у нас нет. Ни в цер­ков­ной тра­ди­ции, ни в боль­шом насле­дии пара­пси­хо­ло­гии и все­воз­мож­ных фор­мах био­ле­че­ния еди­ной и чет­кой тео­рии нет.

Конеч­но, вы може­те спро­сить меня: а раз­ве не было откры­то нечто подоб­ное муд­ре­цам, свя­тым, про­ро­кам, древним цели­те­лям? Да, что-то им было откры­то. Но то, что каса­ет­ся прак­ти­че­ской нрав­ствен­ной дея­тель­но­сти, мы долж­ны пости­гать сами, сво­им умом, сво­им серд­цем. Чело­век – актив­ное суще­ство, и ему даны от Бога даро­ва­ния для того, что­бы он пости­гал мир и слу­жил сво­им ближ­ним. Было бы очень мрач­но и печаль­но, если бы все то, что мы позна­ем с помо­щью нау­ки, разу­ма, опы­та, – все дава­лось бы нам в гото­вом виде. Боюсь, тогда у чело­ве­ка дав­ным-дав­но бы атро­фи­ро­ва­лась вся­кая спо­соб­ность к духов­ной и умствен­ной актив­но­сти. Он бы сидел и ждал, пока ему свы­ше будет все это дано, и он нико­гда бы не стал духов­но бога­тым, духов­но актив­ным чело­ве­ком, бор­цом, а был бы толь­ко существом-потребителем.

Итак, перед чем мы сто­им сего­дня? Мы сто­им сего­дня перед фак­том, что внут­рен­нее поле чело­ве­ка (сло­во “поле” я упо­треб­ляю, так же как и вы, услов­но: этот физи­че­ский тер­мин, быть может, совсем и не под­хо­дит, но мы его исполь­зу­ем как удоб­ный тер­мин), внут­рен­няя потен­ция наше­го духов­но­го поля – это та аре­на, на кото­рой фор­ми­ру­ет­ся и гар­мо­ни­зи­ру­ет­ся несколь­ко яру­сов чело­ве­че­ско­го бытия. Мы все это можем назвать духов­но­стью чело­ве­ка, то есть осо­бым свой­ством, кото­рое в Биб­лии обо­зна­ча­ет­ся как “образ и подо­бие Творца”.

Чело­век – смерт­ное, огра­ни­чен­ное во вре­ме­ни и про­стран­стве суще­ство. Но оно несет в себе вот этот образ, и поэто­му чело­век может отра­жен­ным све­том све­тить вокруг. Вспом­ни­те, как пре­крас­но сия­ет ночью на чистом небе пол­ная луна. Но нет на ней све­та, это мерт­вый камень. Поче­му же она так свер­ка­ет? Поче­му она осве­ща­ет ноч­ную зем­лю? Пото­му что на нее пада­ют лучи солн­ца. Поче­му чело­век несет в себе этот заряд духов­но­сти? Пото­му что он при­шел к нему из веч­но­сти. Поэто­му мы долж­ны отне­стись к нему с необы­чай­ной бережностью.

И пер­вое пра­ви­ло для вас, кото­рое при­шло к нам из самой глу­би­ны веков, из глу­би­ны чело­ве­че­ско­го духов­но­го опы­та, пер­вое пра­ви­ло заклю­ча­ет­ся в том, что вся­кое духов­ное упраж­не­ние, обще­ние, тем более лече­ние пред­по­ла­га­ет как свое усло­вие интен­сив­ную нрав­ствен­ную рабо­ту над собой.

В чем она заклю­ча­ет­ся? Не толь­ко в том, что чело­век испол­ня­ет какие-то пра­ви­ла, что-то дела­ет, а от чего-то воз­дер­жи­ва­ет­ся. Гораз­до боль­ше. Веро­ят­но, вы все помни­те биб­лей­ское ска­за­ние о пер­вом чело­ве­ке, об Ада­ме, кото­рый нару­шил запрет, вку­сив от пло­да. Что озна­ча­ет это ска­за­ние? Оно часто в нашем созна­нии засо­ре­но вся­ки­ми лег­ко­мыс­лен­ны­ми и глу­пы­ми шут­ка­ми, а ведь там отра­же­но глу­бин­ное свой­ство чело­ве­ка, а имен­но: лож­ное само­утвер­жде­ние. Чело­век захо­тел сде­лать что-то исклю­чи­тель­но для себя.

В Биб­лии ска­за­но, что чело­век был создан, полу­чив свы­ше пра­во вла­деть миром: “Сотво­рим чело­ве­ка… и да вла­ды­че­ству­ют они…” А вку­ше­ние от запрет­но­го дре­ва озна­ча­ло осо­бую власть, авто­ном­ную, власть для себя. И тот, кто дела­ет что-нибудь на све­те толь­ко для себя, упо­доб­ля­ет­ся вот это­му пер­во­че­ло­ве­ку, или все­че­ло­ве­ку. Он ста­вит в центр свое “я”.

“Я” – это свя­тое дело, “я” – это сре­до­то­чие лич­но­сти. Но когда оно выстав­ля­ет­ся впе­ред, когда оно ста­ра­ет­ся либо пода­вить окру­жа­ю­щее, либо занять не подо­ба­ю­щее ему место, когда воз­ни­ка­ет культ сво­ей лич­но­сти, быть может, бес­со­зна­тель­ный, <…> – это глав­ный мотив огром­но­го коли­че­ства зла, кото­рое суще­ству­ет в мире. Если вы хоро­шень­ко поду­ма­е­те и про­ана­ли­зи­ру­е­те мно­го­чис­лен­ные фор­мы чело­ве­че­ско­го зла, вы уви­ди­те, что корень его почти все­гда про­из­рас­та­ет из само­сти. Самость чело­ве­ка, яче­ство… Обрат­ное это­му – уме­ние отда­вать и служить.

Кто из вас не хочет быть счаст­ли­вым? Еван­ге­лие отве­ча­ет нам, что сча­стье чело­ве­ка дости­жи­мо, но преж­де все­го тогда, когда чело­век – откры­тое суще­ство, когда он ста­но­вит­ся откры­тым суще­ством, когда чужая боль его ранит, когда чужая радость вызы­ва­ет не зависть, а сопереживание.

Зависть – вели­кая и страш­ная сила. Она потря­са­ет наро­ды и целые обще­ства. Мы ино­гда недо­оце­ни­ва­ем ее. Иные люди хоте­ли бы, что­бы все жили пло­хо, лишь бы кто-то не жил хоро­шо. Мы все отлич­но зна­ем, что это во мно­гих из нас пря­чет­ся. Так вот, если чело­век обла­да­ет пара­пси­хо­ло­ги­че­ски­ми спо­соб­но­стя­ми (а они есть, конеч­но, у всех, но у неко­то­рых людей они более раз­ви­ты, неко­то­рые люди более ода­ре­ны этим, как и любой талант не в оди­на­ко­вой мере дает­ся людям), неред­ко, в себе раз­ви­вая эти спо­соб­но­сти, изу­чая их в себе, как вы, он дол­жен очень стро­го отно­сить­ся к сво­е­му нрав­ствен­но­му миру и часто, очень часто зада­вать себе вопро­сы: “Для чего это дела­ет­ся? Умею ли я быть откры­тым людям? Или я делаю это из тще­сла­вия, для само­утвер­жде­ния лож­но­го?” Такая про­вер­ка долж­на быть стро­гой, чест­ной и посто­ян­ной. Это, без­услов­но, одно из важ­ней­ших усло­вий гар­мо­нич­но­го раз­ви­тия духов­но­го, пси­хи­че­ско­го и пара­пси­хи­че­ско­го обучения.

Чело­век дол­жен ста­рать­ся помочь дру­го­му, делить­ся с ним сво­им даром. Я повто­ряю то, с чего я начал: если врач обыч­ный име­ет лекар­ство и дает его боль­но­му, нрав­ствен­но­го про­цес­са тут может и не про­ис­хо­дить, а вот если вы хоти­те помочь ина­че, это необ­хо­ди­мо – вы ведь отда­е­те какую-то часть сво­ей духов­ной и душев­ной энергии.

Вы може­те меня спро­сить: “А такое донор­ство не опас­но ли?” Ваши учи­те­ля и пре­по­да­ва­те­ли могут вам об этом рас­ска­зать более подроб­но. Без­услов­но, извест­ный риск здесь есть, но я гово­рю вам с пол­ной ответ­ствен­но­стью, что чело­век, кото­рый уста­нав­ли­ва­ет для себя вот этот прин­цип откры­то­сти и отда­чи, в зна­чи­тель­ной сте­пе­ни гаран­ти­ро­ван и застра­хо­ван от тяж­ких нега­тив­ных резуль­та­тов это­го про­цес­са, часто непред­ска­зу­е­мо­го. Вы ведь и сами не зна­е­те, что может про­изой­ти. Но этот прин­цип ограж­да­ет паци­ен­тов от мало­изу­чен­но­го вли­я­ния, это ограж­да­ет вас, леча­щих, от обрат­но­го вос­при­я­тия их отри­ца­тель­но­го поля.

На чело­ве­ка вли­я­ют раз­лич­ные силы: есть атмо­сфер­ные усло­вия, есть усло­вия гене­ти­че­ские – каж­дый из нас несет в себе гене­ти­че­ский какой-то код, есть воз­дей­ствие кос­ми­че­ских лучей, маг­нит­ных полей и мно­го дру­го­го. Но есть и воз­дей­ствие на чело­ве­ка неких транс­фи­зи­че­ских изме­ре­ний, кото­рые совер­шен­но реаль­ны. Это пер­вый уро­вень реаль­но­сти, <он> сто­ит за мате­ри­аль­ной реаль­но­стью, кото­рую мы можем пощу­пать, взве­сить и изу­чить с помо­щью приборов.

Транс­фи­зи­че­ская реаль­ность – это отнюдь не Цар­ство Божие или “тот свет”. Это пер­вый и бли­жай­ший к нам пласт бытия. И надо ска­зать, что опыт поко­ле­ний и опыт наи­бо­лее умуд­рен­ных людей под­ска­зы­ва­ет, что этот пласт – весь­ма дву­смыс­лен­ное и опас­ное состо­я­ние, где все про­ис­хо­дит как во сне, где все дво­ит­ся, тро­ит­ся, где нас лег­ко может увлечь на какие-то тем­ные неве­до­мые тро­пин­ки блуж­да­ю­щий ого­нек. Этот опыт, в отли­чие от выс­ше­го духов­но­го мисти­че­ско­го опы­та, мы услов­но назы­ва­ем опы­том оккульт­ным, опы­том вос­при­я­тия низ­ших транс­фи­зи­че­ских сил, гра­ни­ча­щих с духом и с тон­кой материей.

Каж­дый из вас, веро­ят­но, может вспом­нить в сво­ей жиз­ни такой опыт. Когда вы вхо­ди­ли в поме­ще­ние и не виде­ли еще нико­го из людей, но уже чув­ство­ва­ли там некую нагне­тен­ность, – это и было при­сут­ствие поля, нега­тив­но­го поля, лиша­ю­ще­го покоя и сна. И наобо­рот, мог­ло быть совер­шен­но неожи­дан­ное ощу­ще­ние, что здесь лег­ко и хоро­шо, хотя людей вы не види­те. Тако­го рода воз­дей­ствию ста­но­вит­ся осо­бен­но под­вер­жен тот, кто раз­ви­ва­ет в себе пара­пси­хи­че­ские спо­соб­но­сти. Обыч­ный чело­век для его же поль­зы засло­нен, ограж­ден от этой сфе­ры, и она не про­ры­ва­ет­ся в его созна­ние и непо­сред­ствен­ные ощущения.

Я знаю мно­го людей, кото­рые слу­чай­но сопри­кос­ну­лись с этой сфе­рой, ста­ли к ней тянуть­ся как к чему-то экзо­ти­че­ско­му, любо­пыт­но­му, таин­ствен­но­му. Это, разу­ме­ет­ся, понят­но, пото­му что таин­ствен­ное все­гда манит чело­ве­ка. Поче­му у нас так инте­ре­су­ют­ся НЛО или снеж­ным чело­ве­ком? – Тай­на… Тай­на все­гда сиг­на­ли­зи­ру­ет о том, что есть еще послед­няя и Выс­шая Тай­на, и к это­му душа чело­ве­ка тянется.

И вто­рое пра­ви­ло, кото­рое я хочу вам здесь напом­нить, состо­ит в том, что надо избе­гать воз­дей­ствия из празд­но­го любо­пыт­ства, толь­ко пото­му, что это кажет­ся необыч­ным, инте­рес­ным, как-то отли­ча­ю­щим­ся от повсе­днев­но­го. Это не игруш­ки. Это я могу срав­нить толь­ко, ска­жем, с уче­ным или лабо­ран­том, кото­рый дей­ству­ет в лабо­ра­то­рии, где сто­ят про­бир­ки с болез­не­твор­ны­ми бак­те­ри­я­ми. Он дол­жен пом­нить, что, раз­бив одну из про­би­рок, он может раз­не­сти вокруг зара­зу и сам зара­зить­ся. Он дол­жен пони­мать, что у него руки долж­ны быть чистые и без ранок и цара­пин, и нуж­но при­ни­мать все­воз­мож­ные меры предо­сто­рож­но­сти. Это вто­рой принцип.

Нако­нец, есть еще один прин­цип. Я каса­юсь уже толь­ко людей, созна­тель­но веру­ю­щих. Поче­му я под­чер­ки­ваю “созна­тель­но веру­ю­щих”? Пото­му что бес­со­зна­тель­но веру­ю­щи­ми явля­ют­ся все люди. Бес­со­зна­тель­ный опыт чело­ве­ка все­гда свя­зы­ва­ет нас с выс­шим смыс­лом бытия. Отда­ем ли мы себе отчет в этом или не отда­ем, но мы пото­му и можем жить, что мы чув­ству­ем себя свя­зан­ны­ми с этим выс­шим нача­лом. Рели­ги­оз­ная вера осмыс­ли­ва­ет это, нахо­дит для это­го сло­ва и фор­мы. Инстинк­тив­ное ощу­ще­ние ино­гда может под­ме­нять эту веру мно­го­чис­лен­ны­ми фор­ма­ми идолопоклонства.

Наше сто­ле­тие – это сто­ле­тие идо­ло­по­клон­ни­ков. Нико­гда еще с пер­во­быт­ных вре­мен чело­век с таким безум­ным исступ­ле­ни­ем не покло­нял­ся тому, чему покло­нять­ся не долж­но. Что бы это ни было: поли­ти­че­ские лиде­ры, иллю­зия про­грес­са, попу­ляр­ные акте­ры, – все это в нашем обще­стве очень часто зани­ма­ло место идо­лов. Послед­ствия все­гда были печаль­ны­ми или глу­бо­ко тра­ги­че­ски­ми. Так вот, повто­ряю, чело­ве­ку созна­тель­но рели­ги­оз­но­му сле­ду­ет пом­нить, что его помощь людям, пара­ме­ди­цин­ская помощь, есть слу­же­ние, в про­цес­се кото­ро­го он не может цели­ком толь­ко из себя извлечь все эти силы. Но он может полу­чить новый заряд духа, если он бес­ко­рыст­но, внут­рен­ним поры­вом само­от­да­чи слу­жит людям или хочет служить.

Разу­ме­ет­ся, мно­гие из вас могут меня спро­сить, мол, а не чре­ва­ты ли эти фор­мы вза­и­мо­дей­ствия каки­ми-то тем­ны­ми демо­ни­че­ски­ми фено­ме­на­ми? Да, без­услов­но, это воз­мож­но. Более того, к вели­чай­ше­му сожа­ле­нию, я наблю­дал в тече­ние мно­гих лет чаще воз­дей­ствие тем­но­го поля. Если бы наш внут­рен­ний мир имел какую-то зри­мую для гла­за окрас­ку и мы посмот­ре­ли бы, что под­ни­ма­ет­ся, как обла­ка, над ско­пи­щем людей, над боль­ши­ми горо­да­ми, мы бы уви­де­ли, я думаю, тем­ные и мрач­ные извер­же­ния каких-то демо­ни­че­ских вулканов.

Заметь­те, чело­век внут­ренне совер­шен­но по-раз­но­му чув­ству­ет себя в лесу и в горо­де. И дело не в шуме машин и не в том толь­ко, что воз­дух задым­лен. Было вре­мя, когда воз­дух был чище, но все рав­но раз­ни­ца оста­ва­лась. Пото­му что лес менее напол­нен эти­ми испа­ре­ни­я­ми чело­ве­че­ских стра­стей, имен­но испарениями…

Так вот, сопри­кос­но­ве­ние с демо­ни­че­ским, тем­ным явля­ет­ся опас­но­стью и угро­зой для совре­мен­но­го чело­ве­ка. И для тех, кто всту­пил на путь духов­ной тера­пии, душев­ной пара­пси­хи­че­ской тера­пии, соблазн велик. Неда­ром столь­ко было кудес­ни­ков, магов, про­ри­ца­те­лей, кото­рых при­вле­ка­ли к себе, напри­мер, Гит­лер и мно­гие иные вожди наше­го сто­ле­тия. Неда­ром этот поли­ти­че­ский демо­низм оку­ты­вал нашу зем­лю чер­ным обла­ком так дол­го и еще не иссяк. Ваше при­зва­ние – про­ти­во­сто­ять это­му чер­но­му обла­ку, нести в себе свет. Осо­бен­но это каса­ет­ся христиан.

Гос­подь Иисус гово­рит нам: “Да све­тит свет ваш пред людь­ми, что­бы они виде­ли ваши доб­рые дела и сла­ви­ли Отца ваше­го Небес­но­го”. Каж­дый чело­век, каж­дый хри­сти­а­нин может стать носи­те­лем люб­ви и све­та Хри­сто­ва. И тогда, обла­дая каки­ми-то воз­мож­но­стя­ми помо­щи чело­ве­ку: мораль­ной, мате­ри­аль­ной, душев­ной, пси­хи­че­ской или даже пара­пси­хи­че­ской, – он выпол­ня­ет выс­шую волю, он – слу­жи­тель, жизнь его обре­та­ет новый, еще более глу­бо­кий смысл и кра­со­ту. Пото­му что он ста­но­вит­ся послан­ни­ком вели­ко­го Цар­ства Све­та, Прав­ды и Вечности.

И врач, любой, кста­ти ска­зать, – он испол­ня­ет волю Хри­ста, Кото­рый запо­ве­дал нам идти и испол­нять волю друг дру­га. Он ска­зал: “Иди­те и исцеляйте”.

Сам Хри­стос был цели­те­лем. Конеч­но, не в этом была цель Его жиз­ни на зем­ле. И до Него были цели­те­ли, и после Него были свя­тые, кото­рые исце­ля­ли, и Сам Он гово­рил, что если буде­те иметь веру, вы буде­те тво­рить боль­ше. Но Его исце­ле­ния были зна­ком для всех нас. Это были акты мило­сер­дия. Он дал при­мер и обра­зец, и поэто­му Он и Цер­ковь Свою создал как цели­тель­ную. Поэто­му у нас есть сре­ди семи таинств Церк­ви одно таин­ство, спе­ци­аль­но посвя­щен­ное исце­ле­нию чело­ве­ка. Оно назы­ва­ет­ся собо­ро­ва­ни­ем, или еле­освя­ще­ни­ем, когда мы, семь свя­щен­ни­ков (но сей­час прак­ти­че­ски семь не полу­ча­ет­ся), молим­ся над боль­ным спе­ци­аль­но, что­бы он был под­нят от болез­ни. Ино­гда после это­го таин­ства чело­век очень быст­ро уми­ра­ет. Это про­ис­хо­дит в тех слу­ча­ях, когда исце­ле­ние заклю­ча­ет­ся имен­но в ухо­де из этой жиз­ни, когда у изму­чен­но­го орга­низ­ма уже нет сил и воз­мож­но­сти под­нять себя.

Про­те­стант­ские церк­ви, хотя у них нет таин­ства еле­освя­ще­ния, так­же устра­и­ва­ют общие молит­вы об исце­ле­нии. И сего­дня, в наши дни и в нашей стране, посто­ян­но про­ис­хо­дят эти мас­со­вые молит­вы, и доволь­но мно­го­чис­лен­ные, и вполне досто­вер­ны исце­ле­ния людей. Конеч­но, чело­век неве­ру­ю­щий ска­жет, что это само­вну­ше­ние. Но это пустые сло­ва. Никто, ни один физио­лог, пси­хо­лог, медик на самом деле не зна­ет, что такое вну­ше­ние, что такое гип­ноз, что такое само­вну­ше­ние. Пока это нау­кой не дока­за­но. И при­ро­да этих вещей нем неиз­вест­на. А мы зна­ем толь­ко одно, что чело­ве­че­ский дух – гораз­до более силь­ное, мощ­ное и мно­го­гран­ное нача­ло, чем мы в сво­ей жиз­ни при­вык­ли считать.

Так вот, глав­ное для вас – это слу­же­ние чело­ве­ку: не чело­ве­че­ству, не отвле­чен­но­му поня­тию, а живо­му, кон­крет­но­му чело­ве­ку. “Как вы сде­ла­ли одно­му из бра­тьев Моих мень­ших, так сде­ла­ли и Мне”, – так гово­рит Гос­подь Иисус. Тем самым вся­кое облег­че­ние стра­да­ний ста­но­вит­ся под­лин­ным бого­слу­же­ни­ем. И чув­ство важ­но­сти, глу­бин­но­сти, свя­щен­но­сти это­го фак­та долж­но вас напол­нять. Вы долж­ны чув­ство­вать, что все это не так про­сто. Это не толь­ко жела­ние уси­листь свое могу­ще­ство, что­бы все гово­ри­ли: “Ах, как она (или он) пре­крас­но лечит и исце­ля­ет!” Ниче­го в этом нет уди­ви­тель­но­го. Боль­ных мно­го, и все побе­гут за вами, если вам удаст­ся удач­но лечить людей. Люди побе­гут за любым цели­те­лем, даже если он будет целить рука­ми, ножом, закли­на­ни­я­ми, – все рав­но, пото­му что боль­но­му без­раз­лич­но. И не надо под­да­вать­ся на это.

Надо пом­нить, что ваше при­зва­ние – оно осо­бен­ное, что чело­век, кото­рый будет вашим паци­ен­том, дол­жен полу­чить от вас не толь­ко здо­ро­вье физи­че­ское, но и начать про­цесс духов­но­го и душев­но­го выздо­ров­ле­ния, пото­му что зна­чи­тель­ная часть наших болез­ней явля­ет­ся след­стви­ем нашей гре­хов­но­сти, ее порож­де­ни­ем, пря­мым или косвенным.

В Еван­ге­лии Хри­стос гово­рит одно­му боль­но­му, кото­ро­го исце­лил: “Не гре­ши, что­бы не слу­чи­лось с тобой худ­ше­го”. Если вы как сле­ду­ет поду­ма­е­те, то вы убе­ди­тесь, какая связь здесь вели­кая. А зна­чит, здесь мы с вами подо­шли вплот­ную к тому, с чего я начал: с нрав­ствен­но­го иде­а­ла, с нрав­ствен­но­го пере­рож­де­ния, нрав­ствен­ных целей. Мож­но ска­зать, что людям тру­ден этот нрав­ствен­ный рост. Конеч­но. Но раз­ве вы не зна­е­те, что все вели­кое и пре­крас­ное все­гда было труд­ным? И тот, кто захо­чет, все­гда най­дет в себе резерв, неис­чер­па­е­мые духов­ные силы. Это то, что Новый Завет и Цер­ковь назы­ва­ют бла­го­да­тью. Это сила, кото­рую дает Бог откры­то­му серд­цу, стре­мя­ще­му­ся помо­гать дру­гим людям. <…>

Вопросы и ответы

Поче­му людей так при­тя­ги­ва­ют таин­ствен­ные феномены?

Вы все зна­е­те, как увле­ка­ют нас загад­ки древ­них циви­ли­за­ций, рас­ска­зы о при­шель­цах, снеж­ном чело­ве­ке. В чем дело? Поче­му? Каза­лось бы, бега­ет где-то какая-то обе­зья­на по сне­гам, ну, оби­та­ют какие-то иные суще­ства на дру­гих пла­не­тах. <…> Или лох­нес­ское чудо­ви­ще. Сколь­ко о нем писа­лось! Я вполне допус­каю, что неко­то­рые осо­би вымер­ших дино­зав­ров могут сохра­нить­ся на отдель­ных участ­ках зем­ли, и, конеч­но, как био­лог я бы мно­гое дал, что­бы уви­деть хоть одно­го тако­го дино­зав­ра. Но ведь не все люди так любят живот­ных и не всех так вол­ну­ет участь дав­но вымер­ших пре­смы­ка­ю­щих­ся; тем не менее вокруг лох­нес­ско­го фено­ме­на созда­ет­ся мас­са легенд. <…>

Я глу­бо­ко пони­маю и почти одоб­ряю стрем­ле­ние людей, инте­рес людей к таин­ствен­но­му. Что это такое? Это упро­щен­ная фор­ма наше­го под­со­зна­тель­но­го и вер­но­го ощу­ще­ния, что мир, жизнь, бытие постро­е­ны на тайне. Когда тай­на для нас исче­за­ет, мир и жизнь ста­но­вят­ся и пош­лы­ми, и плос­ки­ми, и лжи­вы­ми, пото­му что тай­на есть. Я думаю, что в лох­нес­ском яще­ре тай­ны нет, вокруг него есть аура тай­ны, а он есть загад­ка. Пояс­ню раз­ли­чие меж­ду загад­кой и тайной.

Загад­ка – вещь прин­ци­пи­аль­но раз­ре­ши­мая. Если лох­нес­ско­го яще­ра пой­ма­ют или по-насто­я­ще­му сфо­то­гра­фи­ру­ют, – конец загад­ке, она раз­га­да­на: вот пле­зио­завр, кото­рый умуд­рил­ся дожить до наших дней. Это, кста­ти ска­зать, нор­маль­ное явле­ние: в море, где усло­вия не очень силь­но меня­лись за мил­ли­о­ны лет, до сих пор сохра­ни­лись древ­ней­шие живот­ные, кото­рые жили задол­го до яще­ров, за десят­ки и сот­ни мил­ли­о­нов лет. Так вот, это загад­ка. И, веро­ят­но, снеж­ный чело­век – тоже загадка.

Но есть вещи, кото­рые явля­ют­ся тай­ной. Это о ней гово­рил Гете, что постичь ее нико­гда до кон­ца нель­зя одним рас­суд­ком, к это­му тре­бу­ют­ся еще вжи­ва­ние, чув­ства, инту­и­ция, оза­ре­ние. Твор­че­ство поэта – тай­на! Твор­че­ство худож­ни­ка, музы­кан­та – тай­на! Любовь – тай­на! Кра­со­та – тай­на! Сколь­ко бы мы ни рас­кла­ды­ва­ли на состав­ные эле­мен­ты – а мы можем это сде­лать, – все­гда от нас ускольз­нет что-то глав­ное. Так вот, тай­на – это то, что нико­гда не может быть пол­но­стью исчер­па­но толь­ко рас­су­доч­ным, ана­ли­ти­че­ским путем позна­ния. А загад­ка – толь­ко то, что еще не рас­кры­то, что пока не познано.

Мы все, люди всей зем­ли, созна­тель­но (как рели­ги­оз­ные люди) или бес­со­зна­тель­но (как люди вне рели­гии) убеж­де­ны, что мир постро­ен на тайне, что в глу­бине его есть тай­на. Вот поче­му любой повод исполь­зу­ет­ся для того, что­бы при­кос­нуть­ся к тайне. Вот поче­му люди любят все таин­ствен­ное, вот поче­му непо­нят­ные явле­ния так уди­ви­тель­но при­тя­га­тель­ны, уди­ви­тель­но волнующи. <…>

Есть еще одна тай­на, о кото­рой я хочу ска­зать несколь­ко слов. Чело­век все­гда знал, а ино­гда пости­гал на опы­те, что кро­ме ося­за­е­мо­го мира есть мир неви­ди­мый. Само мыш­ле­ние есть тай­на, само пере­жи­ва­ние в глу­бине души есть тай­на, и, нако­нец, осо­бые фор­мы созна­ния, то, что назы­ва­ет­ся на казен­ном уче­ном язы­ке “интра­вер­сия мисти­че­ская” – вхож­де­ние внутрь, тоже есть тайна.

Целые поко­ле­ния мисти­ков откры­ва­ли колос­саль­ные миры с помо­щью кон­цен­тра­ции созна­ния, сосре­до­то­чен­но­сти. Опыт чело­ве­че­ства пока­зал, что мы окру­же­ны не толь­ко воз­ду­хом, элек­тро­маг­нит­ны­ми вол­на­ми, кос­ми­че­ски­ми луча­ми и так далее, но что мы погру­же­ны в сре­ду, еще неве­до­мую нау­ке, в сре­ду нефи­зи­че­скую, транс­фи­зи­че­скую, запре­дель­ную. Она про­ни­зы­ва­ет все, и миро­зда­ние име­ет мно­же­ство пла­нов таин­ствен­но­го бытия. <…>

Что вы назы­ва­е­те транс­фи­зи­че­ской реальностью?

Транс­фи­зи­че­ской реаль­но­стью я назы­ваю вся­кую реаль­ность, кото­рая сто­ит “транс-”, то есть по ту сто­ро­ну того, что может быть изме­ре­но нашей аппа­ра­ту­рой, наши­ми орга­на­ми зре­ния и так далее. То есть это реаль­ность за пре­де­ла­ми физического.

Пер­вая транс­фи­зи­че­ская реаль­ность, кото­рой мы все обла­да­ем каж­дый день, – это само наше созна­ние, наша мысль, наш дух. Нет тако­го аппа­ра­та, кото­рый мог бы опре­де­лить, пощу­пать дух. Мы можем с помо­щью аппа­ра­ту­ры изу­чать био­то­ки моз­га, можем изу­чать мно­же­ство физио­ло­ги­че­ских про­цес­сов, про­ис­хо­дя­щих в цен­траль­ной нерв­ной систе­ме, но цен­траль­ная нерв­ная систе­ма – это види­мая вещь, ее мож­но отпре­па­ри­ро­вать на образ­це, а дух, волю – не отпре­па­ри­ру­ешь. Одна­ко он есть, он-то и есть самое глав­ное в чело­ве­ке. Нерв­ная систе­ма есть и у обе­зьян, и у кошек, и у мура­вьев. Транс­фи­зи­че­ская реаль­ность – это дух в нас и вне нас.

Когда мы сопри­ка­са­ем­ся с раз­лич­ны­ми про­яв­ле­ни­я­ми этой реаль­но­сти вне нас, то мно­гое зави­сит от того, под каким зна­ком она идет. Како­ва ее духов­ность. Она ведь поля­ри­зу­ет­ся. И надо чув­ство­вать, какое это поле: отри­ца­тель­ное или поло­жи­тель­ное. Есть эле­мен­тар­ный кри­те­рий для про­вер­ки того, с каким зна­ком был полюс. Если вы пере­жи­ли какое-то необы­чай­ное состо­я­ние све­та, подъ­ема, а в ито­ге – похме­лье, оско­ми­на, тяже­лое настро­е­ние, зна­чит, это было не то. Если вы пере­жи­ли что-то такое даже блед­ное, не слиш­ком эффект­ное, даже совсем не почув­ство­ва­ли ниче­го, но потом ушли с чув­ством про­свет­лен­но­сти, облег­че­ния, подъ­ема, зна­чит, это – Божие.

Что такое ад?

Тот, кто читал Досто­ев­ско­го, Каф­ку, Камю, кто сам пере­жи­вал тяж­кие состо­я­ния ото­рван­но­сти от мира, чер­но­ты небы­тия, тот зна­ет, что поня­тие “ад” не созда­но вооб­ра­же­ни­ем каких-то сади­стов, а роди­лось из глу­бо­ко­го духов­но­го и душев­но­го опы­та людей. Ад – это то, что чело­век уно­сит с собой после раз­ру­ше­ния тела, если душа его черна.

Что необ­хо­ди­мо сде­лать в тот момент жиз­ни, когда хочет­ся нало­жить на себя руки?

Пять­де­сят раз про­из­не­сти Иису­со­ву молит­ву, каж­дый раз делая зем­ной поклон. И это уйдет… Это проверено.

Име­ет ли зна­че­ние состо­я­ние души уми­ра­ю­ще­го чело­ве­ка для его посмерт­ной судьбы?

Люди, с кото­ры­ми я бесе­до­вал и кото­рые пере­жи­ли кли­ни­че­скую смерть, были реани­ми­ро­ва­ны и пом­ни­ли (дале­ко не все пом­нят: это как сно­ви­де­ния, кото­рые мы видим, но не все­гда пом­ним) <…> о том, что они пере­жи­ли. Они виде­ли и свое тело со сто­ро­ны, и вра­чей, и мед­се­стер, кото­рые были вокруг, и поме­ще­ние, и все осталь­ное. Но чело­век в этот момент пере­жи­ва­ет такие воз­вы­шен­ные состо­я­ния, что ему совер­шен­но не до окру­жа­ю­ще­го. Он сра­зу под­ни­ма­ет­ся на какой-то дру­гой уро­вень, и он сра­зу выше это­го, намно­го, намно­го выше. У него не появ­ля­ет­ся ника­ко­го агрес­сив­но­го состо­я­ния. Но я думаю, и вот обра­ти­те на это вни­ма­ние, если уми­ра­ю­щий чело­век обре­ме­нен жесто­кой нена­ви­стью, каки­ми-то тяже­лы­ми пере­жи­ва­ни­я­ми, это для его души опас­но. Объясняю.

Вы, веро­ят­но, слы­ша­ли о дав­но уже изу­ча­е­мом нау­кой фено­мене бес­по­кой­ных домов и при­зра­ков. Еще с кон­ца про­шло­го сто­ле­тия бри­тан­ское Обще­ство пси­хи­че­ских иссле­до­ва­ний изу­ча­ло эти фено­ме­ны. Я читал мно­гие их отче­ты. Даже если толь­ко чет­верть того, что там напи­са­но, может быть очень точ­но про­ве­ре­на, это уже все доста­точ­но серьез­но. Оче­вид­но сле­ду­ю­щее: что когда про­ис­хо­дит вот такое нега­тив­ное, душа вме­сто даль­ней­ше­го раз­ви­тия в иных изме­ре­ни­ях ока­зы­ва­ет­ся как бы при­ко­ван­ной к месту, кото­рое свя­за­но с ее нега­тив­ны­ми пере­жи­ва­ни­я­ми. И поэто­му, как бы вра­ща­ясь вокруг это­го места, она созда­ет эффек­ты при­зра­ков, каких-то непо­нят­ных зву­ков, сто­на и страдания.

Что есть сата­на? Аль­тер­на­ти­ва Иису­су Хри­сту или кара­тель­ный орган при Нем?

Ну, во-пер­вых, не послед­нее. “Кара­тель­ные орга­ны” – это из дру­гой опе­ры. Аль­тер­на­ти­вой Иису­са Хри­ста явля­ет­ся анти­христ. Это дух – дух, кото­рый дей­ству­ет в исто­рии. Хри­стос – это сво­бо­да! – Он есть пора­бо­ще­ние. Хри­стос – это любовь! – Он есть нена­висть. Хри­стос – это все­лен­скость! – Он замы­ка­ет­ся в груп­по­вом, в кла­но­вом, в наци­о­наль­ном и так далее. Хри­стос – это нена­си­лие. Анти­христ – наси­лие. Хри­стос – исти­на. Анти­христ – ложь. Поль­зу­ясь вот эти­ми кри­те­ри­я­ми, мы можем все­гда уга­ды­вать дух анти­хри­ста и его носи­те­лей. Что есть сата­на? Это совер­шен­но осо­бая тема. Но я хотел бы, что­бы вы заду­ма­лись над вопро­сом, вер­нее, над тези­сом. Чело­век, кото­рый не видит кра­со­ты мира и его гар­мо­нии, – он сле­пой чело­век. Это еще Эйн­штейн гово­рил. Но столь же слеп чело­век, кото­рый не видит в мире смер­ти, убий­ства, раз­ло­же­ния, рас­па­да. И вот, по уче­нию хри­сти­ан­ской фило­со­фии, те силы, кото­рые ведут к рас­па­ду, к смер­ти, к гибе­ли, на уровне созна­ния – к гре­ху, на уровне исто­рии – к анти­хри­сту, – это и есть силы сата­ны. Они, конеч­но, носят лич­ный харак­тер, как и все духовное.

Поче­му счи­та­ет­ся, что дья­вол боит­ся кре­ста? Боит­ся ли он вооб­ще чего-нибудь?

Боит­ся! Но не кре­ста в пря­мом смыс­ле сло­ва, <не его> изоб­ра­же­ния – это было бы слиш­ком маги­че­ским <…> Он боит­ся молит­вы, веры и люб­ви. Пото­му что сам он есть нена­висть, мрак, смерть.

Рас­ска­жи­те, что такое судьба.

Корот­ко: гене­ти­ка – это наша судь­ба. Вот вы полу­чи­ли от роди­те­лей чер­ные гла­за – это судь­ба, вы не може­те заме­нить их, если толь­ко искус­ствен­ные вста­вить. Даль­ше. Во внут­ри­утроб­ном раз­ви­тии эмбри­он, и в какой-то фазе из него раз­ви­ва­ет­ся муж­чи­на или жен­щи­на. Стал, напри­мер, муж­чи­ной – это тоже судь­ба. Есть мно­же­ство фак­то­ров, кото­рые вли­я­ют на жизнь чело­ве­ка и состав­ля­ют сум­му того, что мы назы­ва­ем судьбой.

Но судь­ба – это не есть жест­кая необ­хо­ди­мость, детер­ми­ни­ро­ван­ность. Напро­тив, дух бро­са­ет вызов судь­бе. И дух чело­ве­че­ский с помо­щью Духа Небес­но­го – он может взять судь­бу в свои руки. Мы зна­ем мно­го свя­тых людей, кото­рые от при­ро­ды долж­ны были быть желч­ны­ми, раз­дра­жи­тель­ны­ми, злоб­ны­ми. Это была их судь­ба – по наслед­ствен­но­сти, по типу тем­пе­ра­мен­та, по типу кон­сти­ту­ции и харак­те­ра, по болез­ням, кото­рые их мучи­ли. Был один свя­той, у кото­ро­го была болезнь почек и пече­ни. Это обыч­но дела­ет людей <…> желч­ны­ми. Он жил в эпо­ху очень смут­ную: обще­ствен­ные кри­зи­сы, пере­во­ро­ты, кон­флик­ты и вой­ны. Но он сохра­нил невоз­му­ти­мую кро­тость сре­ди всех бед­ствий. Он бро­сил вызов судь­бе. И он ее победил.

Зна­чит, доб­рое мож­но вос­при­ни­мать и раз­ви­вать, нега­тив­ное надо пре­одо­ле­вать. Так что судь­ба – это не хозяй­ка наша, это толь­ко наши “выход­ные дан­ные”, исход­ная пози­ция, а во что все это выльет­ся, зави­сит во мно­гом от нашей духов­ной раз­ви­то­сти и доб­рой воли, веры, надеж­ды и любви.

Как отно­сит­ся Пра­во­слав­ная Цер­ковь к аст­ро­ло­гии? Есть ли рас­хож­де­ния по это­му вопро­су с като­ли­че­ством? Отли­ча­ет­ся ли это отно­ше­ние в насто­я­щее вре­мя от суще­ство­вав­ше­го в средневековье?

Аст­ро­ло­гия как псев­до­ре­ли­гия, конеч­но, явля­ет­ся про­сто вред­ной. И като­ли­че­ство так же на это смот­рит, здесь раз­ли­чий нет.

Что каса­ет­ся вопро­са о Сред­них веках, то в Сред­ние века аст­ро­ло­гия была не в поче­те. В эпо­ху Воз­рож­де­ния – вот тогда-то и нача­лось… Тут и като­ли­ки инте­ре­со­ва­лись, и у нас инте­ре­со­ва­лись доволь­но уси­лен­но. Иван Гроз­ный, в част­но­сти, без кон­ца вопро­шал аст­ро­ло­гов, и вся­кие неоязыч­ни­ки… И Гит­лер без кон­ца вопро­шал аст­ро­ло­гов. Когда вера начи­на­ет коле­бать­ся, – посколь­ку чело­век явля­ет­ся рели­ги­оз­ным по сво­ей при­ро­де, – ее обя­за­тель­но сра­зу заме­ня­ет эрзац. В Тре­тьем Рей­хе это была аст­ро­ло­гия. Я очень удив­ля­юсь, как это у нас ее не вве­ли в свое время…

Вы гово­ри­ли, что в хри­сти­ан­стве нет поня­тия судь­бы. Но Бог может смот­реть на мир с некой точ­ки зре­ния над вре­ме­нем, сле­до­ва­тель­но, видеть его про­шлое и буду­щее. Как бы Вы объ­яс­ни­ли это противоречие?

Это вопрос очень хоро­ший. Но я дол­жен вас пре­ду­пре­дить, что на одной чистой логи­ке здесь невоз­мож­но сто­ять. В нашем изме­ре­нии (попы­тай­тесь про­ник­нуть!) – в нашем изме­ре­нии дей­ству­ет сво­бо­да, нет жест­ко­го пред­опре­де­ле­ния. Но в дру­гом изме­ре­нии вид­но все. И эти вещи инте­гри­ро­вать одной фор­му­лой нель­зя. Так дей­ству­ет прин­цип допол­ни­тель­но­сти в физи­ке, так дей­ству­ет он и в тео­ло­гии. Прин­цип допол­ни­тель­но­сти утвер­жда­ет, что нель­зя неко­то­рые вещи опи­сать одной формулой.

Поче­му Цер­ковь осуж­да­ет заня­тия спиритизмом?

Мы с вами уже гово­ри­ли о том, что люди, пере­жив­шие кли­ни­че­скую смерть, виде­ли бли­жай­ший план бытия. Я знал одно­го уче­но­го, кото­рый запи­сал пунк­ту­аль­но, доб­ро­со­вест­но, как с ним про­изо­шел непро­из­воль­ный выход в аст­раль­ный план <…>. Это было очень непри­ят­ное ощу­ще­ние. Есть люди, кото­рые усва­и­ва­ли прак­ти­ку восточ­ных муд­ре­цов и мог­ли дости­гать про­из­воль­но­го выхо­да в аст­рал, – опас­ное упраж­не­ние. Так вот, мно­го­ве­ко­вой опыт пока­зы­ва­ет, что этот сосед­ний с нами план не толь­ко таин­стве­нен, но и опа­сен, обман­чив, тру­ден для чело­ве­ка и что Тво­рец неда­ром его от нас закрыл.

Он откры­ва­ет­ся чело­ве­ку или в состо­я­нии очень боль­шой свя­то­сти, или в состо­я­нии безу­мия, когда “стен­ка” лома­ет­ся и вдруг что-то про­ры­ва­ет­ся. Чело­век дол­жен быть ограж­ден от это­го. Как мы ограж­де­ны от чер­ной без­дны кос­мо­са голу­бым купо­лом твер­ди небес­ной, так мы ограж­де­ны от таин­ствен­но­го, опас­но­го для нас, в чем-то страш­но­го и туман­но­го мира – аст­раль­но­го. Кон­такт с этим изме­ре­ни­ем рож­да­ет все­воз­мож­ные фено­ме­ны, кото­рые пора­жа­ют вооб­ра­же­ние чело­ве­ка. И тут чаще любо­пыт­ство, порой доб­ро­со­вест­ная любо­зна­тель­ность бегут впе­ре­ди наших достижений.

Чело­век стре­мит­ся иссле­до­вать эти обла­сти, но мы ста­вим вопрос: “Готов ли чело­век к это­му?” Он ока­зал­ся не гото­вым иссле­до­вать даже струк­ту­ру ато­ма, пото­му что обра­тил его про­тив себе подоб­ных. Так не опас­но ли чело­ве­ку вторг­нуть­ся в такую сфе­ру, что­бы выпу­стить неких демо­нов? Есть эко­ло­гия при­ро­ды, но есть и эко­ло­гия духа. Вот поче­му Цер­ковь воз­бра­ня­ет чело­ве­ку зани­мать­ся спи­ри­тиз­мом и все­воз­мож­ны­ми оккульт­ны­ми вещами.

Поче­му Биб­лия ниче­го не гово­рит об оби­та­те­лях дру­гих небес­ных тел?

Преж­де чем обви­нять Биб­лию, нуж­но дока­зать, что тако­вые оби­та­те­ли на самом деле суще­ству­ют. Меж­ду тем под­лин­но науч­ных дока­за­тельств мы до стих пор не име­ем. Даже нали­чие орга­ни­че­ской жиз­ни в нашей пла­нет­ной систе­ме не дока­за­но. Все­воз­мож­ные муд­рые мар­си­ане ока­за­лись пло­дом муд­рых фан­та­стов, а, как пока­за­ли фото­гра­фии аме­ри­кан­ско­го кос­ми­че­ско­го аппа­ра­та, Марс, веро­ят­но, и в про­шлом не имел атмо­сфе­ры. Что же каса­ет­ся дру­гих звезд­ных систем, то воз­мож­но­сти кон­так­тов с ними мини­маль­ны. Рас­сто­я­ния до них поис­ти­не астрономические.

Но пред­по­ло­жим, что все же где-то во Все­лен­ной есть разум­ные суще­ства. В общем, это – вполне веро­ят­ное пред­по­ло­же­ние, пусть и недо­ка­зан­ное. Труд­но согла­сить­ся с мыс­лью, что чело­век Зем­ли – уни­кум миро­зда­ния, хотя, впро­чем, и это вполне воз­мож­но. Итак, допу­стим на мину­ту, что разум­ные суще­ства в кос­мо­се есть. Что это мог­ло бы дока­зать? Что при­нес­ло бы прин­ци­пи­аль­но ново­го? Ниче­го. Лишь уве­ли­чи­лась бы все­лен­ская семья людей.

Но, может быть, это вовсе не люди? В послед­нее вре­мя выдви­га­лись самые раз­ные гипо­те­зы о воз­мож­ных фор­мах разум­ной жиз­ни (С. Лем и др.). Но в любом слу­чае их струк­ту­ра оста­ет­ся “чело­ве­че­ской” в широ­ком смыс­ле (то есть струк­ту­рой духов­но-телес­но­го суще­ства). Пусть жите­ли иных миров вме­сто наше­го био­ло­ги­че­ско­го тела име­ют дру­гое – но они все рав­но л ю д и, то есть разум­ные суще­ства, обла­да­ю­щие физи­че­ским строением.

Если ока­жет­ся воз­мож­ным кон­такт с людь­ми Зем­ли, то про­изой­дет, гово­ря сло­ва­ми П. Тей­я­ра де Шар­де­на, “встре­ча и вза­им­ное обо­га­ще­ние двух ноосфер”.

Две­сти лет назад вопрос об оби­та­те­лях пла­нет уже вста­вал перед фило­со­фа­ми и уче­ны­ми. И Ломо­но­сов, согла­ша­ясь с тем, что на Вене­ре могут быть люди, заклю­чил свое рас­суж­де­ние выво­дом: “При всем том вера Хри­сто­ва сто­ит непре­лож­но”. Эти­ми сло­ва­ми закон­чим и мы <…>.

Ино­гда я вижу буду­щее и каж­дый раз пуга­юсь это­го. Что это? Как это объяснить?

Я знал одну жен­щи­ну, кото­рая посто­ян­но виде­ла собы­тия, кото­рые долж­ны были про­ис­хо­дить через месяц. Так она виде­ла сво­е­го буду­ще­го мужа, так она уви­де­ла како­го-то ребен­ка погиб­ше­го. Она помо­га­ла искать про­пав­ших детей. В чем тут дело? Это очень труд­но нам осмыс­лить, но попы­тай­тесь. Пред­ставь­те себе хотя бы в малей­шей сте­пе­ни то свя­щен­ное изме­ре­ние, где вре­ме­ни нет, – а ведь Боже­ствен­ное изме­ре­ние имен­но тако­во. Услов­но гово­ря, в нем все, что совер­ша­ет­ся на зем­ле, видит­ся целост­ной кар­ти­ной. Не после­до­ва­тель­ное дви­же­ние собы­тий, а целост­ная кар­ти­на. Из это­го виде­ния как бы некое поле схо­дит на чело­ве­че­ство частич­но. Отсю­да воз­мож­ность про­ро­честв, пред­ска­за­ний, кото­рые были все­гда извест­ны в исто­рии человечества.

Искушения сатаны

Из ста­тьи «Позна­ние добра и зла»

 

<…> Пре­дви­жу, что те, кто хотя бы поверх­ност­но зна­ком с Биб­ли­ей, могут спро­сить: поче­му же в ней гово­рит­ся, что Тво­рец запре­тил чело­ве­ку вку­шать от Дре­ва позна­ния добра и зла? Но Дре­во это отнюдь не сим­во­ли­зи­ру­ет толь­ко нрав­ствен­ные поня­тия, кото­рые Бог яко­бы скрыл от людей. В Биб­лии «познать» — зна­чит вла­деть, а «доб­ро и зло» — иди­о­ма, обо­зна­ча­ю­щая все создан­ное. Речь идет о при­тя­за­нии чело­ве­ка власт­во­вать над миром неза­ви­си­мо от Бога, рас­по­ря­жать­ся им по сво­е­му усмот­ре­нию. В том чис­ле — по-сво­е­му стро­ить эти­че­ские прин­ци­пы. Это и озна­ча­ет жела­ние «быть как боги»…

Понять, каким обра­зом в чело­ве­ке воз­об­ла­да­ли самость, свое­во­лие, лож­ное само­утвер­жде­ние, не так уж труд­но. Ведь, по сло­вам апо­сто­ла Пав­ла, тра­ге­дия Ада­ма повто­ря­ет­ся в каж­дом из нас. Это искон­ный недуг чело­ве­че­ства, пре­одо­ле­ние кото­ро­го воз­мож­но лишь на путях воз­рас­та­ния в нем черт бого­по­до­бия, воз­рас­та­ния, сме­нив­ше­го у Homo sapiens био­ло­ги­че­скую эво­лю­цию. Про­цесс этот сло­жен и испол­нен дра­ма­тиз­ма. Сло­во «дух» Биб­лия неред­ко упо­треб­ля­ет в нега­тив­ном смыс­ле. В силу зало­жен­ной в него сво­бо­ды чело­век может направ­лять свою духов­ность ко злу. Вот поче­му Биб­лия уде­ля­ет так мно­го вни­ма­ния борь­бе меж­ду духом корыст­ной само­сти и духом откры­то­сти к Богу и Его Заве­ту. Вот поче­му в ней встре­ча­ют­ся мрач­ные стра­ни­цы, порой пуга­ю­щие и оттал­ки­ва­ю­щие тех, кто впер­вые ее откры­ва­ет. Ведь Биб­лия не толь­ко кни­га о вере и о Боге, но и о нас, людях; и изоб­ра­жа­ет она нас с бес­по­щад­ной правдивостью.

Биб­лей­ские про­ро­ки изоб­ли­ча­ли попыт­ки «задоб­рить» Небо в ути­ли­тар­ных целях. Жерт­во­при­но­ше­ние убий­цы рав­но­силь­но кощун­ству, учи­ли они. «О чело­век! — чита­ем мы в Кни­ге про­ро­ка Михея. — Ска­за­но тебе, что — доб­ро и чего тре­бу­ет от тебя Гос­подь: дей­ство­вать спра­вед­ли­во, любить дела мило­сер­дия и сми­рен­но­муд­рен­но ходить пред Богом тво­им». Про­ро­ки запо­ве­да­ли любить Созда­те­ля всем серд­цем и ближ­не­го — как само­го себя.

Эти фун­да­мен­таль­ные осно­вы эти­ки освя­ще­ны, закреп­ле­ны и углуб­ле­ны в Еван­ге­лии. В сфе­ре нрав­ствен­ной оно про­дол­жа­ет про­ро­ков, хотя мно­гие из широ­ко при­знан­ных в древ­но­сти эти­че­ских норм Хри­стос откло­нил. В част­но­сти, это каса­ет­ся клят­вы и дол­га «свя­щен­ной мести». Юри­ди­че­ско­му пра­ви­лу спра­вед­ли­во­сти «око за око» Он про­ти­во­по­ста­вил уме­ние про­щать (шекс­пи­ров­ский Гам­лет об этом либо не знал, либо не пом­нил). Свою запо­ведь о выс­шей само­от­вер­жен­ной люб­ви Хри­стос назы­ва­ет «новой». Его завет «отверг­ни себя» направ­лен про­тив само­го сре­до­то­чия гре­ха — эгоцентризма.

Одна­ко мы уже зна­ем, что на про­тя­же­нии исто­рии люди, фор­маль­но при­ни­мая хри­сти­ан­ство, неред­ко иска­жа­ли его нрав­ствен­ный смысл. Они пре­вра­ща­ли Весть о люб­ви в ору­дие соци­аль­но­го и духов­но­го подав­ле­ния. Эту тен­ден­цию Досто­ев­ский оли­це­тво­рил в обра­зе Вели­ко­го Инкви­зи­то­ра. Зна­че­ние это­го обра­за выхо­дит дале­ко за пре­де­лы тра­ги­че­ской изме­ны Еван­ге­лию внут­ри цер­ков­ной огра­ды. Вели­кий Инкви­зи­тор име­ет мно­же­ство пере­во­пло­ще­ний. Меня­ют­ся лишь эмбле­мы — кре­сты, звез­ды, пого­ны, — но суть оста­ет­ся той же.

Сумрач­ный герой Досто­ев­ско­го вер­но уло­вил, что диа­лог в пустыне ука­зы­ва­ет на важ­ней­ший водо­раз­дел, про­ле­га­ю­щий меж­ду Хри­стом и Его анти­по­дом. Мно­гое в еван­гель­ской эти­ке про­яс­ня­ет­ся, если подой­ти к ней в све­те это­го ска­за­ния о трех путях жиз­ни, кото­рые были пред­ло­же­ны Хри­сту иску­си­те­лем и кото­рые Он осудил.

«Пре­вра­ти кам­ни в хле­бы». Тако­во было пер­вое иску­ше­ние. Оно озна­ча­ло, что во гла­ву угла нуж­но поста­вить обе­ща­ние мате­ри­аль­ных благ. Полу­чив их, род люд­ской обре­тет покой и сча­стье. Этот соблазн был и оста­ет­ся посто­ян­ным спут­ни­ком раз­ви­тых циви­ли­за­ций. Логи­ка его про­ста. Накор­ми чело­ве­ка, и он будет готов на все. Без уста­ли ищи все новые и новые источ­ни­ки пропитания.

Но, быть может, это вовсе и не соблазн? Ведь и Хри­стос не ска­зал, что чело­век может обхо­дить­ся без «хле­ба». Не Он ли одна­жды накор­мил голод­ную толпу?

Да, конеч­но, отве­тив Сатане биб­лей­ским изре­че­ни­ем: «Не хле­бом еди­ным будет жить чело­век…», Хри­стос при­знал, что «хлеб» необ­хо­дим. Но не толь­ко он.

Когда люди захва­че­ны все­по­гло­ща­ю­щей пого­ней за мате­ри­аль­ны­ми бла­га­ми, они упус­ка­ют нечто бес­ко­неч­но более важ­ное. Ста­но­вят­ся нена­сыт­ны­ми. Бегут за при­зра­ком, кото­рый так нико­гда и не при­но­сит им сча­стья, пол­но­ты жиз­ни. Тупи­ки совре­мен­но­го мира — крас­но­ре­чи­вое тому доказательство.

Под­лин­но­му хри­сти­ан­ству чужд одно­бо­кий спи­ри­ту­а­лизм. Оно учит, что любовь к ближ­не­му тре­бу­ет забо­ты и о его мате­ри­аль­ных запро­сах. Один из хри­сти­ан­ских мисти­ков гово­рил: если ты, созер­цая тай­ну Все­выш­не­го, воз­нес­ся духом на «седь­мое небо», а рядом с тобой — чело­век, кото­рый нуж­да­ет­ся в пище, сой­ди с «седь­мо­го неба» и накор­ми его. Во все вре­ме­на цер­ков­ные общи­ны и мона­сты­ри забо­ти­лись о «хле­бе», о делах прак­ти­че­ско­го мило­сер­дия. И сего­дня борь­ба с нище­той и голо­дом в мире явля­ет­ся свя­щен­ным дол­гом хри­сти­ан. Геро­и­ня Сопро­тив­ле­ния рус­ская мона­хи­ня Мария, кото­рая поло­жи­ла все свои силы на спа­се­ние обез­до­лен­ных, и совре­мен­ная каль­кутт­ская подвиж­ни­ца мать Тере­за — это лишь наи­бо­лее извест­ные при­ме­ры тако­го слу­же­ния. Одна­ко оно пита­ет­ся духов­ны­ми, мисти­че­ски­ми источ­ни­ка­ми. Несет любовь, про­ни­зан­ную верой. Пом­нит, что чело­век нуж­да­ет­ся и в дру­гом, небес­ном Хлебе.

Соблазн заклю­чен в абсо­лю­ти­за­ции мате­ри­аль­но­го, когда чело­век, по выра­же­нию Нико­лая Бер­дя­е­ва, ищет не смыс­ла жиз­ни, а толь­ко благ жиз­ни. Воз­мез­ди­ем за это ста­но­вит­ся потре­би­тель­ство, рост эго­из­ма, при­туп­ле­ние чувств, опу­сто­шен­ность. К тре­бо­ва­нию «хле­ба» добав­ля­ет­ся тре­бо­ва­ние «зре­лищ», это­го эрза­ца духов­но­сти. А затем при­хо­дит час безум­ства, нар­ко­ти­ков, раз­ло­же­ния. Тако­ва рас­пла­та за тре­ти­ро­ва­ние выс­ше­го нача­ла в чело­ве­ке. Ее едва ли пред­ви­де­ли созда­те­ли раз­лич­ных утопий…

Хри­сти­ан­ская аске­ти­ка исхо­дит из цен­но­стей, неве­до­мых Вели­ко­му Инкви­зи­то­ру. Она направ­ле­на на раз­ви­тие в чело­ве­ке его духов­но­го ядра, что невоз­мож­но без кон­тро­ля над инстинк­та­ми. Обуз­ды­вая их, она укреп­ля­ет в чело­ве­ке те нача­ла, кото­рые отли­ча­ют его от живот­но­го. «Общее пра­ви­ло физи­че­ско­го поста, — гово­рит Вла­ди­мир Соло­вьев, — не давай пищи сво­ей чув­ствен­но­сти; пола­гай гра­ни­цы тому убий­ству и само­убий­ству, к кото­рым неиз­беж­но ведет пого­ня за мате­ри­аль­ны­ми удо­воль­стви­я­ми, очи­щай и пере­рож­дай свою соб­ствен­ную телес­ность». Это, конеч­но, не зна­чит, что Еван­ге­лие осуж­да­ет или уни­жа­ет «плоть». Освя­щая плоть, при­ро­ду, мате­ри­аль­ный аспект жиз­ни, хри­сти­ан­ство недву­смыс­лен­но ука­зы­ва­ет на пре­вос­ход­ство выс­ше­го, духов­но­го начала.

Во вто­ром иску­ше­нии Сата­на пред­ло­жил Хри­сту при­влечь людей Сво­ей вла­стью над зако­на­ми при­ро­ды. И опять-таки сила лжи заклю­ча­лась в том, что она содер­жа­ла частич­ную, иска­жен­ную правду.

Биб­лия учит, что чело­век при­зван «вла­ды­че­ство­вать» над при­ро­дой. Но когда эта власть ста­но­вит­ся само­це­лью, когда она осу­ществ­ля­ет­ся авто­ном­но, лишь ради само­утвер­жде­ния, не сопро­вож­да­ясь духов­ным совер­шен­ство­ва­ни­ем, она ста­но­вит­ся раз­ру­ши­тель­ной. Наси­лу­ет при­ро­ду, кото­рая в своб оче­редь мстит за себя…

Тех­ни­че­ская циви­ли­за­ция начи­на­ет с зада­чи сде­лать жизнь удоб­ней и создать быт более достой­ный чело­ве­ка, но кон­ча­ет тем, что ста­вит под угро­зу само суще­ство­ва­ние людей, жиз­ни, Зем­ли. Сред­ства вытес­ня­ют цель. Люди ста­но­вят­ся при­дат­ком мерт­вой «эво­лю­ции машин», угро­жа­ю­щей тоталь­ной дегуманизацией.

В рас­ска­зе Рея Брэд­бе­ри «Будет лас­ко­вый дождь» мы видим сверх­бла­го­устро­ен­ный дом, где на каж­дом шагу хозя­ев ждут услуж­ли­вые меха­низ­мы. Но самих хозя­ев уже нет. Они исчез­ли, погиб­ли, заду­шен­ные искус­ствен­ным миром, кото­рый пред­на­зна­чи­ли для себя. Рань­ше толь­ко фан­та­сты гово­ри­ли о бун­те робо­тов. Сего­дня мы зна­ем, что бунт этот уже начал­ся. Уте­ряв духов­ные цели, чело­век теря­ет и кон­троль над сила­ми при­ро­ды, кото­рые наде­ял­ся подчинить.

Тех­ни­ка есть чело­ве­че­ский спо­соб при­спо­соб­ле­ния к окру­жа­ю­щей сре­де. Павел Фло­рен­ский назы­вал ее «орга­но­про­ек­ци­ей». Он имел в виду, что с помо­щью тех­ни­ки люди снаб­жа­ют себя отсут­ству­ю­щи­ми орга­на­ми: поле­та, быст­ро­го дви­же­ния, даль­но­ви­де­ния, мани­пу­ля­ции гру­за­ми и мик­ро­объ­ек­та­ми. Но когда в жиз­ни чело­ве­ка глав­ное место начи­на­ют зани­мать при­спо­со­би­тель­ные функ­ции, он фак­ти­че­ски устрем­ля­ет­ся назад, в цар­ство живот­ных и рас­те­ний. Тех­ни­ка, сама по себе ней­траль­ная, ста­но­вит­ся тро­ян­ским конем, кото­рый скры­ва­ет в себе источ­ник гибели.

Из житий свя­тых извест­но, что их пони­ма­ли и слу­ша­лись живые суще­ства. Эти ска­за­ния содер­жат в себе как бы намек на воз­мож­ность ино­го отно­ше­ния меж­ду чело­ве­ком и миром.

Тре­тье иску­ше­ние свя­за­но с дру­гой фор­мой наси­лия — с вла­стью чело­ве­ка над чело­ве­ком. Сата­на пред­ла­га­ет Хри­сту пой­ти по путям «царств мира сего», по путям дик­та­то­ров и тира­нов, кото­рые застав­ля­ли людей обо­го­тво­рять себя. Но Хри­стос отверг путь насилия.

Бого­по­до­бие чело­ве­ка про­яв­ля­ет­ся в даре сво­бо­ды. Лич­ной сво­бо­ды. Духов­ное ста­нов­ле­ние чело­ве­ка есть одно­вре­мен­но и раз­ви­тие в нем сво­бо­ды. Поэто­му и само Бла­го­ве­стие Хри­ста остав­ля­ло за чело­ве­ком пра­во выбо­ра. Не навя­зы­ва­ло ему Исти­ну. При­ня­тие ее долж­но быть сво­бод­ным актом воли.

Власть наси­лия, «вождизм» руко­во­дят живот­ны­ми сооб­ще­ства­ми. Соблазн усту­пить этим био­ло­ги­че­ским зако­нам жиз­ни озна­ча­ет опять-таки регресс, воз­врат от чело­ве­че­ско­го к звериному.

«Кня­зья наро­дов гос­под­ству­ют над ними, и вель­мо­жи их власт­ву­ют ими; но меж­ду вами да не будет так: а кто хочет быть боль­шим меж­ду вами, да будет вам слу­гою», — гово­рит Хри­стос уче­ни­кам. В Его Церк­ви долж­на быть одна власть — власть люб­ви и служения.

Одна­ко Вели­кий Инкви­зи­тор счи­та­ет этот завет наив­ным заблуж­де­ни­ем. Он цинич­ный реа­лист. Он пре­зи­ра­ет людей и хочет спа­сти их от самих себя насиль­но. Пора­бо­щая их яко­бы для их же соб­ствен­но­го бла­га. И замы­сел этот был осу­ществ­лен. В сред­ние века — вла­сти­те­ля­ми кле­ри­каль­ны­ми и свет­ски­ми, а в наши дни — в раз­ных вари­ан­тах на огром­ном про­стран­стве от Мад­ри­да до Пеки­на. Почти все было имен­но так, как заду­мал Инкви­зи­тор. В одном лишь он ошиб­ся: счаст­ли­вее мир не стал. Напро­тив, он тонул в море неис­чис­ли­мых бед­ствий, пере­жил едва ли не аго­нию. Попыт­ка «испра­вить подвиг Хри­ста» ока­за­лась миражом…

В этих трех иску­ше­ни­ях содер­жит­ся суро­вое предо­сте­ре­же­ние чело­ве­че­ско­му роду. И напрас­но перед лицом ката­строф XX века мно­гие сету­ют: «Как Бог допу­стил?»… Да. Он допу­стил: допу­стил нашу сво­бо­ду, но не оста­вил нас во тьме неве­де­ния. Путь позна­ния добра и зла ука­зан. И чело­ве­ку само­му при­шлось рас­пла­чи­вать­ся за выбор лож­ных путей.

Я думаю, всем памя­тен зло­ве­щий образ ман­кур­та в романе Чин­ги­за Айт­ма­то­ва «Буран­ный полу­ста­нок». Ман­курт был лишен памя­ти, он не мог огля­нуть­ся и осо­знать себя. Если мы оста­нем­ся таки­ми ман­кур­та­ми, если не пой­мем, что циви­ли­за­ция в целом катит­ся в про­пасть, мы не смо­жем оста­но­вить ее дви­же­ния вниз.

Биб­лия повест­ву­ет о том, как вави­лон­ский царь Вал­та­сар уви­дел на стене таин­ствен­ные зна­ки. Он пиро­вал, уве­рен­ный, что трон его про­чен, как нико­гда. И толь­ко про­рок пояс­нил ему смысл огнен­ных слов: цар­ство Вал­та­са­ра обре­че­но. Одна­ко тиран не опом­нил­ся и про­дол­жал свой пир. Той же ночью в сто­ли­цу всту­пил враг, и Вал­та­сар был убит.

Эта исто­рия чем-то напо­ми­на­ет нынеш­нюю ситу­а­цию. Над миром уже вспых­ну­ли тре­вож­ные зна­ки. Коль­цо сжи­ма­ет­ся. Вопрос в том, най­дет ли в себе мир силы для пока­я­ния, при­дет ли в себя, рас­шиф­ру­ет ли смысл зна­ме­ний, услы­шит ли голос про­ро­ков. А если это про­изой­дет, от людей потре­бу­ет­ся не толь­ко вера, но и действие.

Разу­ме­ет­ся, здесь мож­но воз­ра­зить: для подоб­но­го пово­ро­та нуж­но, что­бы все вня­ли про­ро­че­ско­му голо­су веры; а меж­ду тем есть нема­ло людей, кото­рые не жела­ют или не в состо­я­нии его услышать.

Это, конеч­но, так. Но когда в боль­ном орга­низ­ме есть здо­ро­вые участ­ки, они могут цели­тель­но повли­ять на все тело. Даже для тех, кто далек от Бла­гой Вести хри­сти­ан­ства или даже вооб­ще от веры в вер­хов­ный Источ­ник раз­ли­че­ния добра и зла, рост оча­гов духа, пусть и непр­мет­ных, не прой­дет без бла­го­твор­ных последствий.

«Свет во тьме све­тит», — чита­ем мы в Евангелии.

Этот свет утвер­жда­ет досто­ин­ство чело­ве­ка. Он гово­рит о радо­сти люб­ви, сво­бод­но­го слу­же­ния ближ­не­му, само­от­да­чи. Он откры­ва­ет перед лич­но­стью гори­зон­ты бес­смер­тия. Он оза­ря­ет труд, позна­ние, твор­че­ство, напол­ня­ет веч­ным смыс­лом кра­со­ту мира.

Исто­рия име­ет смысл, и я верю, что в ней не погас­нут живые огни добра и правды.

Они все­гда были. Они есть. Они будут.

А зна­чит, у нас есть еще надежда.

О добре и зле

Из бесе­ды с при­хо­жа­на­ми в Новой Деревне

Преж­де чем гово­рить о доб­ре и зле, нуж­но заме­тить одну инте­рес­ную деталь о фено­мене зла, тайне зла. Когда зло ста­ли­ки­ва­ет­ся с чело­ве­ком, то про­из­во­дит совер­шен­но раз­лич­ные эффек­ты. Мы зна­ем людей, кото­рые в резуль­та­те пере­жи­ва­ний, стра­да­ний, кри­зи­сов впа­да­ли в пол­ную без­ду­хов­ность, ате­изм и так далее. И наобо­рот, зна­ем столь­ко же, если не боль­ше, ско­рее боль­ше, людей, кото­рые, прой­дя через отри­ца­тель­ный опыт, как-то духов­но углубились.

Одна­жды юно­го Мереж­ков­ско­го, впо­след­ствии вели­ко­го писа­те­ля, отец при­вел к Досто­ев­ско­му; Федор Михай­ло­вич про­чи­тал сти­хи маль­чи­ка и ска­зал сер­ди­то: «Пло­хо, совер­шен­но пло­хо! Стра­дать надо, стра­дать!» Отец засме­ял­ся и ска­зал: «Нет, уж пусть луч­ше не пишет, толь­ко бы не стра­дал!» Но Досто­ев­ский был прав: люди с абсо­лют­но без­мя­теж­ной жиз­нью — они не име­ют како­го-то глу­бин­но­го изме­ре­ния, пони­ма­ния дру­гих людей — «сытый голод­но­го не разумеет».

Но опыт кри­зи­сов, опыт пере­жи­ва­ний дела­ет нас откры­ты­ми дру­гим людям. Поэто­му тема о зле — огром­ная, тра­ги­че­ская, мучи­тель­ная. И вы напрас­но дума­е­те, что в хри­сти­ан­ском мыш­ле­нии она настоль­ко раз­ра­бо­та­на, что я сей­час гото­вую схе­му зачи­таю, и вам толь­ко оста­нет­ся ее усво­ить. Это не тео­рия и не гипо­те­за, а это для нас всех оста­ет­ся про­бле­мой, при­чем про­бле­мой не столь­ко в обла­сти фило­со­фии, тео­рии, а про­бле­мой жизни.

В Еван­ге­лии Хри­стос нико­гда не гово­рит о про­ис­хож­де­нии зла, о его сущ­но­сти и смыс­ле; Он гово­рит толь­ко о том, как мы долж­ны жить в мире, где зло цар­ству­ет, власт­ву­ет, где оно суще­ству­ет. Это «пра­ви­ло игры» наше­го мира. Тем самым Он пока­зал, что мета­фи­зи­ка зла, то есть тео­рия его про­ис­хож­де­ния, здесь вто­рич­на, а глав­ное — это чело­век, кото­рый ему противостоит.

Мож­но ска­зать боль­ше: каж­до­му из нас хоте­лось бы, что­бы выс­шая Тво­ря­щая Любовь истре­би­ла, иско­ре­ни­ла зло из мира в одно мгно­ве­ние, как бы по вол­шеб­ству. Но нам пред­ла­га­ет­ся совер­шен­но дру­гое, то, что соот­вет­ству­ет досто­ин­ству чело­ве­ка. Нам пред­ла­га­ет­ся, что­бы мы как часть тво­ре­ния, в кото­ром есть зло, — что­бы мы соучаст­во­ва­ли в борь­бе со злом, что­бы сама при­ро­да, сама тварь в нашем лице поста­ви­ла злу плотину.

— Что зало­же­но в чело­ве­ке сна­ча­ла? — спра­ши­ва­е­те вы.

Всю­ду, не толь­ко в чело­ве­ке, но и в струк­ту­ре мате­рии, в струк­ту­ре жиз­ни, в струк­ту­ре духов­ных таин­ствен­ных изме­ре­ний зало­же­но доб­ро, вер­нее, то, что мы назы­ва­ем доб­ром. Тво­ре­ние в прин­ци­пе гар­мо­нич­но, а зло — это не есть какое-то само­сто­я­тель­ное нача­ло, а это пор­ча, кари­ка­ту­ра, извращение.

Если маши­на барах­лит, где-то испор­че­на, то это есть дефект этой маши­ны. Так вот, зло в нашей душе, в обще­стве, в при­ро­де — это есть дефект тво­ре­ния, а не какая-то изна­чаль­ная дан­ность. Но тем не менее, при­чи­на это­го не слу­чай­на, не поверх­ност­на, а очень глубока.

Если не касать­ся сей­час дефек­тов в при­ро­де, а касать­ся толь­ко того, что отно­сит­ся к нашей жиз­ни, то мы можем кон­ста­ти­ро­вать, что этот дефект при­сущ все­му наше­му виду, все­му чело­ве­че­ско­му роду. И он воз­ник изна­чаль­но, очень рано. Совре­мен­ные уче­ные, пси­хи­ат­ры, пси­хо­ана­ли­ти­ки, исхо­дя из совер­шен­но дру­гих сооб­ра­же­ний, соглас­ны с этой мыс­лью. Срав­ни­вая пси­хи­ку чело­ве­ка и живот­но­го, они при­шли к выво­ду, что чело­век все-таки ано­маль­ное суще­ство, что в нем нару­шен какой-то баланс.

У живот­но­го все отправ­ле­ния тела, все пси­хо­ло­ги­че­ские реак­ции на окру­жа­ю­щий мир нор­маль­ны. Оно выра­жа­ет свою радость, свой страх, оно ищет пищу, оно бежит от опас­но­сти: все у живот­но­го на сво­их местах. Живот­ное нико­гда не ста­нет искать боли ради како­го-то мазо­хист­ско­го удо­воль­ствия, нико­гда не будет испы­ты­вать радость отто­го, что оно при­чи­ня­ет дру­го­му боль. Садизм живот­но­му чужд. Когда вы види­те кош­ку, кото­рая игра­ет с мыш­кой, не думай­те, что она садист­ка, это совсем дру­гое. Для нее это все рав­но, что для нас — антре­кот, но она учит­ся в этой игре. Для нее это гим­на­сти­ка, упраж­не­ние. Недо­ду­шен­ную мышь она при­но­сит сво­е­му котен­ку, и он учит­ся ловить эту недо­ду­шен­ную мышь — это все вхо­дит в зако­но­мер­но­сти ее жиз­ни, ее пси­хи­ки, это все нор­маль­но, органично.

У чело­ве­ка же воз­ни­ка­ет мас­са пато­ло­ги­че­ских свя­зей, когда он может мучить не из какой-то целе­со­об­раз­ной моти­ви­ров­ки, а про­сто пото­му, что у него воз­ник­ла душев­ная ано­ма­лия и он испы­ты­ва­ет удо­воль­ствие отто­го, что стра­да­ет дру­гой. Вы все это зна­е­те, каж­дый в сво­ей мик­ро­ско­пи­че­ской или более круп­ной доле.

Ска­жем, есть люди, кото­рые не успо­ко­ят­ся, пока не дове­дут чле­на сво­ей семьи до слез. И потом вдруг насту­па­ет успо­ко­е­ние, они гото­вы его чуть ли не цело­вать. Что же про­ис­хо­дит? Про­ис­хо­дят невер­ные свя­зи — это непра­виль­но постро­ен­ные соот­но­ше­ния в душе, кото­рые дают вот такой пара­док­саль­ный, неле­пый эффект. Так вот, уче­ные пыта­лись понять, поче­му же самое разум­ное суще­ство из всех, кото­рых мы зна­ем на зем­ле или, может, даже во Все­лен­ной, — во вся­ком слу­чае, пока мы зна­ем такое един­ствен­ное разум­ное суще­ство, — поче­му это суще­ство ведет себя безум­нее любо­го тара­ка­на или любой лоша­ди? И вывод такой (это гипо­те­за): чело­век на сво­ей живот­ной ста­дии нахо­дил­ся в тес­ной свя­зи с при­ро­дой, он был орга­ни­че­ской частью при­ро­ды, какой явля­ет­ся любое дру­гое живое суще­ство. И вот, когда в нем просну­лось духов­ное нача­ло, когда в нем проснул­ся его разум, когда в нем просну­лись чело­ве­че­ские свой­ства, они его отторг­ли от при­ро­ды. Он стал пасын­ком при­ро­ды, он стал гад­ким утен­ком, он стал каким-то непо­нят­ным суще­ством, кото­рое и чуж­до при­ро­де, и в то же вре­мя ото­рвать­ся от нее не может, но все­ми сво­и­ми фиб­ра­ми он с ней свя­зан. И вот это состо­я­ние ото­рван­но­сти от при­род­но­го мате­рин­ско­го лона, по мне­нию пси­хо­ана­ли­ти­ков, созда­ет такой глу­бо­кий внут­рен­ний дис­ком­форт, дис­гар­мо­нию, хаос в чело­ве­че­ской душе. Отсю­да и воз­ни­ка­ет то, что мы на язы­ке бого­сло­вия назы­ва­ем грехом.

В этой гипо­те­зе есть мно­го вер­но­го: люди город­ской циви­ли­за­ции, очень ото­рван­ные от при­ро­ды, чаще более издер­га­ны, более извра­ще­ны, более изму­че­ны: отсут­ствие при­ро­ды и эко­ло­ги­че­ский кри­зис очень тяже­ло ска­зы­ва­ют­ся на людях. Вы зна­е­те сами, как теперь силь­на тяга людей куда-то на лоно при­ро­ды и с каким уми­ле­ни­ем ино­гда пишут о гри­бах, о тра­вах в раз­ных жур­на­лах. «Назад, к при­ро­де!» И это воз­ник­ло не сегодня…

Вспом­ни­те хотя бы всю рус­скую лите­ра­ту­ру. Куда стре­мит­ся Але­ко? Из услов­но­стей горо­да он бежит в дикую жизнь цыган. У него ниче­го не полу­ча­ет­ся, пото­му что он тащит за собой бушу­ю­щие стра­сти. Мцы­ри бежит тоже в горы, где он вме­сто того что­бы зво­нить в коло­ко­ла, дерет­ся с бар­сом. Все герои Тол­сто­го тянут­ся к при­ро­де как к при­ста­ни­щу. Вспом­ни­те мыс­ли кня­зя Андрея о дубе… Очень мно­го об этом напи­са­но у Тур­ге­не­ва. Так что это явле­ние не новое…

Но на самом деле объ­яс­не­ние это упро­щен­ное и недо­ста­точ­ное. Дело в том, что, если бы речь шла толь­ко об отры­ве от при­ро­ды, нару­ше­ния боль­ше бы каса­лись наше­го физи­че­ско­го состо­я­ния. Меж­ду тем чело­век совре­мен­ный, циви­ли­зо­ван­ный, город­ской физи­че­ски не хуже, чем чело­век про­шло­го, «при­род­ный». Мы долж­ны отбро­сить преж­ний миф о том, что в древ­но­сти были какие-то вели­кие бога­ты­ри, что пер­во­быт­ные люди были, как на кар­ти­нах Вас­не­цо­ва, эта­кие мощ­ные вели­ка­ны. И в сред­ние века — посмот­ри­те в музе­ях на их рыцар­ские доспе­хи: да они не нале­зут ни на одно­го совре­мен­но­го моло­до­го человека!

Высо­кие, силь­ные люди были необы­чай­ной ред­ко­стью. Такие, как Рам­зес II или Петр I, — это про­сто мутан­ты. Чело­век был пара­ли­зо­ван мно­же­ством болез­ней, он очень рано ста­рел. Вы помни­те ста­руш­ку Лари­ну. Какая она была ста­руш­ка? Навер­ное, ей было лет трид­цать. Люди очень быст­ро теря­ли зре­ние, зубы, ниче­го это­го нель­зя было вос­ста­но­вить. И поэто­му чело­век совре­мен­ный, город­ской — он физи­че­ски доста­точ­но хоро­шо развит.

Дело в его духов­ном состо­я­нии. И для нас ответ древ­ней биб­лей­ской муд­ро­сти совер­шен­но ясен: чело­век ото­рвал­ся не толь­ко от при­ро­ды и не во-пер­вых от при­ро­ды — он ото­рвал­ся от само­го Источ­ни­ка жиз­ни, от духов­но­го Источ­ни­ка жиз­ни. Болезнь пора­зи­ла его духов­ное суще­ство. Это то, что мы назы­ва­ем пер­во­род­ным гре­хом чело­ве­ка, или гре­хо­па­де­ни­ем. С этим чело­век живет (любой из нас), как он живет с дан­ны­ми сво­ей наслед­ствен­но­сти, как он живет со сво­ей при­част­но­стью к роду человеческому.

И он вою­ет в себе с этим, вою­ет в окру­жа­ю­щем мире и при­зван это одо­ле­вать. Сам, с помо­щью свы­ше, но сам! В этом вели­чие чело­ве­ка, в этом его поло­же­ние как царя природы.

Зало­же­но в нас не зло, а бес­ко­неч­ные воз­мож­но­сти. И чело­век совре­мен­ный на самом деле так же далек от под­лин­но­го замыс­ла Божия о чело­ве­ке, как какой-нибудь австра­ло­пи­тек, бегав­ший по саванне три мил­ли­о­на лет тому назад, далек от Гете или Тол­сто­го. Эво­лю­ция чело­ве­ка как био­ло­ги­че­ско­го вида кон­чи­лась. И те из вас, кто как-то касал­ся био­ло­гии, это хоро­шо знают.

Нача­лась эво­лю­ция духов­ная. Она идет мучи­тель­но и труд­но, как и вся­кая эво­лю­ция. И свя­тые, вели­кие герои духа, явля­ясь теми опять-таки духов­ны­ми мутан­та­ми, состав­ля­ют духов­ный аван­гард чело­ве­ка. Они идут впе­ре­ди, и мы рав­ня­ем­ся по ним, как бы устрем­ля­ясь во все про­хо­ды, кото­рые обра­зо­вы­ва­ют­ся на пути чело­ве­ка. Это не может про­изой­ти быст­ро, это не может про­изой­ти бла­го­да­ря изме­не­нию внеш­них условий.

Два сло­ва о внеш­них усло­ви­ях. Страш­но соблаз­ни­тель­но было думать, что духов­ное нача­ло в чело­ве­ке осво­бо­дит­ся от подав­ля­ю­щих его стра­стей и безумств, если чело­ве­ка вер­нуть в есте­ствен­ные при­род­ные усло­вия. Извест­ный фран­цуз­ский писа­тель, ока­зав­ший огром­ное вли­я­ние на Евро­пу, на фило­со­фию Индии, на все чело­ве­че­ство, чело­век боль­ше­го вли­я­ния, чем мно­гие пред­по­ла­га­ют даже, — Жан Жак Рус­со — счи­тал, что надо вер­нуть­ся к исход­но­му пер­во­быт­но­му состо­я­нию, назад к при­ро­де. И об этом гово­ри­ли тыся­чи его после­до­ва­те­лей, гово­рят и теперь.

Но исто­рия пока­зы­ва­ет, что изме­не­ние усло­вий, даже самые бла­го­при­ят­ные усло­вия совсем не дела­ют чело­ве­ка дру­гим. Мы нахо­дим свя­тых и насто­я­щих людей во всех циви­ли­за­ци­ях, во всех стра­нах, во все века. И мы не можем ска­зать, что дикарь луч­ше циви­ли­зо­ван­но­го чело­ве­ка. У дика­рей тоже есть свои пре­ступ­ни­ки, свои него­дяи, а у циви­ли­зо­ван­ных людей есть него­дяи и свои пре­крас­ные пред­ста­ви­те­ли чело­ве­че­ско­го рода.

Зна­чит, идет духов­ная эво­лю­ция, а вся­кая эво­лю­ция есть борь­ба — борь­ба за суще­ство­ва­ние, но толь­ко уже за духов­ное суще­ство­ва­ние. И мы ее осу­ществ­ля­ем внут­ри себя, мы обя­за­ны ее осу­ществ­лять. Вот что самое глав­ное. Мы борем­ся за себя. И вот это и есть ответ на вопрос о вза­и­мо­дей­ствии добра и зла в мире. Доб­ро (мы услов­но здесь упо­треб­ля­ем этот тер­мин), доб­ро — это то, что пре­крас­но, то, что сози­да­ет, то, что дви­жет впе­ред, то, что напол­ня­ет. Это и есть жизнь. Пони­ма­е­те? А зло — это есть смерть, то, что тор­мо­зит раз­ви­тие, то, что извра­ща­ет, уво­дит в сто­ро­ну, то, что дегу­ма­ни­зи­ру­ет чело­ве­ка, то, что дела­ет его уже не чело­ве­ком. Зло — это грех, это есть гротеск.

Коли­че­ствен­ные соот­но­ше­ния сил добра и зла совер­шен­но невоз­мож­но учесть. Нет такой ста­ти­сти­ки. Пото­му что это не вещь, кото­рую мож­но сосчи­тать. Это настоль­ко живое дина­ми­че­ское целое, что каж­дый в себе, даже про­сто в себе, не может ска­зать, что у меня 30 про­цен­тов добра и 70 про­цен­тов зла. Даже если он так ска­жет, это будет неточ­но и невер­но. И, нако­нец, совер­шен­но невер­но счи­тать, что зло — это живот­ное, а доб­ро — это разум­ное нача­ло в чело­ве­ке. Это, конеч­но, упро­щен­но. Конеч­но, разум — это есть насто­я­щее чело­ве­че­ское. Но когда мы хотим пить — это же в нас живот­ное гово­рит! Ну и что ж тут пло­хо­го, когда мы хотим есть, спать? Это гово­рит живот­ное, и ника­ко­го зла в этом нет. То есть, то, что в нас есть орга­ни­че­ское, био­ло­ги­че­ское, — это может быть свя­тым, пре­крас­ным: пре­крас­ным как некий инстру­мент, слу­жа­щий выс­шей цели.

Какой-нибудь мотор явля­ет­ся злым или доб­рым? Да ника­ким он не явля­ет­ся! Если этот мотор рабо­та­ет на машине ско­рой помо­щи, он может быть доб­рым? Если он рабо­та­ет на тан­ке, кото­рый давит людей, он ста­но­вит­ся злым? То же самое и наше живот­ное нача­ло. Оно может быть упо­треб­ле­но во зло и в доб­ро. И, конеч­но, самое глав­ное здесь — осо­знать иерар­хию этих понятий.

В каж­дой кон­струк­ции, что­бы она сто­я­ла проч­но, долж­на быть опор­ная точ­ка, долж­на быть некая ось. В каж­дом сооб­ще­стве дол­жен быть центр. В чело­ве­ке дол­жен быть Царь, Гос­по­дин, Вла­ды­ка. Вот это и есть наш Дух, наш Разум.

О сотво­ре­нии чело­ве­ка в Биб­лии ска­за­но, что Бог создал чело­ве­ка, что­бы он вла­ды­че­ство­вал над гада­ми, над рыба­ми, над вся­ки­ми тва­ря­ми. И свя­той Васи­лий Вели­кий поэ­тич­но ком­мен­ти­ру­ет эти сло­ва: в нашем теле, в нашей при­ро­де уже суще­ству­ет как бы вся при­ро­да. Все гады, все рыбы живут в нас. В самом деле, это даже био­ло­ги­че­ский факт: посмот­ри­те на эво­лю­цию заро­ды­ша, и вы уви­ди­те, что у нас хво­сти­ки были, жаб­ры и про­чее. Но да вла­ды­че­ству­ет чело­век, да владычествует!..

Ино­гда люди цер­ков­ные, веру­ю­щие напа­да­ют на разум. Это про­ис­хо­дит от недо­ра­зу­ме­ния. Разум — это вели­чай­ший дар Божий. Все гре­хи и все пре­ступ­ле­ния чело­ве­че­ско­го рода совер­ша­лись тогда, когда разум спал, когда разум был подав­лен. У Гойи есть офорт «Сон разу­ма порож­да­ет чудо­вищ», и это совер­шен­но спра­вед­ли­во. Возь­ми­те любую ужас­ную ситу­а­цию из исто­рии мира или из соб­ствен­ной био­гра­фии. Когда с нами про­изо­шла какая-то гад­кая, постыд­ная вещь, когда в обще­стве про­изо­шло что-то мерз­кое, — мож­но ли ска­зать, что в это вре­мя тор­же­ство­вал разум? Ни в коем слу­чае! Тор­же­ству­ет безу­мие, тор­же­ству­ет ирра­ци­о­наль­ное, сле­пое, злое…

Если вы виде­ли фильм «Обык­но­вен­ный фашизм», раз­ве не ясно, что разум в это вре­мя спал и его сон порож­дал чудо­вищ? Таких при­ме­ров доста­точ­но, и я при­во­дить их не буду. Они совер­ша­ют­ся и сей­час, всю­ду в мире. Безу­мие! Вот что явля­ет­ся вра­гом, а не разум. Зна­чит, не живот­ное, а грех, грех как злая воля, направ­лен­ная не туда, куда нуж­но, воля, про­ни­зан­ная злом. Вот как надо тут разделить.

Воля — куда она устрем­ле­на? Она долж­на быть устрем­ле­на на совер­шен­ство чело­ве­ка, устрем­ле­на на то, на что мы запро­грам­ми­ро­ва­ны — ведь каж­дый из нас в глу­бине души носит жела­ние абсо­лют­но­го, абсо­лют­ной люб­ви. Толь­ко ее на самом деле нет. Мы доволь­ству­ем­ся кро­ха­ми про­сто пото­му, что это­го нет. Абсо­лют­ной кра­со­ты нет. Мы ее вылав­ли­ва­ем всю­ду, но мы ее не видим. Абсо­лют­но­го добра, абсо­лют­ной исти­ны нет. Мы все­го хотим абсо­лют­но­го. И когда мы это­го не полу­ча­ем, мы глу­бо­ко разо­ча­ро­вы­ва­ем­ся, впа­да­ем в скеп­ти­цизм. Но надо это искать и к это­му надо непре­рыв­но поды­мать­ся, нико­гда не разо­ча­ро­вы­ва­ясь, нико­гда не оста­нав­ли­ва­ясь. Пото­му что это лест­ни­ца, веду­щая в Небо. Пото­му что абсо­лют­ное есть. Толь­ко здесь оно раз­бро­са­но в виде малень­ких зерен, подоб­но зер­нам золо­та в пес­ке. Пото­му что любовь и кра­со­та, исти­на в окру­жа­ю­щем нас мире — это пла­не­тар­ный свет, отра­жен­ный от Солн­ца. И когда чело­век духов­но про­ни­ка­ет к ядру и позна­ет тай­ну Божию, он вдруг видит, что он нашел вот это сре­до­то­чие, эпи­центр это­го взры­ва, от кото­ро­го исхо­дят лучи, порож­да­ю­щие вот эти искор­ки добра, кра­со­ты, люб­ви и, более того, порож­да­ю­щие в нас это уди­ви­тель­ное и стран­ное стрем­ле­ние в Небо.

Это одно из необы­чай­ных сви­де­тельств при­сут­ствия Божи­ей силы сре­ди нас: стрем­ле­ние чело­ве­ка к это­му абсо­лют­но­му. Ведь в при­ро­де все устро­е­но доста­точ­но целе­со­об­раз­но: нет у жира­фа, лишен­но­го голо­са, жела­ния петь, а у беге­мо­та жела­ния летать. Все сто­ит на сво­их местах. А вот поче­му-то толь­ко чело­век име­ет такое жела­ние, кото­рое в этом мире пол­но­стью реа­ли­зо­вать­ся не может. Но раз оно в него зало­же­но, зна­чит, оно зало­же­но не слу­чай­но. Зна­чит, в нашем незри­мом, но про­ном ядре есть воз­мож­ность под­нять­ся необык­но­вен­но высо­ко. И мы это зна­ем из исто­рии мисти­ков, из духов­но­го богат­ства тех людей, кото­рые при жиз­ни на мгно­ве­ние, а ино­гда на более дол­гий пери­од уме­ли взле­теть на кры­льях духа и при­кос­нуть­ся к этой небес­ной Ризе.

Поэто­му каж­дый веру­ю­щий чело­век, каж­дый хри­сти­а­нин — это Антей наобо­рот. Помни­те миф об Антее? Он все­гда при­ка­сал­ся к мате­ри-зем­ле и полу­чал новые силы; когда его отры­ва­ли от зем­ли, он сла­бел. Но мы долж­ны жить наобо­рот: мы долж­ны при­ка­сать­ся все вре­мя к Небу. Если мы не при­ка­са­ем­ся, мы пада­ем вниз. Мы слабеем.

И еще один ком­мен­та­рий: живот­ное про­яв­ле­ние — хоро­шо это или пло­хо. Чело­ве­ку, увы, не дано, дру­зья мои, вер­нуть­ся в живот­ное состо­я­ние. Не дано! Чело­век все­гда ста­но­вит­ся хуже живот­но­го. Недь­зя стать мир­ной ско­тин­кой. Дви­же­ние назад в эво­лю­ции, в замыс­ле Божи­ем, — оно не преду­смот­ре­но. И когда оно появ­ля­ет­ся, это все­гда дви­же­ние вниз и толь­ко вниз.

Неод­но­крат­но пред­при­ни­ма­лись попыт­ки создать какой-то образ чело­ве­ка, кото­рый сто­ит вне духов­но­го, кото­рый испы­ты­ва­ет удо­воль­ствие про­сто от при­ро­ды, воз­ду­ха, теп­ло­го песоч­ка. Неко­то­рые писа­те­ли увле­ка­лись этой иде­ей. Но это все рав­но извра­ще­ние, это все рав­но без­об­раз­ное паде­ние. И писа­тель, кото­рый такое суще­ство­ва­ние вос­пе­вал, являл собой доволь­но печаль­ный при­мер нрав­ствен­но­го крушения.

Теперь сле­ду­ю­щий момент. В каких фор­мах в мире суще­ству­ет зло? Я ска­зал бы, пожа­луй, что в трех фор­мах или в четы­рех. Пер­вая, эле­мен­тар­ная фор­ма — это хаос, это вся­кое раз­ло­же­ние, умерщ­вле­ние, дез­ин­те­гра­ция. Все то, что пре­пят­ству­ет совер­шен­ство­ва­нию мира, совер­шен­ство­ва­нию жиз­ни. Это смерть. В Писа­нии назы­ва­ет­ся самым боль­шим вра­гом — смерть. Так — на уровне природы.

Вто­рое зло — на уровне чело­ве­ка. Это зло нравственное.

И, нако­нец, — на уровне чисто духов­ном: то, что мы назы­ва­ем демо­ни­че­ским злом. Здесь чело­век сопри­ка­са­ет­ся с теми таин­ствен­ны­ми изме­ре­ни­я­ми бытия, в кото­рых тоже про­ис­хо­дит какой-то сбой, какой-то дефект. Чело­век в эти изме­ре­ния оку­на­ет­ся и ста­но­вит­ся носи­те­лем их, инфи­ци­ру­ет­ся ими. Отсю­да демо­ни­че­ская одер­жи­мость людей — носи­те­лей зла, людей, для кото­рых зло тса­но­вит­ся их вто­рой при­ро­дой, людей, отрав­лен­ных злом.

Суще­ству­ет ли оно в виде чело­ве­ка? Вот и ответ: когда люди насквозь про­ни­ка­ют­ся злом, они дей­стви­тель­но оли­це­тво­ря­ют собой его.

Нуж­но ли бороть­ся со злом всю жизнь? Пони­ма­е­те, это очень важ­ная дилем­ма. Тво­ре­ние осу­ществ­ля­ет­ся сей­час. Бог дей­ству­ет сре­ди нас сей­час. Бог дей­ству­ет в при­ро­де каж­дую секун­ду, и Его твор­че­ская сила все вре­мя про­и­во­сто­ит силам раз­ру­ше­ния. И мы — Его союз­ни­ки. Союз­ни­ком Его явля­ет­ся и при­ро­да, кото­рая сози­да­ет. Жизнь каж­дую мину­ту про­ти­во­сто­ит смер­ти, про­ти­во­сто­ит раз­ру­ше­нию, про­ти­во­сто­ит рас­па­ду. Поду­май­те, как она пыта­ет­ся обма­нуть смерть, как жизнь хит­рит: когда орга­низм уми­ра­ет, он все-таки успе­ва­ет пере­да­вать эста­фе­ту через свой наслед­ствен­ный код, через гены сле­ду­ю­щим поко­ле­ни­ям, что­бы дере­во жиз­ни не умерло.

Вот явил­ся какой-то орга­низм, будь это аме­ба или анти­ло­па, наел­ся, напил­ся, устро­ил­ся и теперь может уже не бороть­ся. Нет, он посто­ян­но нахо­дит­ся в пре­одо­ле­нии, посто­ян­ном столк­но­ве­нии. И самое луч­шее дока­за­тель­ство и сви­де­тель­ство — это наше тело. Каж­дый удар серд­ца — это сопро­тив­ле­ние смер­ти. Мы все вре­мя про­ти­во­сто­им. Нако­нец, каж­дое уси­лие воли, нрав­ствен­ное, есть сопро­тив­ле­ние духов­ной смер­ти, то есть греху.

Я думаю, если лишить чело­ве­ка это­го про­ти­во­сто­я­ния, то уча­стие в тво­ре­нии кон­чит­ся. Чело­век при­зван быть актив­ным. Каж­дый на сво­ем уровне, по сво­им воз­мож­но­стям и спо­соб­но­стям, но внут­ренне он дол­жен быть активным.

Пред­ста­вим чело­ве­ка на любом месте, но там, где про­яв­ля­ют­ся его наи­бо­лее пре­крас­ные чело­ве­че­ские каче­ства. Мед­сест­ра, кото­рая под обстре­лом пол­зет, чтоб спа­сти ране­но­го, — она же пре­одо­ле­ва­ет и страх смер­ти, и жалость по отно­ше­нию к сво­им близ­ким, кото­рых она может оси­ро­тить, и мно­гое дру­гое. Она долж­на сде­лать колос­саль­ное внут­рен­нее уси­лие, что­бы идти впе­ред. Уче­ный, кото­рый раз­ра­ба­ты­ва­ет что-то необ­хо­ди­мое для людей, — он же не сидит, не ждет, пока на небо ман­на небес­ная упа­дет. Он дол­жен все вре­мя стре­мить­ся к тому, что­бы пре­одо­леть свое незна­ние. Зна­чит, борь­ба — это не есть нечто разо­вое, а это наше дыха­ние, наше суще­ство­ва­ние, это наша жизнь.

В заме­ча­тель­ной кни­ге Жор­жа Бер­на­но­са «Запис­ки сель­ско­го свя­щен­ни­ка» <…> один из геро­ев, фран­цуз­ский кюре, рас­ска­зы­ва­ет про свою алтар­ни­цу, кото­рая стра­да­ла мани­ей чисто­ты. Она надра­и­ва­ла цер­ковь каж­дый раз до блес­ка. При­хо­ди­ли мужи­ки, все пач­ка­ли; когда они ухо­ди­ли, она опять дра­и­ла. Она, бед­ная, умер­ла, пото­му что все вре­мя мыла пол и зара­зи­лась от этой сыро­сти. Она хоте­ла одна­жды, раз и навсе­гда, наве­сти чисто­ту. Ей каза­лось, что мож­но это сделать.

Кюре при­вел этот при­мер в свя­зи с бесе­дой на тему о том, мож­но ли одна­жды побе­дить и одна­жды лечь на лав­рах и боль­ше не шеве­лить­ся. Нет, посто­ян­ная убор­ка, посто­ян­ная рабо­та, посто­ян­ное дви­же­ние. Как бие­ние серд­ца, как кру­го­вра­ще­ние планет.

И, нако­нец, послед­нее. Я ниче­го не гово­рил о про­ис­хож­де­нии зла. Есть мно­го тео­рий, бого­слов­ских и фило­соф­ских, мно­го попы­ток понять, как воз­ник­ло в тем­ных глу­би­нах, в неве­до­мых для нас глу­би­нах миро­зда­ния, как воз­ник­ло то, что одна из воль, какие-то воли, какие-то силы: разум­ные, полу­ра­зум­ные, созна­тель­ные, полу­со­зна­тель­ные, — напра­ви­ли свой поток в про­ти­во­по­лож­ность тому пото­ку, кото­рый направ­лял­ся волей Творца.

Для того что­бы вот эту сле­пую, тем­ную волю понять, надо ее как-то осмыс­лить. Но это есть бес­смыс­ли­ца — ее осмыс­лить нель­зя. В этом все тео­рии стра­да­ют недо­ста­точ­но­стью, и поэто­му в Биб­лии все они отверг­ну­ты. Есть там Кни­га Иова, о кото­рой мы уже гово­ри­ли. Был чело­век, кото­рый пытал­ся судить­ся с Богом, тре­буя, что­бы Бог объ­яс­нил ему, за что он стра­да­ет. И к нему при­шли трое дру­зей, и каж­дый из них изла­гал какие-то бого­слов­ские и фило­соф­ские тео­рии — поче­му суще­ству­ет зло. А Иов не хотел это­го при­нять. И Бог не отве­тил ему, но Он явил­ся ему Сам. И Иов все понял, но понял на каком-то дру­гом уровне, кото­ро­го он не мог выразить.

Наши тео­рии не спо­соб­ны все­го это­го охва­тить. Более того, если бы мы все чет­ко зна­ли, мы были бы похо­жи на бес­про­иг­рыш­ных игро­ков. Мы были бы людь­ми, име­ю­щи­ми гаран­тии во всем, от нас не тре­бо­ва­лось бы сме­ло­сти идти навстре­чу неведомому.

Пред­ставь­те себе чело­ве­ка, кото­рый отправ­ля­ет­ся в опас­ное путе­ше­ствие, а какая-нибудь досу­жая, но доволь­но чут­кая гадал­ка ему точ­но ска­за­ла, где что будет, когда и как, и что все кон­чит­ся отлич­но. Будет ли сме­лым этот чело­век, будет ли про­яв­ле­на сила его духа в этом путе­ше­ствии? Нет, конеч­но! Он будет идти и насви­сты­вать, пото­му что у него в кар­мане вся судь­ба его запи­са­на. Меж­ду тем Гос­подь при­зы­ва­ет нас при­нять Неве­до­мое, при­нять его, и бро­сать­ся в него, как чело­век бро­са­ет­ся в море, и плыть.

Толь­ко тогда мы будем дей­стви­тель­но людь­ми. Поэто­му хри­сти­ан­ство так отри­ца­тель­но отно­сит­ся к гада­нию; не пото­му, что нет воз­мож­но­сти пере­прыг­нуть через виток вре­ме­ни и что-то уви­деть, — такая воз­мож­ность есть, и прак­ти­ка это пока­за­ла. Но в гада­нии есть недо­ве­рие к Богу, а раз недо­ве­рие, то вся наша жизнь летит насмарку.

Пред­ставь­те себе, что вы встре­ти­лись с чело­ве­ком, кото­рый вас куда-то зовет и при­гла­ша­ет и гово­рит вам, что он пока­жет вам то-то и то-то. Вы люби­те это­го чело­ве­ка, вы ему дове­ря­е­те. Но, поль­зу­ясь обы­ва­тель­ским прин­ци­пом «дове­ряй, но про­ве­ряй», вы одно­вре­мен­но наво­ди­те о нем справ­ки. Есте­ствен­но, дове­рие раз­ру­ше­но, отно­ше­ния извращены.

В обла­сти веры подоб­ная двой­ная бух­гал­те­рия невоз­мож­на, так же как невоз­мож­на и в обла­сти под­лин­но глу­бо­ких чело­ве­че­ских отно­ше­ний; вот поче­му вера от нас тре­бу­ет доверия.

Биб­лей­ское сло­во «вера» про­ис­хо­дит от сло­ва «твер­дость», «непо­ко­ле­би­мость», «вер­ность». Вы все слы­ша­ли, навер­ное, сло­во «аминь». «Аминь» озна­ча­ет «точ­но так», «вер­но». Биб­лей­ское сло­во «вера» — «эмму­на» — про­ис­хо­дит как раз от это­го кор­ня. Чело­век дове­ря­ет Богу и зна­ет, что Он его нико­гда не под­ве­дет в конеч­ном сче­те. И тогда воз­ни­ка­ет проч­ней­шая обрат­ная связь, кото­рую не может раз­ру­шить ничто, пото­му что в срав­не­нии с этой силой все силы мира ниче­го из себя не представляют.

Недуг неверия

Про­по­ведь на Еван­ге­лие от Луки 16. 19—31 «О бога­че и Лазаре»

Во имя Отца и Сына и Свя­то­го Духа!

Если вы вни­ма­тель­но слу­ша­ли сего­дняш­нее Еван­ге­лие, то помни­те, что прит­ча Хри­сто­ва закан­чи­ва­ет­ся сло­ва­ми: «Если бы кто и из мерт­вых вос­крес, не пове­рят». Гос­подь изоб­ра­жа­ет стра­да­ние души, ушед­шей из жиз­ни, стра­да­ние и муки чело­ве­ка, кото­рый нако­нец понял, куда надо было отда­вать силы, как надо было жить. И вот, муча­ясь, пла­ча о тех близ­ких, кото­рые оста­лись, он дума­ет: «Может быть, как-то я сумею их пре­ду­пре­дить». И он молит, что­бы ожил умер­ший, явил­ся им и предо­сте­рег их о том, что не надо тар­тить дра­го­цен­ную жизнь всуе и пона­прас­ну. Но Гос­подь отве­тил, что они име­ют Свя­щен­ное Писа­ние и это­го им вполне доста­точ­но, для того что­бы знать, как жить здесь, на зем­ле. А тот гово­рит: «Нет, это­го им мало, может быть, если кто вос­крес­нет из мерт­вых и явит­ся им, тогда пове­рят». И отве­ча­ет этой душе Сло­во: «Нет, если они не слу­ша­ют Свя­щен­ное Писа­ние, то даже если кто и из мерт­вых вос­крес­нет, не поверят».

Смот­ри­те, какое жест­кое сло­во и как бы стран­ное: неуже­ли люди не будут тро­ну­ты таким необы­чай­ным явле­ни­ем — явле­ни­ем мерт­во­го? А меж­ду тем жизнь нам пока­зы­ва­ет, что самые боль­шие зна­ме­ния, самые уди­ви­тель­ные чуде­са нико­гда не мог­ли поко­ле­бать серд­це, кото­рое оже­сто­чи­лось, кото­рое замкну­лось в себе, кото­рое отка­за­лось от веры, не жела­ло верить. Я сам пре­крас­но знаю мно­го слу­ча­ев в жиз­ни, когда люди име­ли такие зна­ме­ния, когда Гос­подь к ним сту­чал­ся, а они не толь­ко не откры­ли Ему на этот стук, но поста­ра­лись еще плот­нее закрыть свои две­ри. И тут мы спра­ши­ва­ем себя: «Как это может быть, отку­да рож­да­ет­ся это неве­рие, это неже­ла­ние услы­шать голос Божий?»

Для нас этот вопрос не празд­ный, пото­му что мно­же­ство близ­ких наших и вооб­ще окру­жа­ю­щих людей живут в таком состо­я­нии. И поэто­му мы не можем не заду­мать­ся над тем, отку­да это зло явля­ет­ся. Преж­де все­го, мы, конеч­но, зна­ем, что люди не хотят заду­мы­вать­ся, пото­му что не хотят жить ответ­ствен­но, не хотят жить так, как велит им совесть. Поэто­му они и закры­ва­ют две­ри сво­е­го серд­ца от веры и от ее тре­бо­ва­ний. Пото­му что жить перед лицом Хри­сто­вым, жить перед лицом веры — это не зна­чит есть, пить, спать, вста­вать, рабо­тать; это зна­чит все­гда и непре­стан­но нахо­дить­ся в слу­же­нии Ему. И вот, не желая при­ни­мать этой ответ­ствен­но­сти, не желая при­ни­мать выбо­ра меж­ду доб­ром и злом, одни люди отма­хи­ва­ют­ся от голо­са Божия и от это­го при­зы­ва, дру­гие ста­ра­ют­ся себя успо­ко­ить тем, что ни Гос­подь, ни силы духов­ные нам не вид­ны, нашим зем­ным гла­зам не откры­ва­ют­ся. Они гово­рят, что при­вык­ли видеть толь­ко то, что видят наши гла­за, и при­вык­ли верить толь­ко тому, что ощу­ща­ют наши руки.

Но на самом деле дале­ко не все в мире мож­но пощу­пать рука­ми. Наобо­рот, самое вели­кое, самое дра­го­цен­ное, как вы зна­е­те, нель­зя ни уви­деть гла­за­ми, ни рука­ми пощу­пать. Доб­рое серд­це, пра­вед­ную мысль, чув­ства чело­ве­че­ские — все это нель­зя ни уви­деть, ни пощу­пать, ни измерить.

Зато о делах Гос­под­них мы с вами все­гда име­ем сви­де­тель­ства в окру­жа­ю­щем нас мире. Как гово­рит нам Псал­мо­пе­вец, «небе­са про­по­ве­ду­ют сла­ву Божию и тво­ре­ние рук Его воз­ве­ща­ет твердь». Вот утром сего­дня вста­ва­ло солн­це. Что было бы, если бы солн­це было бли­же к нашей зем­ле? Оно бы все сожгло. И ника­кая тра­ва, и ника­кое живое суще­ство не мог­ли бы жить на зем­ле. А что если бы солн­це было бы даль­ше от нас? Вся зем­ля была бы покры­та холод­ны­ми голы­ми ска­ла­ми, и тоже нель­зя было бы на ней жить. А что было бы, если бы вра­ща­лась зем­ля не так, как она вра­ща­ет­ся теперь? Если бы ночь у нас дли­лась гораз­до доль­ше и день был бы доль­ше? Это тоже было бы вели­ким бед­стви­ем для зем­ли, и жизнь на ней мог­ла бы раз­ви­вать­ся с вели­чай­шим трудом.

Кто же это устро­ил так, что­бы имен­но нам было все дано для жиз­ни, что­бы нас не сожгло солн­це и что­бы оно нас не лиши­ло сво­их лучей, что­бы мы име­ли и день, и ночь, и пищу для себя? Кто дал нам гла­за, что­бы видеть свет, и руки, кото­рые пови­ну­ют­ся наше­му разу­му? Кто дал кры­лья летя­щей пти­це? Кто дал зако­ны для звез­ды, кото­рая дви­жет­ся в про­стран­стве небес­ном? Кто дал силы для таин­ствен­ных существ, о кото­рых мы толь­ко теперь дога­ды­ва­ем­ся? Всю­ду в мире есть сви­де­тель­ства о Божи­ей Силе и Славе.

Итак, если мы не видим Гос­по­да сво­и­ми зем­ны­ми оча­ми, то мы видим Его дела. Но есть и дру­гие гла­за — гла­за веры, гла­за люб­ви. Каж­дый чело­век в молит­ве может уви­деть Бога так же ясно, как видим мы свет Божий. Если же у нас это не полу­ча­ет­ся, то толь­ко по черст­во­сти и по лено­сти нашей души.

Но есть еще одна при­чи­на неве­рия. При­чи­на эта заклю­ча­ет­ся в том, что люди не могут отде­лить веру от тех, кто ее испо­ве­ду­ет. Они видят злые, недо­стой­ные дела веру­ю­щих людей и отвра­ща­ют­ся. Видят их тем­но­ту, их озлоб­лен­ность, их неуме­ние жить сре­ди людей и отвра­ща­ют­ся от веры. И это отно­сит­ся, доро­гие мои, к нам. Мы явля­ем­ся тре­тьей и самой важ­ной, самой глав­ной при­чи­ной, кото­рая в серд­цах чело­ве­че­ских укреп­ля­ет неве­рие, пото­му что мы — пло­хие пред­ста­ви­те­ли Хри­сто­вы, мы пло­хие сви­де­те­ли о Нем. Часто, часто долж­ны мы себя спра­ши­вать: дей­стви­тель­но ли мы живем так, как нам запо­ве­дал Гос­подь? Дей­стви­тель­но ли мы по сло­ву Его ста­ра­ем­ся делать дру­гим то, что хотим, что­бы дела­ли нам? Дей­стви­тель­но ли мы уме­ем про­щать людям? Дей­стви­тель­но ли мы уме­ем не осуж­дать, а жалеть греш­ни­ков? Дей­стви­тель­но ли мы уме­ем в серд­це сво­ем носить Хри­ста, а не зло­бу, мелоч­ность и зависть? Дей­стви­тель­но ли свет Хри­стов про­све­ща­ет нас и окру­жа­ю­щих нас? И когда мы себя об этом спра­ши­ва­ем, то с горе­чью отве­ча­ем: нет, толь­ко по назва­нию мы явля­ем­ся веру­ю­щи­ми, а дела­ми сво­и­ми, самим обли­ком сво­им, самой душой сво­ею мы не похо­жи на сви­де­те­лей Господа.

И вот тут-то ока­зы­ва­ет­ся, что вина вели­кая лежит на нас. И когда мы скор­бим о наших детях, вну­ках, бра­тьях, мужьях, когда скор­бим о наших близ­ких и дале­ких людях, кото­рые не име­ют это­го вели­ко­го све­та, вспом­ним, что часть вины лежит за это на нас. И если мы хотим, что­бы свет Хри­стов, про­све­ща­ю­щий и освя­ща­ю­щий вся­ко­го чело­ве­ка, кото­рый открыт к Нему, про­све­тил и тех, кого мы любим, в нас долж­ны вос­си­ять Его мир, радость, доб­ро, муже­ство, дол­го­тер­пе­ние, доб­ро­же­ла­тель­ность, сми­ре­ние, неосуж­де­ние, бла­го­го­ве­ние и все то, что запо­ве­дал Хри­стос Гос­подь. И тогда недуг неве­рия, кото­рый пора­жа­ет людей, будет встре­чать с нашей сто­ро­ны сопро­тив­ле­ние и борь­бу. Мы не помо­гать будем это­му неду­гу, а вое­вать про­тив него и тем самым послу­жим делу Гос­по­да наше­го, Кото­рый при­зы­ва­ет каж­до­го идти по Его пути. Аминь.

Соста­ви­те­ли: Н. Гри­го­рен­ко, А. Кал­мы­ко­ва, П. Мень

Под­го­тов­ка тек­ста по маг­нит­ным запи­сям: Т. Алкснитис